Ханс Лалум - Люди-мухи
У Конрада Енсена имелся старый радиоприемник, но телевизора не было. Судя по всему, он не выписывал газет, хотя по определенным дням покупал «Вердене ганг», «Дагбладет» и «Афтенпостен»: на полу лежали выпуски за последний месяц. Почти все газеты были раскрыты на спортивном разделе. На книжной полке стояли старая Библия и несколько дешевых романов. В шкафу на кухне я нашел стопку фотографий машин, вырезанных из журналов, а также банковскую книжку и другие личные документы. Рядом лежала кучка купонов футбольного тотализатора; не похоже, чтобы Конрад Енсен часто играл – да и не очень ему везло. Если верить его же заметкам, больше восьми цифр он никогда не угадывал.
Я невольно задумался, чем занимался покойник один у себя дома. Он ведь жил в одиночестве много лет. Ел, курил и проклинал свою несчастливую звезду? Наверное, к нему много лет никто не заходил, и я стал первым гостем. Самый важный вопрос, однако, остался без ответа: был ли Конрад Енсен сегодня утром один, или рядом с ним перед смертью находился другой человек?
Спальня оказалась так же скудно обставлена и вся пропиталась дымом. На табурете, служившем Енсену прикроватной тумбочкой, стояла пепельница, полная окурков. Интересно, подумал я, делил ли он когда-нибудь постель с женщиной. Многое указывало на то, что если здесь и бывала женщина, то много лет назад.
В платяном шкафу я нашел две пары брюк и два пиджака, а также три рубашки и три комплекта нижнего белья. Отдельно на полке лежал старый мятый черный костюм. Скорее всего, его не надевали много лет. Конрада Енсена не приглашали в такие места, куда принято было надевать костюм, и еще менее вероятно, что он посещал подобные места по собственной инициативе. Я уныло встряхнул костюмный пиджак – и вздрогнул от неожиданности, когда оттуда что-то выпало с глухим стуком.
Нагнувшись, я подобрал с пола довольно большой и толстый коричневый конверт. Снаружи он не был подписан. Внутри лежала стопка писчей бумаги, исписанной от руки синими чернилами. Я узнал почерк Конрада Енсена. Прихватив конверт, я вернулся в гостиную и сел за стол, где просидел почти час, просматривая страницы, исписанные человеком, умершим здесь, в том же кресле, сегодня утром.
Меня ждало еще одно открытие: оказывается, Конрад Енсен пытался написать книгу – автобиографию.
Годами вынужденный молча размышлять над своей судьбой, Конрад Енсен, видимо, решил запечатлеть свои мысли на бумаге. Страниц двадцать были посвящены его детству и юности и примерно столько же – войне. Я с трудом продирался сквозь текст и вынужден был разочарованно признать: его опус никак не приблизил меня к раскрытию убийства. Я не нашел ни одного упоминания ни о Харальде Олесене, ни и о загадочном проводнике по прозвищу Оленья Нога. Со страниц рукописи вставал довольно эгоцентричный и самодовольный человек, считавший, что его всю жизнь не понимали, и так и не смирившийся со своими неудачами.
Читая первую же страницу, я понял, что его нельзя назвать талантливым литератором. Писал он бессвязно, бессистемно, а пунктуация и грамматика были ужасающими. О таких вещах, как красная строка и заголовок, он, похоже, не ведал. Автобиография никому не известного рядового члена «Национального единения» едва ли удостоилась бы внимания издателя; за книгу такого писаки никто не дал бы и ломаного гроша. Но Конрад Енсен отдал своей книге много сил. Даты он подчеркивал и копировал на полях; начиная с ноября прошлого года он трудился над книгой почти каждый день. Последний раздел, посвященный концу войны, был датирован 3 апреля – а на следующий день убили Харальда Олесена.
Я сложил бумаги; во мне росло убеждение, что Патриция права и Конрада Енсена убили. Как жаль, что Конрад Енсен умер и, по выражению нашего классика Генрика Ибсена, оставил за собой житейскую ложь! А ведь он, наверное, возлагал столько надежд на свои воспоминания! Впрочем, эти догадки основывались исключительно на моем чутье. Я понимал, что мои доводы не выдерживают никакой критики. С ними не выступишь в суде, ими не поделишься с журналистами.
Когда я собирался положить бумаги назад в конверт, мое внимание привлекла первая фраза: «Я ниже подписавшийся Конрад Енсен начинаю историю моей жизни о которой сожалею». Я долго смотрел на это предложение. Конрад Енсен всего два месяца назад написал от руки, причем неграмотно, слова «нижеподписавшийся» и «сожалею». В письме, напечатанном на машинке, оба слова были написаны правильно. Возможно, позже он справился со словарем, но в это верилось с трудом. Кроме того, рукопись Конрада Енсена была написана без единой запятой и с частыми ошибками в самых простых словах. Это касалось и последних записей, которые он добавил совсем недавно, несколько дней назад. Патриция была совершенно права в своих умозаключениях о его интеллекте. Трудно представить, чтобы тот же самый человек напечатал на машинке предсмертную записку, безупречную с точки зрения орфографии и пунктуации! Я осторожно положил рукопись на стол. Потом вышел на кухню и дважды умылся холодной водой. Во мне крепло убеждение, что Конрада Енсена убили. Мне все больше хотелось поскорее схватить его невероятно хладнокровного и циничного убийцу. Я взял рукопись Конрада Енсена, ставшую его последней волей, и тихо вышел из квартиры. Спустившись, попросил фру Хансен запереть за мной дверь.
Приехав домой, я позвонил Патриции. Хотя было уже поздно – половина десятого, услышав новости, она сразу оживилась. Наш разговор был кратким, но довольно бодрым, особенно по сравнению с унылой предыдущей беседой. Я обещал пока не закрывать дело – во всяком случае, до пасхальных каникул. Патриция воскликнула, что мы, объединенными усилиями, непременно схватим убийцу.
После шести дней расследования я лег спать в относительно хорошем настроении; мысли в голове роились. Правда, я сумел закрыть глаза лишь в два часа ночи, а последние размышления ничего нового не принесли. Перед тем как заснуть, я подумал: интересно, что же скрыто в завещании Харальда Олесена? Последнее лицо, которое я увидел перед собой перед тем, как провалился в сон, было лицом Конрада Енсена. Он смотрел на меня, как всегда, с угрюмым и несчастным выражением. Я надеялся, что он мне что-то подскажет, но никакого ответа от него не получил. Его лицо, напротив, показалось мне особенно подавленным. Когда я сообщил, что все считают его смерть самоубийством, он молча покачал головой. Конечно, к тому времени я уже крепко спал.
День седьмой. Завещание – и потрясение
Первые два часа на работе в среду, 10 апреля, прошли довольно спокойно; я прочел о себе в газетах много лестного. Однако в двадцать пять минут одиннадцатого в мою дверь громко и нетерпеливо постучали. Открыв, я увидел ошеломленного эксперта-баллистика.
– Отчет готов, но должен предупредить, что выводы могут показаться довольно неожиданными! – выпалил он. Я был готов к такому повороту и жестом велел ему говорить. Баллистик взволнованно продолжал: – Пуля, убившая Конрада Енсена, выпущена из пистолета, обнаруженного в квартире, кольта сорок пятого калибра сорок седьмого года выпуска. Зато… – Эксперт развел руками и замолчал.
С невозмутимым видом я закончил фразу за него:
– Зато пуля, убившая Харальда Олесена, выпущена из другого пистолета, более старой модели, поэтому выходит, что орудия убийства у нас по-прежнему нет.
Баллистик бросил на меня восхищенный взгляд.
– Как вы, наверное, понимаете, у меня были основания полагать, что дело обстоит именно так. Можете еще что-нибудь рассказать о первом пистолете?
– Конечно! – воскликнул эксперт. – В первый раз стреляли тоже из кольта фирмы «Конгсберг», но, как вы совершенно верно заметили, более старой модели. Точную дату выпуска установить пока невозможно. Первые модели производились начиная с 1918 года и вплоть до войны, но после тридцатого года их выпускали сравнительно мало. По моим предположениям, пистолет, из которого убили Харальда Олесена, изготовлен в двадцатых годах. Тогда кольты под патрон сорок пятого калибра применялись часто, не в последнюю очередь в армии. Во время и сразу после войны на руках имелось значительное количество таких пистолетов, но более ранние модели тогда стали менее популярными.
Я незамедлительно сообщил, что выводы баллистика совпадают с одной из моих рабочих версий. Несомненно, так оно и было, если не считать того, что никаких рабочих версий у меня на тот момент не имелось.
Вскоре мне перезвонил эксперт-криминалист. Хотя его выводы оказались не такими яркими, они тем не менее представляли некоторый интерес. Учитывая температуру в комнате, точное время смерти по-прежнему оставалось неясным. Однако, по мнению эксперта, роковой выстрел произвели позже, чем мы решили вначале. Временные рамки составляли от девяти утра до часа дня. Скорее всего, смерть наступила между десятью и двенадцатью часами.
