Карта императрицы - Басманова Елена

— А мистер Стрейсноу так хотел увидеть тебя, папочка, — всхлипнула Мура.

— Ипполит Сергеевич, — Брунгильда выпрямила спину и сцепила пальцы рук так, что костяшки пальцев побелели, — я виновата, виновата и перед мистером Стрейсноу, и перед вами…

— Ничего, — забормотал Прынцаев, — ничего… Я рад, что судьба избавила вас от столь печального зрелища. Возьмите шкатулку — она ваша.

Прынцаев наклонился, поднял с полу портфель, открыл его и достал внушительных размеров шкатулку из желтого металла.

— Только осторожнее, — он протянул бледной красавице продолговатый предмет, — она очень тяжелая.

Брунгильда приподнялась, обеими руками приняла шкатулку и вновь села, поставив ее на колени.

— Открой, сестричка, открой, — прошептала нетерпеливо Мура. — Прочти, что он тебе написал.

Брунгильда подняла тяжелую крышку, оказавшуюся изнутри матово-серебряного цвета. Сверху лежал листок.

— Читай же, — нетерпеливо повторила Мура.

Брунгильда дрожащими пальцами развернула бумагу и начала читать.

«Бесценная Брунгильда Николаевна! — писал перед смертью англичанин. — Пораженный вашей красотой, я лишился покоя, ибо знал, что нам не суждено быть вместе. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Простите мне мой порыв — воспоминание о нем дает мне силы не оглядываясь войти в ворота ада… Если б я мог, я бы положил к вашим стопам все царства земли… Но их у меня нет. Я оставляю вам самое драгоценное, что есть сегодня у меня, — знаю, вы сможете распорядиться этим лучше, чем распорядился бы я… Преданный вам и за гробовой доской… ваш Чарльз Дж. Стрейсноу…»

Последние слова вспорхнули с розовых губ красавицы, она закрыла лицо ладонями, и по плечам ее пробежали волны беззвучных рыданий.

Николай Николаевич поднялся, сердито взглянул на жену и, подойдя к дочери, взял с ее колен шкатулку и упавший на нее листок бумаги и перенес их на стол. Потом ласково погладил дочь по густым золотистым волосам.

— Бедный Чарльз, бедный Чарльз, — повторяла Брунгильда, обняв отца и прижимаясь головой к его жакету.

— А отчего он мог умереть? — прозвучал недоуменный голос профессора. — Вы говорили, что он не стар… Неужели от нечаянной раны?

— Возможно, заражение крови… — ответила, утирая слезы, Елизавета Викентьевна.

— А что думал по поводу его болезни Клим Кириллович? — спросил профессор, поглаживая дрожащие плечики старшей дочери.

— Он предполагал эпилепсию, — по щекам Муры катились крупные слезы.

— Но он, как я понимаю, умер не в результате припадка? — вскинул бровь профессор.

— О нет, — вздохнул Ипполит Прынцаев, — тихо умирал, как ангел…

— Ничего не понимаю. — Профессор отодвинулся и взглянул в заплаканное лицо старшей дочери. — Ну, успокойся, милая… Мы тебя любим, не плачь… Мистера Стрейсноу, конечно, жалко… Но, как я понимаю, ты же не собиралась за него замуж… А что же в шкатулке? Так-так. — Профессор отложил письмо. — Перстень с сердоликом… Это ерунда… а вот сама шкатулка… Очень интересно. Сверху покрыта золотом, внутри и крышка, и ложе из свинца… А это что? — Он достал из углубления небольшой продолговатый предмет тускло-серебристого цвета, повертел его в пальцах. — Здесь внизу какая-то печатка… Ипполит, подайте мне лупу.

Профессорский ассистент вынул из портфеля лупу. Профессор наклонился, чтобы рассмотреть печатку, но тут же отпрянул. Густые волосы на его голове начали медленно подниматься вверх, он в ужасе уставился на разом смолкшую Брунгильду.

— Ну что там, папочка, что? — теребила профессора за рукав подскочившая к отцу Мура.

— А вы не догадываетесь? — профессор обвел притихшее семейство и бледного ассистента полубезумным взором. — Капсула с твердым радием!

Глава 23

Карл Иванович Вирхов с остервенением швырнул трубку на рычаг телефонного аппарата.

— Так вот куда ведут следы! — воскликнул он и топнул ногой. — Недаром фамилия Придворова показалась мне подозрительной. И вы говорите, что в нашей картотеке он не значится?

Бледный письмоводитель беззвучно кивал и, сглотнув слюну, просипел:

— По делам не проходил, а в списке посещавших Чумной форт значится.

— Что? — взревел Вирхов. — И вы молчали?

Он подскочил к столу и нажал кнопку электрического звонка. В дверях мгновенно появился дежурный курьер и вытянулся по швам.

— Вызовите наряд городовых да пару сыскных агентов потолковее, предстоит поимка опасного преступника. Пусть проверят оружие!

Карл Иванович ходил из угла в угол, посматривая на притихшего письмоводителя.

— А этот Ванька Попов, то есть Андриан Ураганов, в богадельне от чахотки не умер, а разгуливает преспокойно по Невскому, — рассуждал он вслух, — здесь явно просматривается какой-то сговор… Преступный замысел… Теперь понимаю… Он и у Аничкова крутился не напрасно, а дураку Закряжному басни плел про призрак императора Петра с арапчонком… Ванька, видно, помогал англичанину проникнуть за ограду и поджечь дворец… И потом еще смеялся надо мной… А скрывался от правосудия англичанин у Придворова…

Поймав паузу в монологе начальника, письмоводитель подал голос:

— Карл Иваныч, все-таки надо быть при поимке осторожнее. А если у него и впрямь бациллы краденые? Ему терять нечего… А разлетится зараза по всей столице — и Россия вся вымрет…

— Хорошенький подарочек к 200-летию Петербурга, — сердито бросил Вирхов. — А вообще-то ты прав, прав, дружок… Надо изловчиться так, чтобы застать супостата врасплох…

Карл Иванович направился к дверям, снял с вешалки фуражку, поблагодарил письмоводителя, успевшего подскочить, чтобы подать начальнику шинель, и покинул кабинет.

Через полчаса у невзрачного домишки невдалеке от Поцелуева моста остановились две коляски, из них вышли Вирхов и его помощники, двое в штатском и два городовых в полной выправке. Они свернули под арку, миновали проходные дворы и остановились у неказистого флигеля. Городовой, разыскав дворника, привел его пред светлые очи Вирхова.

— Вот что, братец. — Карл Иванович сурово сдвинул брови. — Я следователь Вирхов. Ты нам должен помочь. Дома ли господин Придворов?

— Утром еще не показывался, — ответил молодой дворник, блеснув узкими татарскими глазами.

— Сейчас пойдешь с нами. Позвонишь, назовешься, дождешься, пока хозяин откроет дверь. Тут мы его и скрутим… Учти, дело опасное…

— Понял, господин, понял. — Дворник снял картуз, с готовностью затряс черноволосой головой и зашептал: — Бисмилля, рахман, рахим…

Не обращая внимания на басурманскую молитву, Вирхов крадучись двинулся вперед — в походке его появилось нечто кошачье. На площадке третьего этажа все замерли, прижавшись к порядком облупившимся, крашенным синей краской стенам.

Дворник несколько раз повернул металлическую бабочку механического звонка, располагавшуюся на правой створке на уровне его пупка, и за дверью раздалось неприятное резкое треньканье, а после довольно длительной паузы послышалось и глухое шарканье ног.

— Кто там? — прозвучал низкий мужской голос.

— Это я, Халиль, дворник, дрова принес…

Заскрежетали отодвигаемые засовы, освобожденная от тяжелого крюка дверь дрогнула, и в проеме появилась фигура седого узколицего мужчины в грязном халате.

Замерший сбоку от двери агент резко прыгнул вперед и, схватив заспанного хозяина за руку, вывернул ее за спину.

— Не шевелиться, — прошипел Вирхов и проскользнул через узкую щель в квартиру.

Следом за ним устремился второй агент и городовые. Любопытствующий дворник остался топтаться около дверей квартиры на лестничной площадке.

Обследовав изрядно захламленную квартирку фельдшера, Вирхов обнаружил в ней помещение, в какой-то мере напоминающее врачебный кабинет. Низкий топчан, застеленный ветхой простыней, набор шприцев, скальпелей и зондов, разложенных на несвежем полотенце на тумбочке. Два стула, таз, в который были небрежно кинуты грязные окровавленные бинты и клочья ваты, издававшие специфический запах карболки. Пахло хлором, эфиром и еще чем-то непонятным… Вирхов открыл дверцу тумбочки и бегло оглядел пузырьки, склянки, коробки. Потом позвал сыскного агента и велел ему тщательно, соблюдая все мыслимые и немыслимые предосторожности, проверить, нет ли опасной пробирки, а сам отправился туда, где в неведении относительно своей судьбы томился преступный хозяин.