Татьяна Степанова - Колесница времени
Катя указала ему на кухню. Сама прошла в ванную, намочила полотенце и попыталась протереть Даниле лицо.
— In nubibus…
Он шептал это разбитыми губами.
— Вот именно — «в облаках», он сейчас там, далеко, — усмехнулся Герман. — Пусть лежит бревнышком. Знаете, Катя, он ведь книжный мальчик, а вот стал забиякой. Не бокс даже, а банальный мордобой. На этот раз в авторемонтной мастерской в Люблино. Народу съехалось смотреть — тьма… Ставки взлетели.
— И вы тоже посещаете такие мероприятия? — спросила Катя.
— Угу, не только Большой театр.
Четыре часа утра… Кофеварка пыхтит, мелет для крепчайшего эспрессо.
— Он настоял, чтобы я отвез его именно к вам, — повторил Герман.
Катя запахнула поплотнее махровый халат, что накинула на себя в спальне. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд. Вот ведь как… Они практически не общались и не разговаривали до этого, так — пара фраз за столом и в ложе Большого театра.
Герман подошел к окну и встал рядом с ней.
— Как ни взглянешь в окно, все время темно, — сказал он. — Как в аду. Маленький такой местечковый ад…
— Кофе с сахаром? — спросила Катя.
— Горький. А где ваш муж?
— Он живет за границей. Мы никак не договоримся насчет развода.
— Значит, долго ждать?
— Чего?
— Когда вы станете свободной женщиной. — Герман усмехнулся. — Я не Данилу имею в виду. Нашему забияке никто не нужен. Учтите.
Катя ощущала смятение, она не понимала этого человека, которого она не воспринимала как мужчину, а лишь как возможного фигуранта, подозреваемого по делу об убийствах. Он и сейчас подозреваемый. Как и Данила. Но тот снова под дозой, а этот…
Если пришел убить меня, то что же ты медлишь?
Или когда приходят убивать, не просят сначала чашку черного кофе?
— Я закурю, позволите? — Герман сунул в рот сигарету. — Тогда, в ложе, забияка скверно вел себя?
Катя молчала.
— Когда балет кончился, я увидел, что ваша ложа пуста. Умыкнул вас с середины действа?
— Я сама решила уйти раньше.
— Вы такая самостоятельная?
— Да, я самостоятельная.
— Это хорошо. Им там нужна опора, сильное дружеское плечо.
— Кому — им?
— И забияке, и его сестренке. Кстати, знаете, что я слышал, пока вез его сюда к вам? Включил в машине ночные новости, там все захлебываются — случай суицида на Красной площади — чиновник столичного департамента вышел на площадь, вскрыл себе вены и публично признался в том, что он гей. Имя называется чиновника — Женин муж.
Катя похолодела.
— Он жив?
— Жив, не волнуйтесь. Сказали, что увезли в больницу. У нас все талдычили, что, мол, никто из чиновников никогда не посмеет признаться в своей госомосексуальности открыто. А Генка вон вышел на площадь сегодня. Я все думал — когда прорвется в нем этот нарыв?
Катя не задавала вопросов, но все мысли ее уже вертелись вокруг того, что же произошло в Прибрежном.
— Как только государство начинает заботиться о моральном облике граждан и этот облик «оздоравливать», в постель лезть, так сразу резко подскакивает число самоубийств. Это как прокрустово ложе — отсекут либо голову, либо ноги. А в результате множится отряд самоубийц и духовных калек. И где же тут тезис о «сбережении народа»? Ну, мой кофе готов. — Герман по-хозяйски налил себе кофе. — А вы пьете только сладкий, Катя?
— Иногда тоже горький.
— Значит, хоть в этом наши вкусы совпадают. Можно вам задать один вопрос?
— Да, конечно, — Катя смотрела, как он дымил сигаретой в окно.
В непроглядную тьму раннего утра.
— Вопрос на засыпку. Если бы вы не были замужем и я предложил бы вам руку и сердце, вы пошли бы за меня?
Катя смотрела на него, широко раскрыв глаза.
Он тоже под кокаином?
— Вы бредите, Герман?
— Почему? Знаете притчу о последней соломинке?
— Знаю, но я не понимаю…
— Я вот все ищу ее, ищу… В разных местах. Вот бизнес веду — пиар сейчас хороший бизнес. Бабло приносит. Пусть все ложь, зато духоподъемно, как сейчас говорят. И на бокс езжу смотреть, как из забияки нашего, вольтерьянца, выбивают дерьмо. Вот завтра к попам поеду слушать проповеди про «русский мир». А сейчас спрашиваю вас, Катя, вы согласились бы стать моей женой?
— Нет.
— Я так и знал. — Герман улыбнулся ей невыразимо прекрасной, светлой улыбкой и отхлебнул кофе.
Данила в комнате слабо застонал, и Катя пошла к нему. Он лежал, раскинувшись на диване, — глаза закрыты, губы что-то шепчут беззвучно.
Герман с чашкой кофе тоже прошел в комнату, прислонился к дверному косяку.
— Я сейчас уеду, не беспокойтесь, — сказал он. — Вы уж тут сами с забиякой разбирайтесь.
Глава 39
Все еще больше запутывается
Герман Дорф уехал. Катя вымыла кофейные чашки. Пошла в комнату — Данила крепко спал, раскинувшись на диване. Катя подумала — сон лучшее лекарство и от боли, и от кокаина.
Она не стала его тревожить, тихонько оделась, закрыла квартиру. Вышла из подъезда в темноту ноябрьского утра. В кафе на углу готовили завтраки с шести часов. Катя решила — если что, она скажет потом Даниле, мол, ходила за горячей выпечкой и йогуртами к завтраку.
Если он, конечно, спросит, очнувшись.
На самом деле она хотела позвонить Лиле из кафе, а не из дома. Мало ли… отключка отключкой, но кто знает. Лучше служебные разговоры вести так, чтобы фигурант не слышал.
Лилю она разбудила. У той — голос осиплый спросонья. Катя подумала: и у меня не лучше после ночных бдений.
Она быстро рассказала о ночном визите. И спросила, что произошло в Прибрежном.
— Значит, парень у тебя? — уточнила Лиля, поведав свою часть. — Ты мне в прошлый раз про кокаин не говорила.
— Его избили во время матча. Герман сказал, что… В общем, ночью они явились ко мне по желанию Данилы. И я вот все думаю теперь…
— О том, кто из них в тебя стрелял?
— Нет, наоборот. Можно ли их исключить из списка?
— Не обольщайся. Если убийца кто-то из них — я говорю о всей этой компании из Прибрежного, — то… он ведь промахнулся в тот раз у гаража. И будет наблюдать твою реакцию. Какова нормальная реакция любого человека, на чью жизнь покушались? Он начнет всем знакомым рассказывать: а что со мной произошло, ужас, кошмар! А ты в разговоре с этим Дорфом ни словом не заикнулась о случившемся. И с Данилой говорить не станешь об этом, так? И с твоей подругой Женей… Если убийца кто-то из них, то как он воспримет твое умолчание? Меня беспокоит, что Данила у тебя в квартире. Слушай, давай я вышлю сотрудников с машиной.
— И что они сделают? Станут дежурить на моей кухне, меня охранять от него? Нет, Лиля, это не выход.
— После показаний горничной, этого скандала в их доме и признаний твоей подруги первые кандидаты в подозреваемые — Женя и Геннадий Савины, но… я в новостях слышала, что Савин учудил.
— Мне Герман сказал, он тоже слышал.
— Вот и имей теперь дело с людьми с суицидальными наклонностями. — Лиля вздохнула. — Я понимаю, у каждого из них может быть своя правда и своя боль. Но мы дело об убийствах расследуем, три человека убиты. И тебя пытались убить. Я в их доме наблюдала за Савиными. У твоей подруги и ее мужа есть веский мотив убийства Василия Саянова и шофера. Савина отрицает факт шантажа с их стороны, но это ничего не значит. Возможно, шантаж был. Но, с другой стороны, есть один нюанс. Горничная показывает, что она «не слепая и не глухая» — то есть слышала, видела и догадывалась, чем занимаются втроем Савины и их шофер. А тогда как насчет отца Жени и Раисы Лопыревой? Они что — слепые и глухие? Они не подозревали, что происходит под крышей их дома? Раиса Павловна демонстративно устроила скандал и выволочку, но…
— Думаешь, она тоже могла бояться огласки и шантажа со стороны шофера? И отец Жени?
— Ну вот, огласка произошла — и что? Ничего — все вылилось лишь в безобразную семейную сцену и попытку суицида. Нет, тут только все сильнее запутывается, Катя. А потом эта девушка, Анна Левченко, — она-то тут при чем, если все дело в боязни шантажа?
— Она же блогер, могла написать.
— А что она могла написать? То, что муж племянницы Раисы Лопыревой — гей? Нет, опять не сходится что-то.
— А как дела с баллистической экспертизой? — спросила Катя.
— Гильза от пистолета «ТТ», как и пули в предыдущих случаях.
— А что дала проверка по банку данных?
— Ничего.
— Ничего? Значит, этот пистолет «ТТ» нигде до этого раньше не светился?
— Ни по одному зарегистрированному в банке данных преступлению.
Катя замолчала. И тут — провал…
— Ладно, я буду на связи, мне надо домой возвращаться, — сказала она.
— Слушай, я тревожусь за тебя.
— Я буду осторожной, — пообещала Катя.
Она купила в кафе горячие вафли, круассаны и булочки с корицей. Взяла кофе в картонном стаканчике. Пока шла до подъезда, жадно пила его на ходу.
