Елена Михалкова - Дом одиноких сердец
Сестру он искренне жалел. Игорь хотел с ней поговорить, но Боровицкий не пустил его даже на порог. Более того — после его неудачного визита Горгадзе отказали в толстом литературном журнале, куда уже почти гарантированно взяли один его опус и даже обозначили гонорар. Знакомый намекнул Игорю, что это дело рук Боровицкого, у которого повсюду связи и свои люди. Если «похищение» сестры Горгадзе еще мог простить, то несостоявшуюся публикацию — никогда! С тех пор все его несчастья принимали облик Боровицкого, и чем дальше, тем больше Игорь ненавидел мужа сестры. До самой ее смерти он так и не смог даже поговорить с ней, хотя не раз пытался. После ее похорон Игорь стоял у могилы и старался вспомнить лицо сестры, но в памяти всплывала только ее улыбка — детская, мягкая. А еще — как она кивала головой, когда он жаловался на родителей. И больше ничего.
* * *— Глеб говорит, что его дядя, то есть Горгадзе, очень любил сестру, — сообщила вечером Даша Максиму за ужином. — После ее смерти он им обоим, Глебу и Олегу, звонил и даже встречался с ними.
— А откуда Глеб знает эту историю? — нахмурился Максим. — Кто ему рассказал?
— Не знаю, — пожала плечами Даша. — Я как-то не спросила. Понимаешь, момент был такой удобный — он рассказал, а я сразу хвать Прошку за шкирку и в подъезд. Только крикнула ему, что позвоню, и все.
— Вот самое главное ты и не узнала, — упрекнул жену Максим, ставя тарелку в раковину. — Если ему Горгадзе рассказал — одно дело. А если сам Боровицкий — то другое. Ладно, фиг с ними. Что в пансионате нового?
Даша подробно рассказала. Максим покачал головой и вышел из-за стола.
— Ну и ну… — хмыкнул он, принимаясь за мытье посуды. — Значит, во-первых, Боровицкий и репетиторша знали друг друга раньше. Горгадзе признался тебе в убийстве Боровицкого, во-вторых. В-третьих, за тебя почему-то заступился… как его…
— Ангел Иванович, — подсказала Даша.
— Елки-палки, что за имя! В общем, сумасшедший старикашка. Что у нас там еще было?
— А до того, — вспомнила Даша, — мне Денисов, главврач, сказал странную вещь.
— Какую? Ты мне не говорила.
— Я забыла. Он сказал, что бывший математик Яковлев по прозвищу Виконт на самом деле никакой научной работой не занимается. А занимается полной ерундой. Помнишь, мы с тобой фильм американский смотрели…
— «Игры разума», — согласно кивнул Максим. — Угу, понятно. А к Боровицкому это какое отношение имеет? Ну, съехал слегка дядечка крышей… Так они все в «Прибрежном», судя по твоим наблюдениям, с прибабахом.
В дверях появилась Олеся с книжкой.
— Мама, а ты уверена, что там не психушка? — заявила она, размахивая Дарреллом.
Только Даша собралась возмутиться предположением дочери, как Олесю неожиданно поддержал Максим:
— Вот-вот, у меня такое же подозрение возникло. Там хоть один нормальный человек есть?
Даша подумала.
— Есть, — кивнула она. — Самый здоровый — это управляющая, Раева.
— По законам жанра она и есть главный злодей! — провозгласила Олеся и протопала по коридору в туалет.
— Я тебе сколько раз говорил — в туалете с книгой не сидеть! — крикнул ей вслед Максим.
В ответ раздалось невнятное бурчание и щелчок закрываемой двери.
— Кстати, шутки шутками, — добавил он, — но Раева и в самом деле должна быть первой подозреваемой. Если в пансионате что-то нечисто, то она не может не быть в курсе.
— Понимаешь, — медленно начала Даша, — я тоже так думала до сегодняшнего дня. Но, когда она начала объяснять про Ангела Ивановича — ну, почему она его оставила при пансионате, — у нее было такое лицо… такое… в общем, просветленное, что ли.
— И ты на основании просветленности физиономии директрисы делаешь вывод, что она ни при чем? — скептически осведомился муж.
— Да нет, не делаю. Но я ее как будто с другой стороны увидела, понимаешь?
— Понимаю. Аргумент конечно, очень сильный.
— Максим, ты зря иронизируешь. Если б ты видел, как она на того бедолагу смотрела! Люди, которые могут так смотреть, стариков не убивают, — серьезно сказала Даша.
— Ладно, тебе виднее, знаток человеческих душ. Скажи-ка мне лучше: а ты сама Горгадзе веришь?
Даша задумалась.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Как-то получается слишком просто: всю жизнь ненавидел Петра Васильевича и наконец-то убил. Да это и не объясняет, зачем Боровицкий делал записи, которые потом оставил мне.
— И не объясняет, отчего умерла Уденич, — добавил Максим. — И кого она увидела ночью, когда вышла из пансионата.
Виктория Окунева, много лет назадВика держала в руках сапоги, привезенные тетей Людой из Финляндии, и не могла оторвать от них глаз. Замшевые, мягкие, на маленьком устойчивом каблуке — мечта, а не сапоги. «И под сумочку подходят», — представила Вика, вспоминая свою коричневую сумку с бахромой на боку.
— Что, нравятся? — раздался теткин голос. Вслед за тем Людмила вышла в коридор, завязывая халат.
— Не то слово! — выдохнула Вика.
— Уступить их тебе, что ли… — задумчиво протянула тетка, скептически глядя на сапоги. — Они мне, Вик, маловаты, честно говоря. Купила по глупости на размер меньше, чем нужно было, теперь вот не знаю, что и делать.
— Тетя Люда, тетя Люда, уступите! — взмолилась Вика. — Вы с дядей Пашей скоро опять куда-нибудь поедете — еще купите! Ну, пожалуйста, ну тетечка!
— Ладно, уговорила, — кивнула Людмила, ставя сапог на пол. — Такие сапожки только на твоих ножках и носить. Бери!
— А… сколько? — осторожно поинтересовалась Вика.
— Даром отдам. Сорок.
Показаться в училище в новых сапогах Вика не успела. Вечером она вышла пофорсить в обновке и в скверике наткнулась на Лариску Егорову с параллельного потока — с факультета русского классического танца. Цепким взглядом углядев Викины сапожки, Лерка взмахнула руками, поцокала-поохала-повосхищалась и, не задумываясь, предложила Вике за них… восемьдесят рублей.
Вика задумалась. Признаться, чудные сапожки оказались ей немного тесны — стопа у нее была хоть и маленькая, но широкая. Но сорок рублей на сапоги ей дал отец, и он мог не обрадоваться, узнав, что придумала его дочь. «Да и ладно, верну ему его рубли, и окончен разговор», — решила Вика.
— Завтра принесу деньги, а ты захвати сапоги, — подгоняла Лерка, косясь на замшевое сокровище. — Смотри, с утра меня найди!
— Сама найдешь, — отрезала Вика. — Кому сапоги нужны?
Лерка поджала губки, но возражать не стала.
На следующий день Вика проснулась с утра с больной головой и с температурой. Вызванный на дом врач сообщил, что у нее типичный грипп, и Вика, ругая противную Егорову, от которой она наверняка и подхватила заразу, осталась в постели.
А вечером заглянула Сонька Рабина, Викина подружка. Узнала, как дела у Вики, рассказала свои скудные новости и уже собиралась убегать, как вдруг увидела сапожки, скромно стоящие под старой кривоногой табуреткой.
— Ой, Вика, откуда у тебя такая прелесть? — восхитилась она, подхватив сапог и высматривая циферки размера на подошве.
— Тетка из Финляндии привезла, — хрипло ответила Вика, хлюпая носом.
— Мне бы такую тетку… Я бы ее на руках носила! Слушай, Вик, продай, а?
— Они дорогие, Сонь, — предупредила Вика, прекрасно зная, что деньги у Сониных родителей водятся.
— Не дороже денег, — отмахнулась Сонька. — Сколько?
— Ну… — задумалась Вика, боясь продешевить.
— Сто двадцать пойдет? — заторопилась Сонька, жадно заглядывая Вике в глаза.
Вика сглотнула. Восемьдесят рублей за сапоги, которые оказались ей не совсем впору, — это было гораздо больше того, на что она рассчитывала.
— Пойдет, — кивнула она. — Сапоги твои.
— А денежку я тебе завтра занесу, договорились? — заулыбалась Сонька. — Ну, побежала я. Выздоравливай!
Первым же человеком, которого встретила Вика в училище после выздоровления, оказалась Лерка Егорова. Пока Вика раздевалась и сдавала дубленку в гардероб, Лерка следила за ее отражением в зеркале. Наконец, улучив момент, подошла к Вике, собиравшейся подниматься в классы, и на ухо спросила:
— А что с сапожками-то моими, а?
Вика вздрогнула и чуть не подскочила на месте.
— Егорова, ты так людей не пугай! — выдохнула она. — А то заикой стану!
— Так что с сапожками моими? — повторила Лерка, и голос ее звучал недобро.
— С чего они вдруг твоими-то стали? — вскинулась Вика.
— Да вроде мы с тобой обо всем договорились, — пожала плечами Егорова. — Договоренность исполнять надо. Или нет?
Вика почувствовала себя не в своей тарелке. Белобрысая Егорова никогда ей не нравилась. Лицо у Лерки было красивое, но какое-то острое, будто его составили из треугольников. И еще от нее пахло духами «Красная Москва», которые Вике очень хотелось иметь самой. Поэтому она и не любила Егорову. К тому же, стоя сейчас на лестнице, она поняла, что Егорова прекрасно знает о том, кому достались сапожки. И спрашивает Вику не всерьез, а лишь для того, чтобы ткнуть носом: вот, мол, мне пообещала, а обманула!
