Марина Серова - Забавы высших сил
Слегка скрипнув, тяжелая деревянная дверь, обитая старым дерматином, пропустила меня внутрь дома. И я сразу почувствовала запах тлена. Тишину небольшого помещения, являвшегося кухней, нарушало лишь тиканье больших круглых часов. Все довольно чистенькое, но убогое. Стол с потертой клеенкой, старенькие пластиковые буфет и шкаф-пенал, пустые алюминиевые кастрюльки на двухконфорочной плите, потрепанная тюлевая занавеска на окне с двойными облупившимися рамами. И только красная вазочка на нем с желтыми и не совсем засохшими кленовыми листьями говорила о присутствии здесь женской руки.
Я подошла к следующей закрытой двери и прислушалась. До меня донеслось свистящее дыхание человека, находившегося за ней. «Интересно, Костромская хотя бы предупредила его о моем появлении?» – подумала я и вошла в комнату.
Я была готова к тому, что сейчас увижу умирающего ракового больного, но данное зрелище заставило меня вздрогнуть. На кровати возле окна лежал скелет, обтянутый желтой кожей. Провалившиеся глаза были закрыты, и только тяжелое свистящее дыхание говорило о том, что передо мной еще живой организм. Это даже нельзя было назвать человеком. Его костлявые пальцы с посиневшими ногтями, напоминающие куриную лапку, выглядывали из длинных рукавов полосатой пижамы и неподвижно покоились поверх клетчатого пледа. Думаю, этот лысеющий мужчина с тонким крючковатым носом весил сейчас не более тридцати килограммов.
Я даже не понимала, в каком он в данный момент состоянии. Может, вообще уже в коме? Я слегка кашлянула и замерла в ожидании хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Реакция свелась к тому, что Александр Степанович медленно разомкнул пергаментные веки, плавающими блеклыми глазами посмотрел сначала в потолок, а затем, видимо настроив резкость, перевел взгляд на меня. Я была крайне удивлена, когда он заговорил вполне человеческим голосом, пусть даже и немного свистящим:
– А-а-а, здравствуйте.
– Здравствуйте, Александр Степанович. Я – Иванова Татьяна Александровна. Частный детектив. Работаю по просьбе Костромской Анастасии Валентиновны, – по полной программе отрапортовала я.
– Да. Я знаю. Она мне рассказывала о вас. Вы присядьте, – и он указал движением глаз на стул, который стоял возле кровати в его ногах.
Я подошла ближе и села, куда он велел. Теперь мне было еще больше видно, насколько он страшен. Просто как из фильмов ужасов про оживших мертвецов.
– Вы извините меня, Александр Степанович, но мне крайне важно у вас кое-что узнать. Просто некоторые вещи в моем деле не вяжутся. Скажите, не вы ли отправили Анастасии Валентиновне в почтовый ящик доллары? Ну, определенную сумму в фонд, так сказать, помощи данному лицу.
– Я сейчас сам буду говорить. Только вы не перебивайте. Мне это дается с трудом. Если вдруг начну задыхаться, вы мне подайте кислородную маску, – и он сделал слабое движение рукой, указав на тумбочку, на которой лежала кислородная подушка.
– Хорошо, – кивнула я, готовясь терпеливо вынести сетования тяжело больного человека на свое здоровье. – Говорите. Я вас внимательно слушаю.
Я, как прилежная ученица, положила ладони на колени, но отвела глаза и стала рассматривать комнату. Потому что смотреть на него было просто невыносимо. И жалко, и страшно, и неприятно. Господи, думала я в этот момент, пошли мне когда-нибудь моментальную смерть от пули. Только не такое! А на глаза все больше попадались таблетки, шприцы, ампулы и даже утка под кроватью. И эта надутая подушка с длинным прозрачным шлангом и дыхательной маской на конце. Бр-р, кошмар. Между тем, выждав несколько секунд, как бы собираясь с силами, Александр Степанович снова заговорил:
– Я уже давно думал с вами увидеться, даже хотел попросить Настю прислать вас ко мне. Но тут такая оказия, вы сами пришли. И это хорошо. Не могу я сойти в могилу, не очистив душу. В бога я, к сожалению, не верю, а вот вы мне будете вроде священника для последней исповеди.
Вот только этого мне не хватало, огорчилась я про себя. Ну, ответил бы сразу на поставленный вопрос, а потом исповедуйся себе сколько хочешь. Я бы делала вид, что слушаю, а сама бы уже прокручивала в голове варианты заключительного доклада для Костромской. Александр Степанович же снова сделал долгую паузу, тяжело дыша. На этот раз пришлось ждать не меньше минуты, прежде чем он продолжил:
– Чтобы вам было яснее, я начну издалека. С Настей я познакомился три с половиной года назад. В больнице. Я тогда первый курс химиотерапии проходил, а она там медсестрой работала. Я вполне еще здоровый был. Одно легкое, правда, удалили, но метастаз не наблюдалось. Я и не думал, что еще когда-нибудь смогу полюбить женщину. После смерти жены я ушел на пенсию и вел образ жизни настоящего отшельника. Когда узнал, что у меня рак, даже обрадовался. Было очень тяжело без нее. Сорок лет в браке – это вся сознательная жизнь. Хотелось умереть. А тут Настенька. Как подарок свыше.
Тут он замолчал, посвистел своим дыханием и закашлялся. Затем снова взял паузу.
– Может быть, вам воды дать? – спросила я, с грустью глядя на граненый стакан, что стоял на тумбочке, заваленной лекарствами. Похоже, сидеть мне тут до вечера.
В ответ он отрицательно покачал головой, а вернее черепом, и прикрыл глаза. Я ждала еще минуты три, сомневаясь, что Александр Степанович вообще сможет продолжить свою исповедь. Но он таки заговорил:
– Она очень стеснялась наших отношений. В больнице украдкой ко мне лишний раз подходила и все по сторонам оглядывалась, будто мы нечто противозаконное совершаем. А самое главное, очень боялась, что сын ее что-то про нас прознает. Я даже до дома не имел права ее провожать, когда мы с ней встречались. Представляете, я до последнего не знал, где она живет. Нет, улицу, конечно, знал, а вот дом – нет. Она и звонить ей не велела. Только сама мне звонила. Мне и смешно было, и обидно. Но в то же время словно в юность окунулся. Романтика в том была необыкновенная. Сейчас ведь женщины все больше сами на шею виснут, им лишь бы замуж поскорее. А тут такая великовозрастная скромница. А про замужество она и слушать ничего не хотела. Не дай бог сынок ее осудит. Как она ему в глаза посмотрит? М-да, смешно и глупо.
Александр Степанович замолчал в очередной раз, прикрыв веки. Теперь пауза длилась пять минут. Ему раз от разу становилось все тяжелее повествовать. Зачем он это делает? Ну, поболтал бы с соседкой, если ему кто-то посторонний понадобился. При чем тут я?
Может быть, плюнуть на условности и прервать его? Да даже и прерывать не придется, он все равно пока молчит. Ладно, потерплю еще немного, и хватит. Кажется, он вполне адекватен. Поймет.
– Она почти ничего мне о себе не рассказывала, – ожил наконец смертельно больной. – Только говорила, что сын работает менеджером на мебельной фабрике. Я, представьте себе, даже фотографии его не видел никогда. Да и не спрашивал, в общем-то. А зачем? Ну, живем вот так с ней, встречаемся у меня тайно, ну и ладно. Я потом привык, и мне это уже казалось нормой. И как-то раз она мне рассказала, что взяла на свое имя кредит. Для подруги какой-то своей. И теперь эта подруга скрылась, а ей выплачивать придется. А потому, мол, надо еще работу брать, и мы уже реже будем видеться. Я сразу подумал машину продать. Она у меня хоть и старая, но рабочая лошадка. Но покупателей так и не нашлось. Кому сейчас «Москвич» нужен? Всем ведь иномарки в кредит подавай. Один, правда, предложил за него двадцать тысяч. Я не согласился. Это погоды не сделает, а машина все-таки может пригодиться. Мы ведь с Настей на ней и в лес, и на речку иногда ездили. И вот эта мысль помочь ей во что бы то ни стало меня так и не оставила. Я долго думал, как найти деньги. Хотел и сам опять работать пойти, только вот мне стало хуже со здоровьем. Пошел на осмотр, а у меня метастазы во втором легком обнаружили. Вот и все. Человек предполагает, а бог, в которого я не верю, располагает. А может быть, он все-таки есть? Да нет его! Нет! Иначе не допустил бы он такого! – вдруг с надрывом закричал Александр Степанович и сразу зашелся в сухом кашле.
Его тшедушное тело стало содрогаться так, что казалось, сейчас разлетится на мелкие косточки. Мне даже стало страшно. Я вскочила с места и взяла кислородную подушку. Открыв небольшой краник на шланге, я постаралась приложить маску к носу больного. Но его так трясло, что это было невозможно сделать. Но тут он сам схватил ее своей «куриной лапкой» и прижал к лицу. Часто дыша и кашляя, он старался втянуть ртом идущий из нее спасительный воздух. А я понимала, что, если он сейчас надышится кислорода больше, чем следует, у него начнется бред. И я так и не получу ответа на свой вопрос еще пару-тройку часов. Но, к счастью, через минуту Александру Степановичу стало легче дышать. Он перестал кашлять и отодвинул от себя маску. Я перекрыла краник и убрала подушку на место.
