Евгений Габуния - Ангел пустыни
— Мне, конечно, трудно судить, поскольку я в иконах не очень разбираюсь, но доска интересная, старинная школа. Никогда не приходилось видеть, — спокойно произнес Воронков.
— А вы постарайтесь припомнить, Олег Георгиевич, — вступил наконец в допрос Кучеренко. — Посмотрите внимательнее.
— Нет, никогда не видел. К сожалению. Да и где я мог ее видеть? Культовая живопись не мой профиль.
— Где могли видеть? — с усмешкой переспросил Кучеренко, открыл портфель и достал из него старую потрепанную книгу. На ее красном кожаном переплете значилось: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии». — Эта книга, весьма любопытная, изъята у вас при обыске.
Воронков молчал, как загипнотизированный, не сводя глаз с книги. В тишине было слышно, как подполковник переворачивает страницы.
— Вот он, Иоанн Креститель, отличная репродукция. Здесь и описание иконы имеется, подробное причем. И, что самое интересное, отчеркнуто карандашом.
— И что из того? — нервно перебил его Воронков. — Почему вы считаете, что это мои пометки? Оставил кто-нибудь из прежних владельцев книги. Я ее по случаю приобрел и даже не успел раскрыть.
Кучеренко не обратил никакого внимания на эти слова и продолжал:
— Именно эту икону вдруг воруют из церкви…
— Печальное совпадение. — Воронков развел руками. — Неужели вы хотите сказать, что я украл икону? После этого не значит вследствие этого — так говорили еще древние римляне.
— Совпадение, стало быть? Пойдем дальше. Под видом командированного министерством культуры вы, Воронков, являетесь в церковь села Кобылкова. Священник опознал вас по фотографии…
— Ну и дела… — Воронков попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. — Милиция за меня всерьез взялась. Был такой грех, был… Попался мне случайно под руку командировочный бланк — решил воспользоваться. Для солидности, чтобы священник не опасался. Очень хотелось осмотреть церковь подробнее. С познавательной целью.
— Вы только что сказали, что культовая живопись — не ваш профиль. Что же привело вас в храм божий? Или вы в бога веруете? В это время службы в церкви не было.
— Кроме икон в церквах и много другого есть, что представляет интерес для любителя старины.
— В этом вы абсолютно правы, — согласился Кучеренко. — И самое интересное, что после вашего визита эту церковь тоже обворовывают.
— Да что вы ко мне прицепились с этими кражами! — с плохо скрываемой злостью процедил Воронков.
Эти слова прозвучали так неожиданно грубо, будто их произнес другой человек: не этот, с вежливыми, вкрадчивыми, интеллигентными манерами, а другой — циничный, вульгарный. Однако Воронков мгновенно опомнился: Извините, я, кажется, немного погорячился. Это ошибка, чудовищная ошибка… трагическая… — Он хотел еще что-то сказать, но его остановил Ковчук:
— Олег Георгиевич, упорным отрицанием вы только усугубляете свою вину. Однако у вас еще есть возможность как-то облегчить свою участь, и для этого требуется только одно — чистосердечное и полное признание.
— В чем виноват, я уже признался. Действительно, нехорошо получилось с этими картинами… и с вазой с точки зрения этики. И с удостоверением тоже. А больше ни в чем нет моей вины. — Голос его звучал тихо и проникновенно.
Полковник с минуту внимательно разглядывал Воронкова, словно увидел его впервые, и с оттенком сожаления произнес:
— Ну что ж, в таком случае пеняйте на себя. С разрешения следователя мы сейчас проведем очную ставку. — Он нажал кнопку звонка. Появился конвойный. — Приведите арестованного Хынку, — распорядился Ковчук.
Воронков бросил быстрый, испуганный взгляд на дверь.
Минут через десять старшина привел Хынку. Тот хмуро глянул на сидящих в кабинете и молча сел на стул, также поставленный посредине комнаты.
— Скажите, Хынку, вы знаете этого человека и какие у вас с ним взаимоотношения? — полковник указал на Воронкова. — Хынку исподлобья взглянул на сидящего напротив Воронкова, и в его мутных глазах мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение, однако ничего не ответил и тут же отвернулся.
— Смотрю я на вас, Хынку, и удивляюсь, — продолжал Ковчук, — неужели не надоело в молчанку играть? Пока вы, извините, комедию ломаете, ваши дружки времени не теряют. — Он раскрыл папку. — Вот протоколы допросов Ботнаря, Кравчука и Кангаша. Раскололись ваши дружки, не в вашу пользу показания, совсем не в вашу. Выходит, вы, Хынку, во всем виноваты. Организатор. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что советую подумать. Итак, повторяю вопрос: вы знакомы с сидящим напротив вас гражданином?
Ответа не последовало, и полковник обратился с этим же вопросом к Воронкову. Воронков, избегая устремленного на него выжидательного взгляда Хынку, пробормотал:
— Да, знаю. Его зовут Спиридон Хынку.
В глазах Хынку зажегся недобрый блеск, но он продолжал хранить молчание, в упор глядя на Воронкова.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Хынку? Расскажите подробнее. — Ковчук обернулся к Чобу, чтобы убедиться, не забыл ли тот о протоколе.
— Месяца три назад он пришел ко мне на квартиру и говорит: «Слышал я, что вы собираете старинные предметы искусства.» От кого слышал — не сказал, а я не стал спрашивать, меня ведь многие знают как коллекционера. «Ну так вот, — продолжает, — кое-что могу предложить». Я заинтересовался. Хынку открывает сумку и вынимает несколько крестов, дарохранительниц, чаш и еще что-то, я уж не припомню сейчас. Красивые были вещи, редкостные. Я, естественно, спросил, откуда у него они. Хынку пояснил, что купил или выменял у какой-то вдовой попадьи, у нее на чердаке много всякого пылится. Но я ничего у него не приобрел.
— Почему же, если вещи вам понравились? — Ковчук сделал вид, что удивлен.
— По двум причинам, — не сразу, а как бы после раздумья ответил Воронков. — Во-первых, цены он называл непомерные, фантастические, а главное не в этом: мне показалось, что вещи краденые. Очень уж все подозрительно выглядело. — Он снова помолчал и виноватым голосом добавил: — Конечно, я должен был сразу сообщить, куда следует.
В кабинете раздался сдавленный вскрик, больше похожий на стон, Хынку вскочил и с поднятым над головой стулом кинулся на Воронкова. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Чобу промедлил и не успел схватить его руку в железные клещи. Хынку взвыл от боли. Немного придя в себя, бешено вращая глазами, он глухо прошипел:
— Это я, значит, вор, а ты, падла, чистенький? Он, он во всем виноват, гражданин начальник, наводку давал и вещи с дела покупал, а теперь кружева плетет, падла. Нет уж, вместе будем дерево полировать[20]. Хынку снова сделал попытку подняться со стула, но стоящий рядом Чобу мягко положил ему на плечо свою тяжелую руку, и тот сразу обмяк.
Заметно побледневший Воронков брезгливо пожал плечами:
— Чушь, бред сумасшедшего. Больной человек. Где доказательства?
При упоминании о доказательствах Хынку весь зашелся:
— Смотри, какой прокурор выискался, доказательства требует. Сам взвешивал еще вещички с дела, по шестьдесят копеек за грамм давал за скуржевые, а простые почти задарма брал. Шакал, барыга проклятый!
— Спокойнее, Хынку, давайте обо всем по порядку. — Ковчук счел, наконец, нужным вмешаться. — На чем взвешивал Воронков серебряные вещи?
— На весах, на чем же еще, зеленые такие весы, на кухне.
— В каком именно месте на кухне? Не можете ли поточнее?
— На кухне, я же говорю, в нише за занавеской.
Ковчук вопросительно взглянул на Кучеренко, который молча кивнул.
— На сегодня, пожалуй, хватит, — полковник нажал кнопку звонка. Уведите арестованных, — приказал Ковчук.
Хынку быстро поднялся, сам, без команды конвоира, заложил руки за спину. Воронков же продолжал сидеть, понурив голову. Для него очная ставка продолжалась. Очная ставка с самим собой, со своей совестью, добрым именем, — со всем тем, что теперь осталось позади.
— Вставайте, гражданин, — поторопил его сержант.
Воронков очнулся, встал, не поднимая головы, скрылся за обитой черным дерматином дверью.
— С Хынку, пожалуй, все ясно. Уголовник, жалкий сломленный человек. А этому Воронкову что было нужно?.. — задумчиво, как бы размышляя сам с собой, промолвил Ковчук. — Никогда, наверное, не пойму. Все, кажется, было у человека — и так низко пасть…
— А что тут непонятного, Никанор Диомидович? Жадность фраера сгубила, как выражаются наши клиенты.
Все, кроме Ковчука, улыбнулись.
— Почему-то не каждого она, эта самая жадность, губит. Вот в чем вопрос. — Начальник управления помолчал. — Благодарю за службу. Все свободны.
ИЗ ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА ПОДСУДИМОГО ВОРОНКОВА НА СУДЕЯ потерял все, что может иметь полноценный гражданин нашей страны: любимую работу, уважение окружающих, доброе имя… Я всю сознательную жизнь восхищался и преклонялся перед искусством, музыкой, литературой. Теперь я буду надолго лишен этого. Во всем случившемся виню только себя и постараюсь честным трудом искупить вину перед народом, людьми…
