Наталья Солнцева - Джоконда и паяц
– Прочь, сатана! – неистово вскрикивал он, пригибаясь все ниже. – Низринься в пекло! В ад! В преисподнюю!
Артынов от таких слов оторопел и опустил кулаки.
– Ты совсем рехнулся? – свирепо осведомился он. – Или дурачишь меня?
– Прочь, Вельзевул! Исчезни! Сгинь в геенне огненной!
– Заткнись, идиот.
– Убирайся…
– Тебе лечиться надо, – осклабился Артынов, остывая. – Может, санитаров вызвать? Твое место в психушке, клоун.
Обезглавленный черный петух, обнаруженный в мастерской бывшего приятеля, произвел на Рафика неизгладимое впечатление и проложил четкую границу между прошлым и нынешним его отношением к Артынову. Теперь Рафик не сомневался, что сосед продал душу нечистому.
– Савонаролы{Джироламо Савонарола (1452–1498) – монах_доминиканец, проповедовал аскетизм, призывал к покаянию, беспощадно преследовал всякое проявление «язычества», организовывал сожжение произведений искусства.} на тебя нет, ирод, – простонал он, оседая на пол. – Он бы тебе показал, почем фунт лиха. Боттичелли не зря побросал свои картины с обнаженной натурой в огонь! Одна «Венера» осталась. Чудом уцелела.
– Что ты несешь?
Упоминание Савонаролы заставило Артынова задуматься. Одержимый идеей всеобщего покаяния и скорого конца света, этот монах устраивал «очистительные» костры, в которых сжигались предметы искусства и роскоши. Его проповеди посеяли смятение в сердцах жителей Флоренции. Город веселья и вечного праздника заполыхал религиозными пожарищами.
Боттичелли действительно уничтожил свои работы, где изобразил обнаженных женщин. Но Артынов не собирался в этом брать с него пример.
– Уж не вообразил ли ты себя Савонаролой, клоун? – склонился он над Рафиком. – Тогда вспомни, чем тот закончил. Его спалили живьем его же сторонники! На площади перед Синьорией.
– Подумай лучше о себе, – осмелел клоун. – Кем ты себя вообразил? Новым Боттичелли? Думаешь, он добавлял в краски алхимическую субстанцию, оживляющую созданные им образы? А потом испугался собственных творений и бросил картины в костер?
– Он поступил глупо.
– У тебя мания величия, Сема. Спустись с небес на землю. У Боттичелли был брат-недотепа, по имени Симоне. Не потому ли ты вместо Семена стал Симоном?
Артынов только вздохнул и провел руками по лицу, словно снимая незримую пелену.
– Ты был и остался придурком, Рафик. Ты мне завидуешь, этим все сказано. Смотри, как бы ты в самом деле не сбрендил. У тебя явные признаки помешательства. Я их вижу. Верни мне «Джоконду», и мы квиты, обещаю. Что с тебя возьмешь?
– Я хотел бы уничтожить ее, Сема. Но у меня, видать, руки коротки. Кто-то оказался ловчее. Кому-то ты сильнее досадил.
Артынов обошел сидящего на полу художника, опустился на корточки и пристально вперился в него.
– Значит, это не ты?
– Не я! Не я! Чем хочешь поклянусь!
– Чем же ты поклянешься, клоун? – криво усмехнулся Артынов. – В Бога ты не веруешь. Черта боишься. Никого не любишь. Нет у тебя ничего святого.
– Твоя правда. Была у меня Алина. Я ее обожал, а она бегала к тебе на сеансы. Ты ее убил, Сема. А она, чувствую, все равно твоя. Даже в смерти.
– Ты бредишь, – разозлился Артынов. – У тебя мозги не в порядке.
– По крайней мере, я…
Он чуть не сболтнул про черного петуха, но вовремя прикусил язык. Артынова этим не проймешь, а себя он выдаст с головой. Где он мог видеть мертвую птицу, если не заходил в соседнюю мастерскую?
– Что ты? Ну, что ты?
– Я… не стал бы взламывать общую дверь, – нашелся Рафик. – У меня ключи есть.
– Ты хитрая бестия, – не поверил Артынов. – Нарочно так сделал, чтобы отвести от себя подозрения. Дать бы тебе между глаз, чтобы в другой раз неповадно было!..
Он замахнулся, и Рафик испуганно закрылся руками. Но удара не последовало.
– Ладно, живи пока, тварь, – грозно проворчал художник. – Не пойман, не вор.
Он смерил клоуна презрительным взглядом, развернулся на каблуках и вышел вон. Рафик не сразу отдышался, распрямился и поднялся с грязного пола. У него сто лет никто не убирал. Самому лень, а больше некому. Творческий беспорядок – это, конечно, удобно, но до известных пределов.
Он отряхнулся, сложил кисти и краски, горестно вздохнул, приоткрыл дверь в «холл» и прислушался. В мастерской Артынова гремел голос хозяина, который с кем-то разговаривал: клял на чем свет стоит неизвестного грабителя, похитившего «Джоконду».
– Надеюсь, он говорит по телефону, – боязливо прошептал Рафик и поежился. – А не сам с собой. Или, боже упаси, не со своим покровителем…
Глава 27
Из поселка Ягодки в Москву Глория и Лавров ехали два часа. Начальник охраны вел машину, пассажирка пыталась уснуть. Напрасно.
– Уже поздно, – обернулся он к ней. – Переночуешь у меня?
– Спасибо, нет.
– Везти тебя на Шаболовку? В твою квартиру?
– Куда же еще?
Лавров не спросил, сможет ли он остаться у нее. Даже если она позволит, то исключительно как охраннику.
«Туарег» петлял по ночным улицам. Такими же темными были мысли водителя. Ложникову он не любит, а Глория теперь его не простит. Он с самого начала знал это и все равно повелся, клюнул на жажду секса в глазах чужой жены.
– Подняться к тебе? – все же предложил он, когда провожал Глорию до парадного.
– Есть повод?
– Надо поговорить.
– Что ж ты в дороге не говорил?
– Не люблю отвлекаться за рулем. Пример Алины меня не вдохновляет.
– Это другое. Алине стало дурно от препарата, который добавили ей в кофе.
– Ну да, – рассеянно кивнул Лавров. – Почему ты не сказала Кольцову правду про смерть его жены?
– Чтобы дров не наломал. По-моему, он и так не в себе.
Лавров подумал о Светлане. Хоккеист может решиться на самосуд и навлечет беду на свою голову.
– Что ты скажешь о «Венере»?
– Потрясающая вещь, – искренне восхитилась Глория. – Артынов – гений. Она поведала мне все.
– Кто? Венера?
– Ольга Слободянская. Ее толкнули в спину, она вывалилась из окна и разбилась.
Тук-тук-тук… стучали каблучки Глории по гулкому парадному. Им вторили мягкие мужские шаги.
Консьержка, зевая, смотрела вслед жиличке, которая повела к себе любовника. С кем еще в эту пору можно проводить время? Для гостя поздновато. А молодых родственников у госпожи Голицыной нет. Только родители.
Уже в квартире Лавров уточнил, каким образом здоровая сильная барышня позволила выбросить себя из окна.
– Она сама открыла настежь створку и перегнулась вниз.
– Зачем?
– Вероятно, разглядывала что-то под окном. Убийца сделал вид, будто нечаянно уронил какой-то предмет, принадлежащий хозяйке квартиры.
– Что это было? Украшение? Кошелек?
– Ты можешь составить мне конкуренцию, – улыбнулась Глория, включая чайник.
– Чтобы барышня свесилась из окна, внизу должно быть что-то весьма ценное. К примеру, сумочка, кошелек или золотое украшение. И человек, который находится рядом, должен быть Ольге знаком. Она его не опасалась, не ожидала от него подвоха. Тем более толчка в спину. Все сходится. Слободянская знала Светлану Артынову. Я выяснил.
– Холодильник пустой, никакой еды в квартире нет, – невпопад заявила Глория. – Но чаю выпить не помешает.
В шкафчике, которым давно никто не пользовался, нашлась коробка с чаем в пакетиках. Лавров сполоснул чашки и бросил в каждую по пакетику.
– Декораторша – дама ушлая, скользкая, как угорь. Не ухватишь, – вздохнул он. – Как ее остановить?
– Взять с поличным, разумеется.
– Легко сказать! Я фактически был свидетелем преступления, которое она совершила и осталась безнаказанной. Каким образом ее уличить?
– Думай, Рома. Голова у тебя светлая.
– Ага! Особенно после удара по затылку. Наступило просветление.
– Поскольку «Джоконда» похищена, Артынов срочно будет искать натурщицу. Возьми это под контроль. Не мне тебя учить. Когда работа будет завершена, просто не спускай с барышни глаз.
– Я уже с Алины не спускал. И чем кончилось?
– Сделай выводы и не повторяй ошибки.
Глория сохраняла невозмутимость, но в ее ресницах прятались смешинки.
– Ладно, – смущенно кивнул начальник охраны. – Ты права. У меня есть на примете одна женщина.
– Она без ума от тебя, неотразимый ты наш, – улыбнулась хозяйка. – И готова на все. Я угадала?
– Перестань.
Закипел чайник. Скрывая неловкость, Роман налил в чашки кипятка, который быстро окрасился в зеленоватый цвет.
За чаем хозяйка и гость обменивались колкими, раздраженными репликами. Оба были недовольны собой. Глория не могла смириться с тем, что Лавров изменил ей. Он же испытывал чувство вины и стыда. Эми дарила ему сиюминутное наслаждение, ради которого он пожертвовал отношениями с Глорией. Выходит, плоть победила душу. С другой стороны – с Глорией его связывали скорее деловые отношения, чем интимные. То, что происходило между ними, нельзя было назвать ни дружбой, ни любовью. Иногда Лаврову приходила в голову чудовищная мысль, что у Глории есть другой мужчина: покойный карлик Агафон, в доме которого она проживает. Казалось, незримый уродец тенью скользит за ней, а она и рада.
