Оксана Обухова - Дело толстых
«Ангелина Ивановна, — значилось на ней, — я не знаю, как Вы поступите с этим признанием. Я отправляю его с единственной целью — я не хочу, чтобы в моей смерти обвинили невиновного, постороннего человека. Я хорошо знаю свою «подругу» Марту Гольдман. Она может устроить невероятную гадость, а моя смерть должна послужить одному — я хочу заставить «дорогую подругу» испытать то, что испытывает человек, обвиненный в преступлении, которого не совершал.
Признаюсь честно, мне бы очень хотелось пропустить ее через ВЕСЬ кошмар, который она уготовила для Вашей внучки, но, увы, это вряд ли получится. Для того чтобы быть осужденной, Гольдман слишком умна. Она может найти еще одного козла отпущения и обвинить в моей смерти хорошего человека. Если так случится, обязательно покажите это письмо следователю.
Впрочем, есть надежда, что два старых сообщника — Марта и Гудовин — и без следствия перегрызутся до смерти…»
Капитан вернул записку в конверт и принялся за чтение последнего, пятого листа послания.
«Капитану Тарасову, — стояло в уголке страницы. — Михаил Валерьевич, если Вы читаете это письмо, значит, меня уже нет в живых. На случай, если у меня не хватит духу завершить начатое, я пересылаю его Вам через Ангелину Ивановну. Мотивы своего поступка я объяснять не стану. Можете считать это местью человеку, много лет назад сломавшему мою жизнь и жизнь многих.
7 сентября сего года я дождусь, пока сотрудники покинут офис фирмы «Гелиос», выну из морозильника брусок льда, замороженного в пустом ведерке из-под мороженого. Возьму бутылку шампанского брют «Абрау-Дюрсо» и пойду в сауну.
Шампанское я перелью в чашки сервиза с ветряными мельницами, потом оботру бутылку от отпечатков пальцев, обрывок фольги спрячу за диванную подушку и вынесу пустую бутылку в мусорный контейнер соседнего двора. Надеюсь, Вы ее уже нашли.
Далее, я запру изнутри дверь и ключ, дубликат которого я изготовила два дня назад в киоске у рынка, растворю в полулитровой банке с кислотой, которую принесу с собой. Спустив кислоту с растворенным железом в канализацию, я тщательно, очень тщательно вымою банку и перелью в нее часть меда из банки, стоящей в шкафчике за зеркалом.
Да, кстати, прежде чем уничтожать ключ, я привяжу его на конец шнура и, используя в качестве груза, перекину через водопроводную трубу. Подобные манипуляции — последний привет высокорослому Владимиру Александровичу.
Надеюсь, запертая дверь, бутылка шампанского и снотворное, которое я украла из сумочки Марты Гольдман месяца два назад, растворенное в нем, заставят Марту Гольдман испытать несколько неприятных часов.
Далее, я принесу из сауны скамеечку, поставлю на нее брусок льда и, выпив последний стакан шампанского со снотворным, быстро вымою посуду, встану на лед и буду ждать, пока подействует лекарство. Через какое-то время я усну, брусок льда выскользнет из-под моих ног и… очень хочется думать, что смерти я не почувствую.
Лед растает к утру, два месяца назад я уже делала эксперимент с бруском такого же размера. Но рисковать я не стану. Я включу обогрев сауны и раскрою дверь в душевую. Вероятно, высокая температура спутает время смерти, но это уже не важно.
Надеюсь, моя кончина заставит Вас задуматься о многом и послужит первым поводом для разбирательств с госпожой Гольдман.
Почему первым? А потому, что я абсолютно уверена — Борис Аркадьевич Гольдман никуда не уезжал и не исчезал. Его убила жена. Борис не меньше моего ненавидит свою супругу. Она сломала и его жизнь. Думаю, в убийстве Бориса Аркадьевича Марте помогал Гудовин Владимир Александрович.
Ищите, Михаил Валерьевич. Доказывайте, и Бог Вам в помощь. Негодяи должны быть наказаны.
Прощайте.
Галина Вяткина.
Понедельник, 6 сентября … года. 22 часа 45 минут. Иду отправлять это письмо.
P. S. Хочу признаться еще в одном грехе. В 2001 году я перевела со счетов «Гелиоса» 58 тысяч долларов. Деньги пожертвовала на благотворительность.
Теперь действительно все. Прощайте».
Тарасов сложил в конверт все бумажки, подождал, пока Ангелина Ивановна сядет с ним рядом, и тихо сказал:
— Очень осторожное послание…
— Да, — кивнула Троицкая.
— Галина разделила его на несколько частей и дала вам право распорядиться каждым фрагментом по своему усмотрению. Почему вы показали мне все?
— Потому что я хочу снять с внучки все обвинения, — медленно произнесла Троицкая. — Как вы думаете, Михаил Валерьевич, признания Галины будет для этого достаточно?
— Не знаю, — честно ответил капитан.
— Значит, все напрасно? Очень жаль…
— Уже жалеете о сделанном, Ангелина Ивановна?
— Нет. Пусть все будет как будет. Вы назвали письмо Галины осторожным, Михаил Валерьевич, но вы даже представить не можете, насколько оно осторожно в действительности…
— Вы имеете в виду труп собаки, — усмехнулся Тарасов. — И звонок Гольдмана в офис?
— Да. — Троицкая с удивлением посмотрела на капитана. — Вы догадались?
— Это было нетрудно, Ангелина Ивановна. Слишком рьяно Вяткина бросилась на вашу защиту, когда я спросил, кто последним разговаривал с Борисом Аркадьевичем. Не дожидаясь вопроса, адресованного вам, она сказала, что вы обе в тот момент проверяли какой-то баланс. И каждый раз, когда разговор мог коснуться вас, Вяткина бросалась в бой. Она чувствовала себя очень виноватой перед вами, Ангелина Ивановна, но именно этим навела меня на определенные мысли. Ко всему остальному она была равнодушна, и, когда я вынул из архива дело вашей внучки, все стало на свои места. Борис Аркадьевич разговаривал с вами по телефону в четверг, в шесть вечера, и просил приехать к нему?
Троицкая кивнула:
— Около шести вечера Борис Аркадьевич позвонил в офис и попросил меня завезти ему домой некоторые бумаги. Я всегда за рулем, ехать до его дачи не более десяти минут, и я согласилась. Но предупредила, что освобожусь не раньше восьми вечера, так как нужно было свезти Катеньку к зубному врачу. В половине девятого я подъехала к дому Гольдмана и очень удивилась, когда на звонок мне не открыли ворота. Я подумала, что Борис Аркадьевич спустился к реке, обошла участок и увидела, что задняя калитка распахнута, лодочный сарай стоит открытым, на причале валяется небольшой овальный коврик. Я прошла через калитку к дому, постучала в дверь, но мне никто не открыл. Кстати, судя по отпечаткам шин, в подвальный гараж дома въезжала какая-то машина. Но кому она принадлежит, сказать не могу, дверь гаража была опущена вниз. — Троицкая замолчала, потом вдруг дотянулась до пачки сигарет, лежащей на лавочке между ней и Тарасовым, и спросила: — Можно? — Капитан кивнул. — Я курю очень редко, но сейчас ужас как захотелось подымить. — Ангелина Ивановна умело и глубоко затянулась и продолжила рассказ: — У клумбы рядом с крыльцом лежал Тяпа. Собачке было очень плохо. Я взяла ее на руки и поняла, что она умирает. Бориса Аркадьевича нигде не было видно, я покричала, позвала и поехала домой. Рядом с нами, на соседней улице, живет ветеринар, я повезла Тяпу к нему. Но по дороге собачка умерла. Возвращаться к Гольдману было уже поздно, и я решила позвонить ему из дома и сообщить о смерти собаки. Но по приезде увидела, что у Катеньки разболелся запломбированный зуб, мы всю ночь не спали, Лидия переволновалась, в общем, закрутилась я, Михаил Валерьевич, только утром вспомнила о Тяпе. Звонить Гольдману было уже некогда, я замотала тельце собаки в полиэтилен и повезла на работу. Остальное вы знаете. — Троицкая швырнула окурок в кучу дымящейся листвы.
— Но почему вы все-таки положили труп собаки в морозильник?
— Потому что первым делом, придя на работу, Марта Игоревна попросила меня принести ей бумаги, которые я возила Борису Аркадьевичу в четверг. Это был оценочный акт «Гелиоса». И, судя по некоторым замечаниям, сделанным по сути документа, я поняла — Гольдманы отчего-то вдруг передумали избавляться от фирмы. Причем в последний момент. А насколько мне известно, Борис Аркадьевич до того был настроен весьма решительно. Мнение супруги было противоположным, но его это волновало мало.
— То есть вы знали о продаже бизнеса?
— Михаил Валерьевич, я главный бухгалтер «Гелиоса». Некоторые вопросы невозможно решить без моего участия. Конечно, я знала.
— То есть… собака оказалась в морозильнике только потому, что вас удивила резкая перемена планов Гольдманов?
— Да. Я начала что-то подозревать, но бежать куда-то с этими подозрениями я не решилась.
— Почему?
— Михаил Валерьевич, Марта Гольдман очень опасная женщина, вести с ней открытую борьбу я бы не советовала никому. Моя семья уже достаточно пострадала от ее изобретательности. Я положила собаку на коробку с тортом и, — Троицкая усмехнулась, — стала ждать вашего появления.
