Дмитрий Вересов - Карта императрицы
— Воистину Воскресе.
Пожилая дама улыбнулась, но при этом сделала шаг назад.
— Дома ли уважаемый Клим Кириллович? — спросил, излучая скромную учтивость, гость.
— К сожалению, уехал по вызову, — ответствовала Полина Тихоновна, — да вы проходите, садитесь. Быть может, и я смогу вам чем помочь… — Указав гостю на стул, тетушка Полина расположилась на диване. — Чем обязаны, дорогой Илья Михайлович? — спросила она. — Давненько мы с вами не виделись.
— В этом нет моей вины, обстоятельства превыше нас, — галантно ответил Холомков, обводя взглядом розовато-коричневую гостиную, бесхитростные картины на стенах, столики и этажерки, покрытые белоснежными кружевными салфетками. — А перед вами время бессильно.
Последнюю фразу он произнес автоматически, тысячу раз она слетала с его языка, как пущенная стрела в поисках жертвы.
Полина Тихоновна тщательно скрывала от всех свою симпатию к обаятельному молодому человеку: при прежних встречах с Ильей Михайловичем она подметила у него те незабываемые черточки, жесты, интонации, которые четверть века назад она так любила в предмете своего обожания — гусаре Налетове… И незабвенный гусар говорил многозначительные слова, и стихи читал, и записки слал… а потом вдруг женился на богатой полковничьей вдове…
— Милая Полина Тихоновна, — сказал, выразительно подчеркивая каждое слово, гость, — мы ведь вчера виделись с вашим племянником.
— Да, я знаю, — покорно подтвердила хозяйка, — Клим Кириллович мне рассказывал.
— А не рассказывал ли он вам о том, как мы там случайно обменялись нашими саквояжами?
— Нет, ничего не говорил, — опустила глаза Полина Тихоновна.
— А я чуть со смеху не умер, — улыбнулся Холомков, обнажив белоснежные зубы, которые так и хотелось назвать жемчужными, — приезжаю домой, открываю, смотрю, а там стетоскоп да лекарства…
— Действительно, странно, — натянуто ответила хозяйка, — Клим Кириллович мне ничего не сказал.
— Вот я и привез вам, милая Полина Тихоновна, сокровища вашего племянника, извините великодушно за вторжение. В надежде получить свой.
Холомков выжидательно уставился на явно смущенную пожилую даму.
— Клим Кириллович уехал по вызову. Боюсь, будет конфуз, когда он у ложа больного откроет саквояж и не обнаружит там самого необходимого!
— Так, может быть, я еще могу успеть и спасти его репутацию? — Холомков встал и снова обворожительно улыбнулся. — Далеко ли он уехал?
— Да как вам сказать, — протянула Полина Тихоновна, — не так уж и далеко, в дом тайного советника Шебеко… Но может быть, по пути еще куда заглянул, вполне возможно, что еще и не доехал…
— Так я могу успеть и перехватить его! — воскликнул Холомков. — Будет замечательно, если смогу оказаться полезным такому приятному человеку, как ваш племянник… — Он встал. — Позвольте вашу ручку, мадам.
Опытный глаз Ильи Михайловича уловил, что сидящая перед ним женщина волнуется: это было видно по тому, как учащенно вздымалась ее грудь, обтянутая плотной тканью с трепещущими кружевами, по непроизвольным подрагиваниям губ, отводимым взглядам, легкому румянцу на еще свежей коже.
Полина Тихоновна с некоторой задержкой протянула гостю руку — сквозь тонкую кожу просвечивали голубые жилки, но сама рука была тепла и приятна…
Холомков на секунду придержал ее ладонь, затем медленно склонил свою русую голову и чуть долее приличного задержал прикосновение губ.
— Поспешите, дорогой Илья Михайлович. — Полина Тихоновна смущенно отвела взор от гостя. — И примите мою сердечную благодарность за вашу доброту и заботу.
Илья Михайлович двинулся к выходу и уже за дверью еще раз, с какой-то тайной мыслью во взоре, улыбнулся Полине Тихоновне.
Она дождалась, когда прислуга запрет за гостем дверь, подошла к телефонному аппарату и попросила телефонистку дать квартиру Муромцевых.
— Передайте Николаю Николаевичу, милая Маша, что только что за саквояжем ко мне являлся Илья Холомков. Я звоню в полицию!
Глава 25
Мария Николаевна Муромцева не стала говорить домочадцам о том, что сообщила ей Полина Тихоновна. Положив трубку, она отвернулась от аппарата и, не моргнув глазом, солгала:
— Звонила Полина Тихоновна, у них все в порядке, просила не беспокоиться.
— Это уже лучше, — профессор посмотрел на младшую дочь, направившуюся в задумчивости к дивану, — ибо позволяет нам сконцентрироваться на одной проблеме. А именно — что нам теперь делать с капсулой?
— Николай Николаевич, — вступила Елизавета Викентьевна, — мне кажется, капсула не случайно изготовлена из свинца и запаяна. Да и у шкатулки стенки и крышка сделаны из мощного слоя свинца. Не кажется ли тебе, что держать дома радий опасно?
— Папа, ты хочешь заявить в полицию о шкатулке? — робко подала голос Мура.
— Даже не знаю, что делать, — нахмурился профессор. — Придется объяснять, откуда она у нас. А если она действительно краденая?
— Ты хочешь сказать, что мистер Стрейсноу банальный вор? — с легким недовольством подняла брови Брунгильда, изучающая перстень с сердоликом, в котором так и не оказалось никакого секрета.
— Да-да, именно это я и хочу сказать, — со сдержанной яростью огрызнулся профессор Муромцев. — Ты же о нем ничего не знаешь. Вполне возможно, что он профессионально занимается кражами в научных лабораториях. Туда кого попало не пускают.
— Нет, невозможно, — оскорблено возразила Брунгильда. — Чарльз человек порядочный. Он принят в обществе, и он не пропустил ни одного моего концерта.
— Не написать ли коллегам в Европу, выяснить, не пропадал ли у них радий? И если пропажа подтвердится, вернуть им украденное? — Профессор размышлял вслух.
— Это было бы наилучшим выходом, — вздохнула его супруга, — но ты говорил, что твердый радий еще не получен. Вероятнее всего, здесь замешаны военные ведомства. Если заведут речь о научном шпионаже, не исключено, что начнут допытываться, не по твоему ли заказу действовал сэр Чарльз.
— Этот вариант меня не устраивает. Николай Николаевич встал с любимого кресла и заходил по гостиной.
— По-моему, — осторожно предложила Мура, — нужно забрать капсулу, отвезти ее в твою лабораторию и положить в сейф. И начать серию строго засекреченных опытов с радием.
— Но хорошо ли это? — неуверенно возразил профессор, в глубине души благодарный дочери за то, что она высказала вслух его тайную мечту.
— Ты же не крал этот радий, дорогой, — произнесла хорошо понимающая мужа Елизавета Викентьевна, — его подарил Брунгильде умирающий сэр Чарльз. Он подарил ей целое состояние…
— Папочка, ты лучше всех распорядишься этим подарком, — голос старшей дочери профессора прозвучал умоляюще.
— Хорошо, — подвел черту в разговоре профессор. Он остановился за спинкой своего кресла, сжал ее обеими руками и обвел сумрачным взглядом свое семейство. — Придется, видимо, решиться на этот вариант. Ибо все прочие — гораздо хуже. Забираю шкатулку и везу в лабораторию. Ипполит обрадуется.
— А я, наконец, отправлюсь в консерваторию, — встав, Брунгильда проскользнула к роялю и нежно провела ладонью по аккуратной стопке нот на его крышке, — да займусь своим репертуаром.
— А мне пора показаться на Бестужевских курсах, — решила Мура, — совсем учебу забросила…
Через полчаса в квартире профессора Муромцева остались лишь Елизавета Викентьевна и горничная Глаша.
Напрасно родные жалели Елизавету Викентьевну, уже неделю не выходившую из дому по нездоровью. Последнее время она предпочитала одиночество, потому что у нее появилась своя маленькая тайна, которую она тщательно скрывала от домашних и в которую посвящена была только горничная Глаша.
Вот и теперь, едва муж и дочери ушли, Елизавета Викентьевна устремилась в свою спальню, приоткрыла верхний ящик комодика, куда Николай Николаевич никогда не заглядывал, и из-под аккуратно сложенных в чехольчики перчаток достала замусоленную книжечку в броской обложке. Удобно устроившись на кушетке, она нашла страницу с загнутым уголком и погрузилась в чтение: «…Соблазнитель увлекал свою трепещущую жертву все ближе и ближе к кровати. Он повалил дрожащую от страсти женщину на кровать, сдавил коленом ее грудь и стал срывать бриллиантовое ожерелье.
— Фред, Фред, что ты делаешь? — шептала испуганная леди. — Что ты хочешь делать с моим ожерельем?»
Елизавета Викентьевна вздрогнула, когда услышала, что в дверь кто-то скребется, и с трудом оторвалась от книги. На пороге спальни стояла смущенная Глаша. При виде знакомой книжечки в руках хозяйки, темные глаза на свежем личике девушки заговорщицки заблестели, и она чуть виновато произнесла:
— Там прачка спрашивает, когда стирать будем…
Елизавета Викентьевна тяжело вздохнула, и с минуту подумав, ответила:
