Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк
— За что мне злиться?
Кирилл вошел, но дверь оставил открытой. Огляделся. Увидел запертое окно и хмыкнул.
— Потому что я… потому что она хочет назначить наследницей меня…
Жанна запнулась, не зная, как объяснить.
— Не злюсь. — Он протянул руку: — Идем?
— Куда?
— Надо же выяснить, кто кричал и зачем.
Надо ли? Жанна предпочла бы остаться в комнате, и ей немного стыдно за этакую свою трусость, но инстинкт самосохранения куда сильней стыда.
— Почему?
— Почему выяснить?
— Нет, почему ты не злишься? — Она руку приняла, подумав еще, что это выглядит глупо. Она, взрослая серьезная женщина, идет, держа за руку взрослого серьезного мужчину. И если так, то о какой взрослости и серьезности может быть речь?
— Потому что у меня нет причин.
А в коридоре тихо.
И в самом доме.
Неужели никто не вышел на крик? Его ведь слышала не только Жанна…
— Кричали там? — уточнил Кирилл, щурясь. — У меня зрение не очень… днем линзы ношу, а на ночь вот…
— Там. — Жанна поежилась.
Ночной дом был… жутким?
Светлые стены. Темный пол. Тени на потолке, и картины в золоченых рамах. Кирилл идет, но не слишком торопится. То и дело останавливается, вслушивается в звуки дома, а их, как назло, мало. Поскрипывают половицы. Льется вода, но где-то далеко… или не вода, но звук очень похож…
— Почему ты…
— Жанна! — Кирилл остановился и руку выпустил. — Вот что ты заладила? Почему да почему…
— Потому что хочу тебя понять. Алла злится. Николай… Не знаю, ему, кажется, все равно. Ольга тоже не слишком рада… а ты спокоен. Ты должен быть в ярости… это ведь твое наследство.
В сумраке его лицо кажется белым, вылепленным из гипса, и лепили его наспех, отсюда и черты грубоваты, и прежний, дневной, лоск исчез бесследно.
— Или ты… ты знал, что оно никогда не будет твоим?
— Догадалась?
— Да.
— Умная девочка. — Кирилл протянул руку и погладил Жанну по голове, издевательский жест, от которого, как ни странно, стало легче.
— Когда ты понял?
— Не так давно. Наверное, я все-таки в чем-то наивный парень, который верит, что если будет много работать, то старая волшебница подарит ему мешок с чудесами.
— Ты смеешься?
— Не над тобой.
— Над собой.
— Да. Над собой надо уметь посмеяться, иначе посмеются другие, а это будет уже не весело… Понимаешь, я ведь и вправду думал, что она мне доверяет. Не любит. Любить Алиция в принципе не способна, но доверяет. Ценит. Понимает, что без меня ее треклятая империя рухнет… но однажды я имел приватную беседу… — Кирилл отступил в тень. — Скажем так, некоторые люди понимают, что старуха не вечна. И рано или поздно, но им придется иметь дело с наследниками. И они знают, с какими наследниками иметь дело удобней… Мне намекнули, что завещание вовсе не таково, каким я его полагал.
— И ты…
— Нашел способ получить копию.
— Это…
— Незаконно. — Кирилл усмехнулся, и белое лицо исказила болезненная гримаса. — Знаю. Но полезно. Кажется, тогда я и понял, каким слепым идиотом был. Она собиралась оставить все Аллочке… этой безмозглой самовлюбленной истеричке… Вернее, ее детям. А меня назначала опекуном.
Он сунул пальцы в волосы.
— Представь, что я тогда испытал… Я думал, что работаю на себя, а я… я просто работаю. Отрабатываю содержание. Нет, я знал, что не родной и родным не стану, и не рассчитывал особо войти в семью… Я когда-то хотел открыть собственное дело. Чувствовал силы… и да, оно было бы не столь внушительным, как старухина империя, но моим… Алиция отговорила: зачем с нуля, когда вот оно! Бери. Правь… вернее, управляй. Живи и работай во благо семьи, однажды все станет твоим. А на деле… на деле оказывается, что я до самой своей смерти должен был бы пахать на эту семью. На Аллочку. На теоретических детей ее…
— Ты мог бы отказаться.
— Мог бы. — Теперь в усмешке Кирилла появилось что-то такое, что заставило Жанну поежиться. — Отказаться и оставить все как есть… начать с нуля… не поздно ведь еще… но видит бог, я хотел справедливости.
Он отер лицо ладонями.
— Ты спрашивала, почему я не разозлился. Во-первых, потому, что лично для меня разницы никакой, Алла все наследует или ты… да, с тобой договориться проще…
— Но?
— Но, во-вторых, вся эта империя — фикция. Есть заводы… есть фабрики… магазины и прочее. Но финансовые потоки контролирую я. А кроме финансов есть управление. И деловые связи. И многое из того, чего нельзя просто взять и отдать. Поэтому… да, они могут думать, что посадили меня на цепь. Только все забыли, что на этой цепи я сижу настолько давно, что успел привыкнуть.
Наверное, следовало что-то сказать.
Возмутиться?
Но Жанна не испытывала возмущения. И удивлена не была. Скорее… пожалуй, она чувствовала огромное облегчение, потому как точно поняла, что ей делать.
— Я принимаю твое предложение.
— Что? — Кирилл, кажется, искренне удивился.
— Если ты еще не передумал, то я согласна выйти за тебя замуж.
— С чего вдруг?
Кажется, подобный поворот вовсе его не обрадовал.
— Ну… ты сам ведь говорил, что наш союз обоюдовыгоден. Ты получишь и пояс, и доступ к предприятиям, я же — человека, который хоть что-то понимает в управлении, а значит, избавлю себя от головной боли с поиском кого-то, кто возьмет на себя труд разобраться с наследством. У меня будут деньги, у тебя — империя. Разве ты не этого хотел?
Кирилл не спешил отвечать. Разглядывал Жанну… С удивлением? Она сама себе удивлялась. С чего вдруг в ней проснулась этакая лихость?
— Идем, — сказал Кирилл. — А то мы, кажется, забыли, чего ради здесь стоим…
Не ответил…
И, может, к лучшему? А то лихость пройдет с рассветом, слово же данное не развеется.
Идти пришлось недалеко, до лестницы, которая в ночном сумраке казалась бесконечной.
— Стой! — Кирилл и сам остановился, присел, разглядывая что-то у подножия. — Никуда не ходи.
— А ты…
— А я тут… пойду… посмотрю…
Он спускался осторожно, держась за перила обеими руками, и ноги переставлял так, будто ждал от ступенек подвоха. Жанна присела и потрогала их.
Мокрые?
Скользкие… И пальцы после этого прикосновения маслянистые, жирные. Жанна понюхала их, убеждаясь, что не ошиблась: масло.
— Кирилл…
— Сиди! — рявкнул он с неожиданной злостью. — Не двигайся, слышишь?
Он что, думает, Жанна столь глупа, что сунется на эти намасленные ступеньки? Или… Жанна поднялась. А Кирилл, напротив, склонился над чем-то, лежавшим у основании лестницы.
— Что здесь происходит? — раздалось вдруг за спиной, и от голоса этого Жанна подпрыгнула.
— Вы…
— Я, — Ольга запахнула полы черного шелкового халата. — Я слышала крик, и вот… Что здесь происходит?
Она повторила вопрос громче, и в голосе прорезались истеричные ноты.
— Убийство здесь происходит, — ответил Кирилл, поднимаясь. — Или несчастный случай…
— С кем?
Ольга попыталась подойти к лестнице, но Жанна преградила дорогу:
— Вам не следует…
— Мама?! Там мама?! — Голос Ольги сорвался на визг. — Пусти меня! Если там мама…
— Ольга, ты чего верещишь?
Алиция Виссарионовна выступила из темноты, словно призрак.
— Мама, это ты… Я подумала, что ты… там… — Ольга вытянула руку, указав на лестницу. — Этот дрянной мальчишка вновь шутки свои шутит…
— «Скорую» вызвать надо. И полицию, — добавил Кирилл, вытирая руки о штаны. — К сожалению, это не шутка…
— Мама, но…
Ольга вертела головой, хмурилась, щурилась, но не могла рассмотреть ничего, и это ее злило.
— Кирилл, изволь объясниться! — требовательно произнесла Алиция Виссарионовна.
И в ночной рубашке с кружевами, в белом пышном чепце она умудрялась не выглядеть смешной.
— Кто кричал? — Из коридора появился сонный Николай, а следом и Игорь.
Все в сборе. Почти все. И Ольга поняла:
— Алла! Моя Алла…
Она кинулась к лестнице, поскользнулась, но успела ухватиться за перила. Да и Кирилл взлетел наверх в одно мгновенье.
— Спокойно, ей уже не помочь. К сожалению.
Он заставил Ольгу отступить, и она молчала, хмурилась, вглядывалась в лицо Кирилла. А потом плюнула в это лицо.
— Из-за тебя! — она толкнула его кулачком в грудь, и Кирилл покачнулся. — Это ты ее убил!
— Нет. Николай, звони в «Скорую»… и в полицию.
— Никакой полиции, — жестко отрезала Алиция Виссарионовна.
— Здесь произошло убийство.
— Несчастный случай, — поправила она. — Алла много выпила. Это видели все. Ночью она встала… вышла… и упала с лестницы…
— Кто-то смазал ступеньки маслом…
— Случайно пролил.
Алиция Виссарионовна поджала губы. А Кирилл, отодвинув Ольгу, которая плакала беззвучно, некрасиво, захлебываясь слезами, сказал:
