Наталья Андреева - Ничего личного
– Ну, спасибо, просветил! А то я не знал! А у тебя, прости за нескромность, какой пунктик? Не поделишься или стыдно?
– Почему? Я, например, жену свою очень люблю.
– Так и я люблю. Это неинтересно.
– Любить по-разному можно. На меня собственная сила давит, поэтому все маленькое и слабое приводит в этакое щенячье состояние. Полного восторга. Я испытываю потребность защищать. А чтоб кайф сильнее был, я эту потребность не распыляю, а концентрирую на одном объекте.
– Я не знал, Барышев, что ты такой философ.
– А ты думаешь, это только тебе можно? – оскалился Серега. – Я потому и побежал за тобой: поговорить. Нельзя человеку быть одному. От одиночества люди с ума сходят. Ты, Леха, всегда на меня можешь рассчитывать.
– Ну, спасибо!
– Не стоит. Ты сейчас еще злишься, потому не в себе. А как успокоишься, так оценишь. Я кому попало дружбу свою не предлагаю. Хотя по натуре человек добрый. Так что ты дурить переставай. Пойдем в коттедж, представители власти уже убрались восвояси со своим трофеем, то есть с трупом В. В. Иванова, завтра с утра и мы двинемся. Отдохнули, нечего сказать!
– Да, все правильно, все хорошо, только жить отчего-то тошно.
– Это ты не похмелился. Ну, шучу, шучу. Чего зыркаешь? Будто я пью! Живи, Леша. А хоть бы и тошно! Ищи, ради Христа, свою истину. Может, ты и есть пророк в своем Отечестве. А? – Барышев слегка толкнул Алексея в бок. – Ну что, мир?
– Сам не знаю. Я так сразу не могу.
– А ты попроще. Лицо попроще.
– Думаешь, народ ко мне сразу же потянется? – усмехнулся Алексей.
– Ну, не сразу. Коллектив ты против себя восстановил, факт. А коллектив, Леша, уважать надо.
– Может, хватит мне мораль читать? Сначала жена, теперь ты.
– Сашку ты зря обижаешь. Повезло тебе, а ты ее все время будто золотую монету на зуб пробуешь: настоящая или нет. Да, настоящая! Может, хватит уже?
– Все, сдаюсь! Достал ты меня, честное слово!
– Я такой, я кого хошь достану, – расхохотался Серега. – Пошли, в картишки перекинемся. Это у тебя здорово получается.
– Должен же и я какие-то таланты иметь.
– Ладно прибедняться-то. Ты, как красивая девка, на комплимент, что ли, напрашиваешься?
– А ты комплименты говорить не умеешь?
– Умею. Бабам. Как-то же я Аньку закадрил.
– Ну, для этого тебе комплименты говорить не требуется. При одном взгляде на тебя женщина столбенеет.
– Ха-ха-ха! А ты, никак, завидуешь?
Его кулак отскочил от Серегиного плеча, словно горох от стенки.
– Легче? – оскалился Серега и подставил другое плечо: – На, ударь еще.
– Да иди ты…
Он уже успокоился. И в самом деле: а что изменилось? На мир во всем мире раздрай в отдельно взятой фирме отдельно взятой страны никак не повлияет. И смерть В.В. Иванова тоже. Равно как и страдания А.А. Леонидова.
«Масштабнее надо мыслить, Леша! Масштабнее!» – сказал он себе. И пошел обратно в коттедж. Где жизнь, согласно главному своему свойству, налаживалась в условиях полной цивилизации: света, тепла и горячей воды из-под крана.
В холле, меж тем, собирались ужинать. Запасы продуктового склада иссякли, но буфет в санатории работал исправно. Поскольку столовский ужин не вдохновил, собирались добавить. И водочки тоже. Алексей же подумал, что собираются отпраздновать. А когда же собираются делить руководящие посты? Из которых теперь вакантно оба два. Верхний и нижний. Или Серебрякова объединит, наконец, этажи? Впрочем, что здесь решает Серебрякова? Она же не Саша. Решает коллектив.
С Алексеем все были более чем любезны. Это значит, что с ним не разговаривали. Он так и подумал: дабы не беспокоить. И пошел в свою комнату. То есть в номер. Состоящий из одной комнаты.
Саша сидела в кресле с книжкой в руках и делала вид, что читает. Во всяком случае, старательно переворачивала страницы. Сережку уже отпустили на волю, и он убежал к детям. Бойкот отцов на детей не распространялся.
Вид у жены был задумчивый и грустный. Алексей выхватил у нее книгу и упал на колени перед креслом. Ударив себя кулаком в грудь, воскликнул:
– Прости меня! Ну прости! Я был неправ, я приношу свои извинения!
– А без того, чтобы не ломать комедию, ты не умеешь? Нормальным человеческим языком?
– Сашенька, милая, я же люблю тебя, – жалобно сказал он.
– Лучше.
– Ну вот, опять! Люблю. Тысячу раз сказать? Хочешь, буду вот так стоять и бубнить: люблю, люблю, люблю… Пока не охрипну? Тебе легче будет?
– Легче, – упрямо сказала жена.
– Тогда я начинаю. Люблю, люблю, люблю, люблю… – он перевел дыхание.
– Что ж ты остановился?
– Хочешь, чтобы я умер от недостатка кислорода? Умереть, объясняясь в любви любимой женщине! Как это прекрасно!
– Тогда продолжай.
– Люблю, люблю, люблю…
– Что ж ты опять замолчал?
– Жду: может быть, ты меня пожалеешь? Разве недостаточно знать, что я могу сделать то, что пообещал? Если мужчина обещает всю жизнь носить женщину на руках, не заставит же она его надорваться? Если любит, конечно.
– Ладно, Лешка, ты всегда вывернешься, – вздохнула Саша и протянула руку, чтобы потрепать его волосы. Он поймал эту руку, пахнущую ландышами, прижал к губам и, целуя, сказал:
– Сашка, я больше не буду.
– Будешь. Через день опять все начнется сна чала: ты будешь злиться, говорить гадости, а я прощать, – и она высвободила руку.
– Ты добрая, а я злой.
– Ты злой, пока я остаюсь такой доброй и пока тебе все это позволяю.
– Не позволяй.
– Бить тебя, что ли?
– А я сильнее.
– Что? Да мы с тобой почти одного роста!
– Почти не считается. К тому же, у меня мускулы.
– Ну-ка, где там твои мускулы?
Она поднялась с кресла и попыталась оттолкнуть его с дороги:
– Пусти, я пойду в ванную, умоюсь.
– Ты плакала, да?
– Пусти.
– Не дергайся, женщина. – Он крепко ее прижал и на ухо шепнул: – Можно тебя поцеловать?
– Ты же меня держишь. Целуй.
– А насильно неинтересно. Я хочу знать, что ты меня простила.
– Простила. – И она попробовала вывернуться. Он не пускал. Завязалась борьба, во время которой они почти уже добрались до кровати. Через которую и лежит единственный путь к полному примирению супругов.
В это время в дверь постучали.
– Не откроем? – шепнула Саша.
– А если это важно? У нас еще вся ночь впереди, – сказал он и пошел к двери. Открыть.
На пороге стояла засмущавшаяся вдруг Анечка Барышева:
– Помешала?
– Почти. Заходи, помириться мы уже все равно успели.
– Ой, а я подумала, может вы голодные? Там ребята на стол накрывают.
– Я заметил, – сказал Алексей. – Но не заметил, что мне там будут рады. За столом.
– Ой, что вы! Ну, конечно, приходите!
– Что-то аппетит пропал, – сказал он. И по взгляду жены понял, что Саша его мнения не разделяет. «Надо выйти», – красноречиво сказал ее взгляд.
– Чайку попьете.
– Хорошо. Чай это хорошо. Мы сейчас придем.
Анечка извинилась еще раз и исчезла. Саша пошла в ванную комнату умываться. Через пять минут он осторожно постучал в дверь:
– Сашка, кончай марафет наводить! Мы не на бал!
– Хочешь, чтобы все знали, что я ревела?
Она вышла, наконец, из ванной. Причесанная и даже подкрашенная. «Красивая у меня жена», – в который раз подумал он. Ну, в самом деле, зачем ссориться из-за какого-то Иванова?
Под ручку, словно примерные супруги, они вышли в холл. И оказались последними: все уже были в сборе. Свободное место за накрытым столом оставалось только рядом с Ириной Сергеевной Серебряковой. Впрочем, Анечка Барышева тут же потеснилась и махнула Саше рукой. Жена протиснулась к Барышевым, Алексей же, внутренне грустя, пошел на заклание. Как глупая овца.
– Не прогоните? – вежливо спросил он.
Серебрякова молча кивнула: садитесь. Поскольку начальство мужского пола вынужденно отсутствовало, всем заправлял юноша по имени Коля. То есть открывал бутылки и предлагал выпить. Народ жался.
– Можно, я за вами поухаживаю, Ирина Сергеевна? – спросил Алексей Серебрякову. – Вы выпить не хотите ли? За помин души раба божьего Валерия? За Пашу уже пили. Вчера.
– Хочу, – неожиданно ответила та.
– Что налить? Вина?
– Водки. Только разбавьте ее соком.
Леонидов слегка оторопел. Вот это по-деревенски!
– Не знал, что вы употребляете спиртные напитки такой крепости!
– Не употребляю. Но сегодня случай особый.
Он наполнил ее и свой стаканы, разбавив водку апельсиновым соком. Ирина Сергеевна молча взяла свой стакан. Увидев, что Серебрякова собирается выпить, почти все потянулись к бутылкам: налить. Потом за столом возникла пауза. Все смотрели на Серебрякову, но она молчала. Алексей не выдержал и решительно поднялся.
– Пить без вводного слова нехорошо. Неправильно. Тоста сегодня не получится. По причине всем известной. Я как самый виноватый, скажу. Чокаться не положено, так что поднимем стаканы молча. Для надгробного слова время еще не пришло, да и прав у меня таких нет. Я не был близким другом покойного и почти его не знал. Но тем не менее считаю: он этого не заслужил. Сейчас мы выпьем за то, чтобы не чувствовать себя виноватыми. Возражения есть?
