Евгений Сухов - Лошадиная доза
— А-а, — отмахнулся Комаров. — Все рано или поздно околеем.
Было видно, что маниак не притворяется. То, что ему грозит смертная казнь, его не пугает. И себя ему совершенно не жалко. А если не жалко себя, то всех других и подавно!
О себе Комаров тоже говорил охотно. Рассказал, что родился в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году и был наречен при крещении Василием Терентьевичем Петровым, а фамилию и отчество сменил уже опосля, чтоб не расстреляли как красного командира, когда к белым в плен попал. Фамилия со временем как-то прижилась.
— Происхожу я из крестьян Витебской губернии, имею пятерых единоутробных братьев, связь с которыми мною давно утеряна. Уж и не ведаю, живы ли… — Так он начал отвечать на вопрос Баматова, велевшего рассказать о себе.
Семья у Петрова-Комарова была пьющей. Это значило, что и мать его была приохочена к водочке. Пили и все пять братьев Василия, начиная годов с тринадцати-четырнадцати, и вылилось это в то, что мать, когда Василию стукнуло пятнадцать лет, отдала в пьяном угаре богу душу, а старший братец Емельян по пьянке прибил насмерть одного подрядчика и получил восемь лет каторги.
До призыва в армию Василий с отцом и одним из братьев работали на витебского помещика Рутковского, потом, не поладив с ним, подались на «железку» ремонтировать железнодорожные пути. Труд был тяжелый, с водкой несовместный. Поэтому, проработав на железной дороге с полгода, они уволились и подались на латвийские хутора батрачить. А по исполнении двадцати лет призвали Василия в армию.
Оттрубив на службе четыре года, он отправился на Дальний Восток, затем вернулся в Витебск и женился в возрасте двадцати восьми лет.
С женой жили весело: ездили по городам и весям, пировали вовсю, пока все заработанные деньги не прогуляли.
Устроился грузчиком на военный склад в Витебске. Подворовывал по мелочи, «но не более, как все». Попался на краже сукна. Причем с поличным. Вину свою признал и изобразил на суде раскаяние. Суд приговорил тогда еще Василия Терентьевича Петрова к одному году содержания в исправительном арестантском отделении. Пока сидел, жена заразилась холерой и померла…
— Жену-то хоть жалко было? — поинтересовался Саушкин.
Петров-Комаров с большим удивлением посмотрел на Владимира Матвеевича и ответил:
— А и черт-то с ней. Скандалила она шибко. И ревновала…
— Повод, верно, был, — предположил Саушкин.
— Нет, не было поводу, — ответил Комаров. — Я к энтому делу и раньше-то не шибко охоч был… Только когда уж организму припрет.
В тринадцатом году, освободившись, приехал в Ригу. При устройстве на работу извозчиком в один богатый дом познакомился он с Марией, которая работала в этом же доме поденщицей. Стал жить с ней и ее двумя детьми, четырех и двух лет. Через два месяца обвенчались.
— Хотел, чтоб все было как у людей, — добавил Петров-Комаров. В какой-то момент в его голосе послышалась тоска, которая тотчас позабылась, глядя в его холодные глаза.
В пятнадцатом году, во время войны с германцем, когда немцы стали подходить к Риге, они решили уехать, выбрав местом проживания Казань, где он бывал с первой своей женой. В Казани поселились в пригородной слободе, а сам он устроился на службу извозчиком при земском сиротском доме.
В семнадцатом свел знакомство с видными казанскими большевиками, чем сильно гордился.
— Я, можно сказать, помогал товарищам революцию в Казани делать, — так завершил он рассказ о своем казанском периоде жизни.
Потом Петров-Комаров добровольно вступил в Красную Армию. Этот факт не остался незамеченным. Николай Осипов, тоже воевавший на фронтах Гражданской войны, буквально кипел: как же так, доброволец, командир взвода — и в такого урода переродился! Все разрешил ответ Василия на вопрос Леонида Лаврентьевича, зачем тот подался в Красную Армию.
— Дык жрать стало нечего. А в армии и одёжа, и паек. Не пропал!
После такого ответа Коле Осипову в части мотива поступления Комарова в Красную Армию все стало ясно: пытаясь попросту выжить в голодное время, он практически бросил семью.
В девятнадцатом году попал в плен к деникинцам. Чтобы не расстреляли, в контрразведке Василий Петров назвался именем погибшего под Донбассом красноармейца Комарова Василия Петровича.
Не расстреляли, проморгали. Более того, определили к лошадям, заставив за ними ухаживать, то есть чистить, мыть и кормить. В конце девятнадцатого года при взятии красными Харькова бежал и в двадцатом перебрался в Москву, где поступил на службу ломовым извозчиком в транспортный отдел Центрального управления по эвакуации беженцев и пленных Наркомата внутренних дел. Выправил бумаги на имя Василия Петровича Комарова, к коему, как он сказал, «привык», прикупил домишко на Шаболовке, потом съездил в Казань и привез жену с детьми.
— Без хозяйки в доме никак, — пояснил Василий.
Был он в Центрэваке на хорошем счету, пользовался доверием у начальницы транспортного отдела Изольды Радек, родной сестры Карла Радека, известного революционера. Как бывшему красному командиру, Комарову было даже предложено вступить в партию, на что он обещался подумать.
— Только недолго думай, — предупредила его Щольда. — Рекомендацию я тебе дам.
Однажды Комарову было предписано купить молока для раненых, больных и увечных красногвардейцев, содержавшихся в приюте, устроенном в бывшей Нечаевской богадельне. Дали денег. Поехал на базар. Долго выбирал, чтобы молоко подешевле вышло, дабы деньжат для себя сэкономить. Наконец купил две фляги у одной торговки по имени Нина. Та, обрадованная тем, что мужик взял все сразу и стоять более не придется, сказала:
— Ежели чо, так я завсегда тута торгую.
«Ежели чо» случилось через полторы недели. Комаров снова прикупил у нее молока, после чего завязалось знакомство, в результате которого Комаров был приглашен к ней домой в село Никольское.
Поехал. То-се. Выпили. Легли. А там все и заладилось…
Раза два еще заезжал Комаров в Никольское к Нинке-молочнице, когда случалась охотка. Потом перестал…
— А эта торговка Нина знала, чем вы занимаетесь? — спросил Леонид Лаврентьевич.
— А то, — ответил Комаров. — Она ж видела меня, что я при кобыле.
— Не-ет, — протянул Бахматов и посмотрел в угол комнаты, очевидно, подбирая нужные слова. — Не то, что вы извозчик… То, что вы людей убиваете, это Нина знала?
— Нет, — ответил Комаров. — Откудова? Я ей об этом не сообчал. Незачем ей было енто знать…
— А жена ваша знала? — снова спросил Леонид Лаврентьевич и стал внимательно и в упор смотреть на убийцу.
— Мария-то? — Комаров на пару мгновений замолчал, верно, прикидывая в уме, как ответить. Потом уверенно произнес: — Ну а как не узнать-то? Пришлось узнать…
— И она помогала вам… убивать? — задал новый вопрос Бахматов, не спуская глаз с Комарова.
— Не-е, убивал я один, — просто ответил тот. — Ее с детьми в дому в такие моменты не было: выпроваживал я ее в такие моменты из дому. Чтоб не мешала, не видела и… вообче. Она только подбирала за мной уже опосля всего, пол замывала да чистила рогожи. Ну и, бывало, мертвяка помогала ночью вывезти…
Когда Комарова увели из допросной комнаты — а допрашивать уже ни у кого не доставало сил, даже у Саушкина, внешне казавшегося спокойным, — все присутствующие какое-то время молчали. Было очень похоже, что сотрудники управления уголовного розыска чувствовали себя словно вывалянными в грязи, гадкой, мерзкой и вонючей. Было неловко друг перед другом, будто каждый узнал о ком-то нечто такое тайное и постыдное, чего знать бы не следовало. И еще было чувство, что каждому из находящихся в этой комнате Комаров плюнул в лицо. Смачно, безответно. И это было крайне оскорбительно. Ибо было явным презрением. Насыщенным и бездушным. Честное слово, лучше бы этот Комаров зверино ненавидел людей и убивал их с яростью и жестокостью, нежели вот так, походя, беззлобно и механически, не имея ни к кому из убитых личной неприязни и ненависти.
Первым подал голос Николай Осипов.
— Это не человек. Это зверь какой-то, — сказал он, тяжело выдохнув.
— Ошибаетесь, товарищ Осипов, — встал со своего стула Николаев. — Даже хищный зверь по своей природе не злобен. Он убивает лишь тогда, когда голоден, чтобы прокормиться или потому, что защищает себя или свою территорию. Этот же убивает потому, что получал от содеянного громаднейшее удовольствие, потому что без этого уже просто не может. И страха у него нет. Ни перед убийствами людей, ни перед законом, ни перед его служителями. Он даже не боится, что его расстреляют.
— Может, его стоит докторам-психиатрам показать? — предложил Владимир Матвеевич. — Человек в здравом уме и твердой памяти вряд ли мог совершить те злодеяния, что совершил этот изверг.
— Он не человек вовсе, товарищ Саушкин, — убежденно произнес начальник МУРа. — Комаров — это какая-то оболочка, лишь отдаленно напоминающая человека. А нет человека, нет и психического расстройства. Этот Комаров отнюдь не психопат. Какое душевное расстройство может быть, если души нет… Хотя, конечно, показать его специалистам-медикам надлежит в обязательном порядке. Их врачебное заключение по состоянию психического здоровья Комарова и его супруги для суда очень пригодится. У судей не должно остаться никаких сомнений, чтобы приговорить обоих выродков к высшей мере наказания. И еще… — Иван Николаевич уже обращался непосредственно к Бахматову, — пусть покажет места, где он зарывал трупы. Мы ведь нашли всего двадцать тел. Значит, где-то лежат еще девять… И последнее: обеспечьте надлежащую охрану для преступника.
