Елена Сулима - Московские эбани
- Слушай, тебе завтра в пять утра вставать надо. Давай быстро верти баранку в свое село и отсыпайся. - Начал выкарабкиваться из кресла Якоб.
- А я не за рулем. А с электрички меня обязательно как пьяного снимут.
- Это почему же обязательно? - удивилась Виктория.
- А потому, что напьюсь по дороге.
- Слушай, друг, ты скажи чего тебе надо? - встал перед ним Якоб.
- Вот вы какие. Я к вам по дружбе. Все Витюшу обижают. Че те надо, че те надо... Да ничего мне не надо. Дай деньги на такси.
- Ты чего, парень, соображаешь, сколько это будет стоить в твою "Дрябловку"?
- Что ж - спишем потом.
- Как так спишем? - Не поняла Виктория.
- А так. У вас должна быть статья расходов на всякие культурные мероприятия.
Мама мия! Мама мия! И зачем я только влезла в это дело! - Смывала с себя струями душа галиматью своих будней Виктория - Какого черта! Ведь я же, в конце концов, художник! И пусть меня никто не ценит, никто не покупает, даже на Берлинской барахолке - я хочу ри-со-вать!
Около полуночи она очнулась от сна, встала, словно в бреду, оделась и в каком-то оцепенении направилась к двери, уже открыв её, вернулась, взяла со стола давно заготовленные объявления, клей и вышла на улицу. Был март. Ночь. Шел снег. Она протянула ладонь - снежинки таяли на её ладони. Она зачерпнула горсть свежего снега с верхушки сугроба и протерла им лицо. Невероятная для Москвы тишина. Виктория села в машину и тараща глаза, словно на ощупь, поехала, преодолевая бесконечный вальс белого занавеса падающего снега. Поехала расклеивать объявления о том, что ей требуется мастерская. Расклеивать на домах, которые в советские времена давали художникам.
ГЛАВА 22.
Ананас растет! Ананас!
Они неслись по загородному шоссе в автомобиле с озверевшим кондиционером, способным заморозить все живое, но теплый ветерок из открытого окна оказывал живительное сопротивление. Вадим дремал. Борис, поглаживал спину и постанывал, а их новый гид Палтай восторженно тыкал в окно, указывая на какие-то поля, похожие и на картофельные, и на капустные одновременно, твердил: Ананас! Ананас!
- Ананаса я ещё только не видел! - закатил глаза Борис.
- Не видел! Не видел!
- Приезжай к нам в Москву, я т-те покажу настоящие ананасы!
- Ананас? Где ананас?! - Очнулся Вадим. Огляделся, увидел три пальмы по краю поля и поправил с профессиональной уверенностью: - Кокос.
- Ананас! - сокрушался Палтай их непониманию.
- Кокос.
- И где ж ты так русскому языку выучился, сволочь! - Въедливо присмотрелся к переводчику Борис.
- В Киеве учился. Можно. Сельскохозяйственный факультет. - Гордо ответил Палтай.
- И чему ж тебя там могли научить?! Как картошку сажать квадратно гнездовым способом? А ты тем временем селедку жарил и на все общежитие ею вонял.
- Не жарил.
- Знаю я - жарил! - гаркнул Борис, - И на фиг тебе наш институт сдался?
- У меня папа можно хороший был. В другой стране учить хотел.
- И чему ж ты выучился в результате? Язык русский разве что знаешь, а ботанику свою - не фига! - продолжал ворчать ещё не проснувшийся Борис. - А я ей не учился, а знаю. И если говорю, что это кокос, то значит кокос. - Не унимался Борис.
- Русский человек - странный человек. - Чуть не плача закачал головой Палтай. - Ему все знать можно. Но про ананас все равно всегда ошибается.
- Это что б я про ананас ошибаюсь?! - Взревел очнувшийся Вадим. Останови машину! Сейчас я тебе покажу ананас.
Палтай остановил машину. Мимо, звеня колокольчиками, шла вереница монахов в оранжевых одеяниях. У первых трех были миски в руках. Палтай вышел из машины, поклонился монахам, достал из багажника благовонья, кулек с рисом, кулек с чем-то ещё и пошел догонять монахов.
- Ты куда это? - схватил его за рукав Борис. - Милостыню раздаешь? Добреньким казаться хочешь?
Палтай терпеливо возвел глаза к небу и умоляюще попросил:
- Не задерживайте меня, пожалуйста. Они можно не взять.
- Как это не взять? Зажрались что ли?
- Если не взять - то это плохой знак. А мы в пути.
- Че-его? Ну-ка дай мне, чего им даешь, попробуют они у меня не взять!
Вадим задумчиво сидевший все это время в машине, попытался остановить Бориса:
- Оставь ты его в покое. Разошелся. Это их проблемы. Лучше не влезать.
Но Борис уже вырвал из рук Палтая кулек и в два прыжка настиг впередиидущего монаха, хотел положить ему в миску рис, в этот момент монах перевернул миску и вареный рис рассыпался, облепив ноги Бориса. Борис чертыхнулся и принялся отряхиваться. Палтай молитвенно сложив руки, с ужасом смотрел на него. Монахи индифферентно проплыли мимо, растворяясь в пыли и тумане. Лишь звон их колокольчиков завис над дорогой.
- Что это значит? - вышел из машины Вадим.
- Плохо значит. - Горестно закачал головой Палтай. - Карма у Борис плохой. Монах вместе с подаянием грехи наши берет. Монах не захотел его грехи брать. Рис на ноги ему полетел - не будет ему пути.
- Что же это значит? Мы что в катастрофу попадем? - испугался Вадим.
- Нет. Просто получается, что у него нет пути. Путь это больше, чем дорога. Я не знаю, как вам объяснить. У него давно пути нет.
- Беспутный ты наш! - похлопал по плечу подошедшего Бориса Вадим. - Я же говорил тебе: не нарывайся!
- Да. Можно так называть, можно - кивал задумчиво Палтай. - Беспутный. Можно. Монах все видит. Не видит - чувствует, по-вашему. Он знает, кому может помочь. Кому нет. Кому может - у того берет.
- Все берет себе, что путь твой тяжелым делает.
- Ну-ка, а у меня возьмет? - И Вадим нырнул в машину. Вынырнул уже с рулоном.
Монахов не было видно. Звон их колокольчиков переместился вдаль.
- Давай догоним?
- Не можно специально. - Грустно ответил Палтай и отвернулся, глядя на поле.
Борис усмехнулся и, торжественно указав на пальму, произнес:
- Кокос!
- Ананас! - машинально наклонившись над землей, указал Палтай.
Двое русских обалдело уставились на, то, что росло у них под ногами.
- Слушай, похоже, что и впрямь ананас. - Покачал головой Вадим.
- Восемнадцать месяцев и ананас можно, пожалуйста. - Расставил руки, как бы извиняясь, Палтай.
- Не хо-о-чу я восемнадцать месяцев ананасов жда-ать! - Взвыл Борис.
- Ладно, - угрюмо разглядывал знакомые верхушки ананасов у себя под ногами Вадим. - Чувствую я, что ананасы нас достали.
- А эти слоны и девочки!.. Все как в сказке. А я хочу чтобы - раз - и все правда. Наверняка чтобы хочу!
- Чего? Не понял я, что за желание такое?
- Сам не знаю, чего сказал. - Пробурчал Борис. - Только вот ты меня по всяким барам и их заведениям таскаешь, а сам же ни-ни. Я же вижу - как они тебя облепят, чуть забалдеешь и бегом. СПИДа что ли боишься?
- Да нет. Сколько можно набирать, чего ни попадя? Скучно же. Откобелил, Боря, по полной программе. - И пошел в поле с рулоном под мышкой.
Борис и Полтай молча наблюдали за ним. Отойдя метров на сто, Вадим поставил рулон на землю, присел, что-то делая непонятное. Вдруг из рулона, как из трубы пошел дым, и рулон занялся, словно факел. Вадим распрямился, отошел шага на два и застыл, молитвенно, словно подражая Палтаю, сложив руки лодочкой перед собой.
- Чего он делает! - встрепенулся Борис.
Палтай, схватил его за футболку:
- Не можно ходить к нему.
- Это почему же? - Ошарашено обернулся Борис. Черные глаза Палтая словно загипнотизировали его - он не мог двинуться с места. - Он... он... он же т-т-тысячу за э-э-эту от-т-валил! - заикаясь, еле выговорил Борис. О-он деньги ж-ж-жет!
- Так ему нужно. Хочет так. - Спокойно ответил Палтай. - Не можно мешать.
Пламя взвилось перед Вадимом, и рулон, с мешающей ему жить дальше картиной, рухнул под ноги горсткой пепла. Вот и все. Вадим перекрестился.
ГЛАВА 23
Час ехали молча. Поля кончились, начались обшарпанные бетонные строения, напоминающие о злом гении Лео Корбузье. Потом - дома вроде поприличней, - с вывесками, витринами... У одного из них Палтай остановил машину.
- Будем есть. Здесь европеец есть можно. Я здесь не ел. Но все русские любят здесь. Хочешь есть? Идите.
- Хочешь - не хочешь... Пойдем. Ты с нами? - спросил Борис, разминая члены возле машины, ожидая пока выберется из неё Вадим.
- Нет. Не можно. Вегетарианец я. - Пояснил Палтай. - Идите. Я вас ждать буду. В машина отдыхать буду.
Они вошли в заведение и сразу по интерьеру поняли, что уже знают, что будет дальше. Знают, как девочки, их и девицами-то не назовешь, будут крутиться вокруг своей стальной штанги, как будут облеплять их, щебеча на совершенно непроизносимом языке, похожем на песню. Как потом сразу пяти пташкам, та, что постарше и что похожа тоже на девочку, только старую девочку, принесет по дорогому напитку, как по-матерински заботливо сунет им за бюстгальтеры по резинке, а дальше остается одно из двух: или сдаться, или бежать. После первого же раза, когда, что Вадим, что Борис растерялись от той детской непосредственности, с которой оказались каждый в окружении... (и сами сосчитать не могли) - пяти ли, четырех, шести ли ласковых деток тропиков в постелях - им больше не хотелось. Это тебе - не девушки с Тверской, или с Ленинградского шоссе, это тебе истинные дети! Невозможно было не почувствовать себя рядом с ними не извращенцем. Глаза не такие уж и узкие, чтобы не видеть их выражения - полны искренности, голос пение, ни полдвижения грубого, ни пол взгляда уверенной в себе бабы девочки, да и только.