Илья Рясной - Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)
— Не милиция, а прокуратура. Кстати, почему вы решили, что они из прокуратуры? — спросил Гаврюхин, усаживаясь на стул.
— Документ показали.
— Такой? — Крымов продемонстрировал свое удостоверение.
— Похож, но фотография с другой стороны была.
— Ясно. Как они выглядели?
Женщина нехотя и довольно сумбурно описала визитеров. Больше ничего заслуживающего внимания узнать не удалось.
— А где сын может быть?
— Когда муж в рейсе, он от рук совсем отбивается. У Гоши своего. Или у Витька Маратова. Да что он натворил-то?
— Ничего страшного. Просто поговорить надо. Если появится — вот телефон. Пусть позвонит. Ему самому лучше будет…
Крымов опять с трудом завел двигатель и тронул «БМП» с места. Прямо под колеса кидалась ребятня, которая гоняла по двору, так что приходилось ехать осторожно.
— Что все это значит? Кто эти конкуренты, которые квартиру перевернули?
— Что не из прокуратуры — это несомненно, — зевнул Гаврюхин. — Разберемся. Двигаем на «Госконюшню» к Маратову. Может, из него чего вытянем.
Дом Маратова выглядел чрезвычайно запущенным. Крымов распахнул калитку, на него, заливаясь злобным лаем, рванулась с цепи большая грязно-белая дворняга. Затем на пороге появилась черноволосая, в безвкусном цветастом платье толстая женщина. Хмурому выражению ее лица вполне соответствовал синяк под левым глазом.
— Чего собаку пугаешь?
— Поговорить надо. Милиция, — Крымов продемонстрировал удостоверение.
Красная книжечка смутила хозяйку дома лишь на миг. В ее глазах даже мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки и звонко завопила:
— Ну и че? Ты энтот, ордер неси, тогда заходь. А сейчас нечего собачонку пугать!
Крымов зашел за калитку, собака вновь с лаем рванулась на него, но достать не могла из-за короткой цепи.
— Слышь, хозяйка, — ледяным голосом произнес он. — Убери своего волкодава, не то пристрелю его к чертовой матери. И не слишком наглей — не то другой разговор будет.
В этом человеке, которого Нинка видела впервые, было нечто пугающее и не вызывавшее желания встречаться с ним вновь. От него исходила сковывающая холодная энергия.
«Прям Кашпировский», — подумала она и недовольно махнула пухлой рукой, которую стягивал дешевый браслетик:
— Ладно, проходите.
В тесном коридорчике Нинка протиснулась бочком в комнату, пытаясь что-то заслонить от гостей. Крымов рассмотрел наполненную мутной жидкостью двадцатилитровую бутыль. Наверняка, самогон. Это объясняло недружелюбный прием, оказанный милиции.
— Где мужик твой? — спросил Крымов, быстро и бесцеремонно осмотревший все помещение. Он уселся на шатающийся стул в крохотной кухне с облупившейся краской на стенах и потолке. Прямо над раковиной с яркого плаката томно взирала полуголая Мадонна.
— Кто ж знает, где муженек мой, — непривычно вежливо и спокойно, сама удивляясь себе, произнесла Нинка. — Он же дурной. Прибежал к нему этот Ванька шебутной, прям посреди ночи поднял, вместе и отвалили. Больше их не видела… Сразу он всем понадобился. Тут двое каких-то паскудников приходили. Тоже Витьку искали.
— Один огромный, на обезьяну похож, другой смазливый, в кожаной куртке? — подал голос Гаврюхин, продолжавший позевывать.
— Ну да, милиция все знает, — Нинкин голос теперь был заискивающим и угодливым.
— Где все-таки муженек твой быть может?
— Или у Гоши, или у девок своих. Кобель же. У Лидки, а может, еще у кого. Что я их, всех что ли знаю? Интереса нет.
Задав еще несколько вопросов, Крымов встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами:
— Неудобно получилось…
* * *Костыль боялся Губина. Боялся сильно. Важный был для него не просто человеком, которому приходится подчиняться. В нем Костыль видел не знавший пощады мир «правилок» и «толковищ»[2], странных, обнаженно звериных взаимоотношений. И Костыль всегда до смерти боялся встать поперек, не вписаться в него, быть перемолотым и изничтоженным.
С Гошей этим получилась какая-то несуразица. Как ни крути, а получается, что курьера автомеханик убрал по заказу Костыля. Ведь все началось с той «семерки». А потом смерть Гоши. Не хотел его Костыль убивать, лишний труп совсем ни к чему. Лучше, если бы механик сам принес записную книжку. А потом можно было бы выбить из него деньги за доставленное беспокойство. Или отдать узбекам, если те захотят посчитаться. Теперь ничего не поделаешь. Нужно, конечно, было держать себя в руках, но не получалось, хоть убей.
С головой у Костыля было не все в порядке — об этом ему часто говорили. Когда накатывала ярость, сдерживать он себя порой не мог. Уголовники его за это даже уважали, что помогало поставить себя на достойное место. Когда в первый раз «влетел», следователь повел его на судебно-психиатрическую экспертизу. Там люди в белых халатах полчаса терзали его глупыми вопросами типа: «что тяжелее, килограмм железа или килограмм воздуха?», «не было ли среди родственников больных шизофренией?» Костыль, естественно, взорвался и обругал женщину-главврача с недобрым колючим взглядом. Та холодно посмотрела на него и процедила: «Смотри, докричишься. В психушку запру — всю жизнь оттуда не выберешься». Тогда Костыль закрыл рот и больше не возражал, поскольку немало был наслышан о психиатрических больницах всякого. В акте амбулаторной экспертизы врач каллиграфическим почерком вывела: «…психопатия возбудимого круга. Вменяем, мог отдавать отчет своим действиям и руководить ими».
В тот роковой вечер ему, понятное дело, дешевле было бы не распускаться. Когда Важный понял, что Гоша мертв, он поднял глаза на Костыля и голосом, от которого мурашки поползли по коже, произнес:
— Костыль, ты найдешь записную книжку и «дурь». Не то…
Что скрывается за этим «не то», Костыль меньше всего хотел бы узнать на собственной шкуре.
Труп утопили в отстойнике около совхоза. Затем — в Апрельск. Задача была несложная — вызвать из квартиры этого пацана, отобрать у него книжку с телефоном Наташи.
Позвонив в квартиру Вани, Костыль сунул его матери красную книжечку, которую смастерил один его кореш. Смастерил не шибко качественно, но главное, что в глаза бросалась тисненная золотом надпись «Прокуратура СССР». На лохов действует безотказно.
Парня дома не оказалось. Из под носа ускользнул.
Перевернули всю комнату, осмотрели квартиру, но записной книжки не нашли. Хозяйка квартиры не понимала ничего, кроме того, что происходит наглый произвол.
— Вякнешь кому — всей семьей в тюряге сгниете, — Костыль положил в карман взятую с полки цветную фотографию Ивана.
Важный выслушал рассказ своих помощников и покачал головой.
— Если бы у тебя было столько мозгов, сколько гонора… Нужно было к этому, к Маратову ехать, выколотить из него все, что знает.
— Сейчас сделаем, — с готовностью кивнул Костыль.
— Я же говорю — голова у тебя пустая. Ночь же, весь поселок на ноги поднимешь. Завтра утром…
С утра пораньше Костыль с Людоедом вновь мчались на машине в Апрельск. Поселок «Госконюшня» нашли без труда. У пенсионеров, гревшихся на солнышке, узнали, что Витька Маратов «живет с Нинкой-стервозиной и с тещей-ведьмой, от которой один толк: самогон варит и доброму люду продает».
Когда Людоед и Костыль подходили к покосившейся «избушке на курьих ножках», оттуда вышла и неторопливо направилась вдоль улицы толстенная женщина в цветастом платье.
— По-моему, это она, так ее растудыть, — выругался смачно Костыль.
Они бросились за ней. Костыль взял ее ласково за локоть и елейным голосом произнес:
— Ниночка, постой.
— Э, ты кто такой? — покосилась на него Нинка. — Грабли убери.
— Тихо, голубушка. Мне твой муж нужен. Дома он?
— Нет его, голубок.
— Пошли, поглядим.
— Чего? Плыви отседова, пьянь подзаборная, курсом на север-юг.
— Ты, слониха отъевшаяся, мать твою, — Костыль сильнее сжал ее локоть одной рукой, а другой вытащил из кармана кнопочный нож, и лезвие прижалось к обтянутому материей телу. — Счас брюхо твое быстро препарирую!
Глаза ее забегали. Сначала она хотела завизжать, облаять этого нахалюгу в кожанке, но, увидев нож, прикусила язык. Хоть и маловероятно, что средь бела дня этот прощелыга надумает пустить его в ход, но кто знает, что у него на уме.
— Взвизгнешь — пришью, — будто читая ее мысли прошипел Костыль. — Будешь тихой, как мышка, отпустим. Не трясись.
— Ладно, голубок, пошли, — подойдя к своему забору, она распахнула калитку и прикрикнула: — Байкал, свои!
Вскоре Костыль к разочарованию своему убедился, что Маратова нет дома. Плюхнувшись на незастеленную кровать, грубо спросил:
— Где он?
— С Ванькой куда-то отчалил…
