Фридрих Незнанский - Операция "Фауст"
И этот Бирюков — единственная нить, за которую можно уцепиться.
Я сделал Погорелову незаметный знак из своего угла, и майор, сверкая белыми щиколотками, вышел из кабинета.
Я сел на место Погорелова. Я собирался играть спектакль. Спектакль одного актера для единственного зрителя, которого необходимо было втянуть в игру, заставить поверить, что я с ним заодно, что принадлежу к банде Серого и Ивонина, я такой же, как он, Игорь Бирюков по кличке «Валет». Я еще не знаю, что я должен говорить, но мне предстояло перевоплотиться в свою противоположность, следователь должен стать преступником.
Я не смотрел на Бирюкова. Я сосредоточился на припоминании того бреда, который нес Ивонин, собираясь меня прикончить, и я начал говорить очень медленно и тихо, повторяя каждую фразу по нескольку раз:
— Интеллигент — раб мертвого разума, а солдат — господин жизни... Интеллигент — раб мертвого разума, а солдат — господин жизни... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию культ солдата... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию...
Главное — не останавливаться, вот так монотонно, чуть прибавляя темп, чуть громче...
—...Надо возродить культ солдата, прошедшего испытание огнем и мечом в Афганистане...
Я скорее почувствовал, чем увидел, как у Валета дернулось лицо. Еще чуть-чуть громче...
—...Мы должны уничтожить это быдло. Мы выполним приказ. Придет Сталин и отдаст приказ: приготовиться...
Теперь я смотрел Бирюкову прямо в глаза и молол ахинею об освобождении населения от шлаков, преобразовании жизненного пространства и еще черт знает о чем. Он не понимал, что происходит. Он был растерян от своего непонимания. Я же думал только об одном — как бы не остановиться, не сбиться с темпа. Я начал все сначала, и я уже орал.
— Мы выполним заветы нашего устава! Мы с тобой, брат, да, мы — братья! Никто не победит наше «Афганское братство»! Соберем быдло, и трах-тарарах — нет их! Долой подлых мыслителей!
Бирюков смотрел на меня как загипнотизированный. Глаза его расширились и уставились в одну точку не мигая.
— Мы взорвем этот мир, разнесем его на куски, как мы взорвали бомбу в московском метро! Мы - будем убивать их, как убили этого предателя — курсантка из Рязани! Пистолет к виску — и нет его! Ножом в спину —рраз! И нет этой девчонки —Ким! Она была против нашего братства! Мы будем убирать всех, кто против «Афганского братства»! Мы будем убивать и грабить! Нам нужны деньги! Деньги — для нашей революции! Мы господа жизни! Мы победим!
Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу.
— И ты, Валет, ты тоже быдло! — заорал я истошным голосом. — Они тебя в висок — бах! — и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты — шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя!
Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок.
Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия «моральный выбор». Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель — найти его —оправдывала средства.
Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему «брату». Я же внимал ему без остатка — незаметно дирижировал его показаниями —этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об «Афганском братстве» и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт — товарищу Погорелову...
— И в Ленинграде этого нацмена я не убивал. Я стоял на стреме.
— Брат, послушай, а кто для тебя самый главный солдат в нашем братстве? — наводил я его на нужную тему.
— Главный? Брат? Солдат? Да Цезарь — главный. Я вместо него добровольно три раза «закал духа» принимал. Ну, это удары по телу, они — это розги, лучший учитель, закал духа...
— Кто это — Цезарь? Как зовут, какая у него фамилия?
— Цезаря зовут Цезарь. А фамилия у него — Куркин. Валера Куркин, он был мой первый командир... там... в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского... с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими... над мыслителями и быдлом.
— Валет! А кто тебя в Москву перевел... из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией?
— Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит!
Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой «брат» Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил:
— В какой академии учится сейчас Цезарь?
— В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная — для разведки и спецназа.
— И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, — в Рязани? — сказал я и внутренне весь подобрался.
— Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это — курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил — наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет — наш устав.
— А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань?
— В зеленой косынке которая?
— Ну да.
— Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный.
— Кто — главный?
— Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный — Малюта Скуратов, потом — Цезарь, потом — я, Валет...
— И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет?
— Не-е... Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку.
— А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он?
— Ничего не знаю.
— А уколы тебе делали — в Афганистане?
— От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был — факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали...
— И что? После уколов — ты смелым стал?
— Спрашиваешь! Конечно!
У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина.
— Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить «солдат доблести и чести»,— надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень «в сердце», кидая нож.
— А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? —спросил я, нервно почесывая подбородок.
Бирюков хмыкнул и покачал головой.
— Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву.
— Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? — спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова.
— Нам объявили...
Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства.
— Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания «Афганского братства».
— Точно не знаю... В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу «Москворечье». Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас — конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку.
— И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ?
— Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст!
— О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?!
— Конкретно — не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции!
Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул:
— Брат! Смотри мне в глаза!
— Я смотрю!
