Полина Дашкова - Продажные твари
Следствие, начавшееся весьма активно, зашло в тупик и стало потихоньку превращаться в обычный для милиции всех российских городов «глухарь», то есть дело, которое вести надо, но раскрыть никогда не удастся.
Самое неприятное – на убийство кандидата в губернаторы накануне выборов слетелись, как мухи на сахар, журналисты. Особенно упорствовал известный репортер-телевизионщик Матвей Перцелай. Вместе с кооператором, державшим камеру на взводе, Перцелай вихрем налетел на усталого следователя:
– У вас есть какие-нибудь предварительные версии?
«Ну и времена! – усмехнулся про себя следователь. – Прямо как в Америке!»
– Пока ничего сказать не могу. Любая утечка информации может затормозить расследование, – и он отстранил микрофон.
В областном управлении ФСБ с Матвеем вообще разговаривать отказались.
В маленькое пограничное село Перцелай отправился один, без оператора, не на телевизионном «микрике» и даже не на своем «жигуленке». Он просто сел в автобус.
Клавдия Васильевна Зинченко пропалывала морковную грядку, Степан Иванович чинил старый будильник, сидя за столом в саду.
– Я с областного телевидения, – представился Матвей и показал свое удостоверение.
– Да уж узнали тебя, – вздохнула Клавдия Васильевна, вытирая руки о фартук, – смотрим твои передачи. Раз приехал, проходи. Только если ты насчет того убийства, так я уже следователю все рассказала, как на духу.
Пройдя в сад, Матвей молча выложил на стол длинный батон финского сервелата, коробку шоколадных конфет, литровую бутылку водки «Абсолют».
К местной милиции старики, как и большинство жителей области, особого доверия не питали. Между тем Матвей Перцелай, которого они видели два раза в неделю на экране, стал для них как бы уже своим человеком. К тому же им льстило, что областная знаменитость сидит у них в саду, да еще приехал по-простому, на автобусе, с гостинцами, и сам с ними выпьет, и поговорит не спеша.
– Как вы понимаете, – начал Матвей, чокнувшись со стариками «Абсолютом», – убийцу или убийц не найдут никогда.
Клавдия Васильевна, ставя на стол чугунок с горячей картошкой, многозначительно вздохнула и поджала губы:
– Да уж, разумеется, не найдут!
– Пока у нас не находят убийц, жить страшно и как-то противно. Я веду свое, журналистское расследование, чтобы хоть что-нибудь выяснить. Вы, Клавдия Васильевна, первая обнаружили труп, вы сообщили в милицию. Расскажите мне подробно, как это произошло, как он выглядел, в чем одет. И главное, не заметили ли вы кого-нибудь еще поблизости, не слышали ли звука отъезжающей машины, шагов. Ведь если вы кого-нибудь видели или слышали, если кто-то даже теоретически вычислит такую возможность, то, сами понимаете, милиция вас не защитит.
– А ты? – усмехнулся Степан Иванович. – Ты, что ли, защитишь?
– Значит, все-таки находился кто-то в роще? – тихо спросил Матвей.
– Так ведь если узнают, что я видела и рассказала, убьют, – прошептала Клавдия Васильевна.
– Могут убить, если узнают, что вы видели, но еще не рассказали. А когда вы уже рассказали – какой смысл вас трогать? Тогда надо затыкать того, кому вы рассказали. Понимаете?
– Значит, я не правильно сделала, что следователю не сказала про тех двоих? – растерянно спросила Клавдия Васильевна.
– Конечно, – кивнул Матвей.
– А теперь уже поздно. Стыдно теперь приходить к ним в милицию и каяться: мол, испугалась, со страху приврала, то есть не все рассказала.
– Вот и расскажите мне про тех двоих. Я ведь не милиция. Вам не надо менять показания, не надо каяться. Но и бояться тоже не надо.
– Ой, не знаю, не знаю… – покачала головой Клавдия Васильевна.
– Клавушка, да расскажи ты ему, – вздохнул уже захмелевший Степан Иванович, – может, он и докопается потихонечку и тебя не выдаст, и нам с тобой спокойней будет, когда убийц найдут.
– Ладно, – махнула рукой Клавдия Васильевна, – облегчу душу. А то прямо преступницей себя чувствую.
Матвей просидел у стариков до ночи и вернулся домой последним автобусом. Он очень устал, соображал плохо. Учитывая, что Клавдия Васильевна совсем не пила, весь вечер тянула одну крошечную стопочку, они со стариком усидели литр водки на двоих. Возможно, для кого-то это и мало, но для Матвея вполне достаточно.
Глава 18
О визите в офис Иванова неизвестной рыжеволосой красотки Константинов узнал из письменного отчета Тамары Ефимовны в тот же вечер, через два часа после визита. Красотка фигурировала среди нескольких посетителей, побывавших в офисе в пятницу вечером.
А в воскресенье, когда красотку уже объявили в розыск, полковник сидел за чашкой чая на веранде в домике Тамары Ефимовны. По условному сигналу он снял «ореховую бабушку» с поста и из-за срочности пришел прямо к ней домой.
– Тамара Ефимовна, попробуйте еще раз вспомнить и описать ту рыжеволосую девушку в лиловом платье.
«Ореховая бабушка» сидела, чуть прикрыв глаза и прихлебывая очень горячий чай из стакана в старинном мельхиоровом подстаканнике. Казалось, она даже не слышит просьбы, но полковник знал – сейчас она уже воссоздает в памяти одно из лиц, виденных в пятницу.
– Ну, во-первых, она не рыжая, – произнесла наконец Тамара Ефимовна, – у рыжих совсем другой оттенок кожи, у них не бывает такого загара. Во всем ее облике присутствовала некоторая театральность, но профессиональная театральность. Вы понимаете, о чем я?
Константинов молча кивнул.
– Профессиональный театральный грим. Не макияж, а именно грим. И парик. Да, это был парик. У меня сразу возникло впечатление придуманного, талантливо сыгранного образа. Образ получился гармоничный и точный, до мелочей. Я заметила только два момента, выдавших игру: как она поднырнула под цепь между створками ворот – в этом проступило что-то детское, девчоночье, я тогда подумала: наверное, ей меньше лет. Просто она хочет казаться старше, чем на самом деле. И еще, когда они вышли из офиса, она этак передернула плечами и отстранилась от Иванова, мол, «не трогайте меня!». Этот жест выдал в ней то, что в прежние времена называли «порядочной барышней». А играла она светскую львицу, роковую женщину, такую современную сексуальную стервочку, доступную любому. То есть не любому, конечно но тому, кто сажает ее в белый джип, вполне.
– Они сели в машину? – быстро спросил полковник.
– Конечно. На заднее сиденье.
– А кто находился за рулем?
– Телохранитель.
– Очень интересно… Продолжайте, пожалуйста, Тамара Ефимовна. Простите, что я вас перебил.
– Это хорошо, что вы меня перебили, – улыбнулась она, – а то я, кажется, в мистику впадаю.
– То есть?
– Нет, даже не стоит об этом говорить. Этого не может быть.
– Может, Тамара Ефимовна, все может быть. Вы уж договаривайте до конца, а потом разберемся.
– Ох, Глеб Евгеньевич, запутаю я вас. Всегда боюсь впасть в мистику и превратиться в какую-нибудь гадалку-прорицательницу, о каких объявления в газетах печатают. Представляете, «Провидица Тамара. Угадываю прошлое и будущее на расстоянии…» – Она усмехнулась, отхлебнула еще чаю. – В общем, я вам скажу, но вы мне не верьте на слово. Мне показалось, я видела эту девушку раньше, в ее натуральном, так сказать, образе. Несколько дней назад я обратила внимание на девушку лет девятнадцати, отдыхающую. Она жила здесь, на Студенческой улице. Маленькая, хрупкая, темненькая. Я сначала обратила внимание на ее походку, знаете, типично балетная походка, не с пятки, а с носка, и носки слегка врозь. Как у вашей Елизаветы Максимовны. Еще я удивилась, что она приехала сюда отдыхать одна. Это не вязалось со всем ее обликом. Вы понимаете, о чем я говорю? Приличные девушки сюда в одиночестве не приезжают. Так уж повелось. Вероятно, поэтому у нее были всегда испуганные глаза. Знаете, такие большущие, карие, испуганные глаза…
– Простите, Тамара Ефимовна, вы сказали – карие? А у той, в рыжем парике?
– У той – синие. Темно-синие. Странный цвет, даже чуть лиловатый, как бы под платье. Или платье так оттеняло?
– Может, цветные контактные линзы? – предположил Константинов. – Они ведь сейчас продаются…
– Глеб Евгеньевич, – покачала головой старушка, – мы с вами подтасовкой фактов занимаемся. Я плету невесть что, а вы, вместо того чтобы остановить меня, поддакиваете.
– Хорошо, давайте пока глаза оставим в покое. Вы мне все-таки про девушку дорасскажите.
– А больше нечего рассказывать. Интеллигентная, милая девочка, я ее очень жалела, потому что она снимала комнату у самой вредной хозяйки на нашей улице, у Гальки Вихровой. Я даже подумала, не взять ли ее к себе. Но у нас так не принято. Да и вообще, пустой это разговор. Она ведь уехала дня три-четыре назад. Я вспомнила, Галька ругалась, жаловалась, мол, жиличка такая попалась, деньги назад взяла-и поминай как звали.
– А как ее звали, не говорила эта Галька?
