Полина Дашкова - Продажные твари
— Значит, целый день никаких звонков?
— Нет. Все тихо. Ни с кем в контакт не вступали. Ни с единой живой душой. Им никто не нужен, кроме друг друга.
— А не могли они тебя засечь?
— Да они никого вокруг в упор не видят, я ж сказал!
— Ладно, отдыхай, — Ахмеджанов захлопнул крышку телефона.
«И все-таки надо проверить, — подумал он, — проверить надо!»
* * *Они сидели на маленьком пляже за домом. Вокруг — ни души. Огромное густо-оранжевое солнце уже коснулось краем спокойного светлого моря. В сумерках, перед темнотой, краски стали четкими и насыщенными. Дневная ослепительная жара плавила очертания предметов, а сейчас глаза отдыхали от яркого света. Можно даже на солнце смотреть спокойно, не щурясь. Оно все глубже уходило в море, по воде тянулась яркая ровная дорожка. Ближе к берегу она медленно распадалась на длинные оранжевые лоскутья.
— Неужели они и в окно спальни подсматривали? — шепотом спросила Маша.
— Не думаю, — улыбнулся Вадим, — хотя… Знаешь, я уже привык, что постоянно следят, но сегодня как-то уж особенно явно.
— Странное это ощущение, когда за тобой следят. Я все время чувствовала затылком. Как ты думаешь, это я такая чувствительная или они не особенно прятались?
— Ты просто знала, что должны следить. Поэтому чувствовала. А они работают вполне профессионально.
— А сейчас?
— Тоже. В кустах, за оградой или из окошка соседнего дома. Сейчас нас видят, но не слышат.
— Уже приятно, — вздохнула Маша, — хотя бы не слышат. Как ты думаешь, завтра будет то же самое?
— Вряд ли. У них не хватит людей, чтобы вот так следить несколько дней подряд.
Неподалеку раздались сигналы машины. Длинный гудок, потом два коротких.
— «Газик» мой прибыл, — заметил доктор.
— А почему не позвонили, не предупредили? — тревожно спросила Маша.
— Так я же телефон в доме оставил. Вот, предупреждают. Ну что он разгуделся? — поморщился доктор. — Ладно, пошли.
Они нехотя встали и направились к дому.
— Там не может быть никакой ловушки? — спросила Маша шепотом.
— Вряд ли. Он бы так не гудел, не предупреждал. К «газику», ждавшему у ворот, они подошли вместе. Маша вежливо поздоровалась с молодым черноусым шофером. Он приветливо улыбнулся в ответ и сказал доктору по-абхазски:
— Двух раненых привезли.
Доктор повторил эту фразу по-русски для Маши и добавил:
— Не волнуйся, ложись спать.
Прощаясь, Маша поцеловала Вадима и неожиданно для себя тихонько перекрестила его, когда он садился в «газик».
Оставшись одна, она плотно задернула все шторы и взяла в руки кассету, которая отличалась от десятка других кассет лишь тем, что на торце не было никакой бумажки с надписью. Вытащив из кассетной коробки квадрат бумаги с пустыми разлинованными наклейками, она написала: Э. Рязанов. «Жестокий романс» — первое, что пришло в голову, аккуратно отделила клейкую полоску с надписью, прижала ее к торцу кассеты и поставила коробочку назад, на полку.
Потом она приняла душ, приготовила себе чай, улеглась на диван в гостиной и включила видеомагнитофон — она давно хотела пересмотреть нашумевший боевик Марка Гордона «Скорость».
Когда лихой полицейский Джек Тревен в исполнении Кевина Ривса вскочил в заминированный автобус на полном ходу, в двери бесшумно повернулась отмычка и два кавказца вошли в дом.
Маша не успела опомниться, а глаза ей уже завязали черным платком и чья-то грубая рука зажала рот. Отчаянно брыкавшуюся Машу понесли в машину, стоявшую у ворот. Один из кавказцев на секунду вернулся в дом, выключил телевизор и видик, погасил свет, захлопнул дверь.
Маша быстро поняла, что брыкаться и сопротивляться бесполезно.
— Будешь орать, — сообщил ей незнакомый голос с акцентом, — придется заклеивать тебе рот. Будешь хорошей девочкой, не обидим.
— А можно узнать, куда вы меня везете? — решилась спросить Маша.
— В гости, — ответили ей, усмехнувшись.
То, что ее увезли сразу и не стали обыскивать дом, казалось хорошим признаком. Но сначала они выманили Вадима, сказали, будто там раненые. Очень все это странно. Сегодня за ними следили целый день, вероятно, ждали, что Вадим войдет в контакт с кем-нибудь. Проверяли. А это что? Продолжение проверки?
Машина долго ехала по горной дороге. Маша чувствовала кривые зигзаги и ухабы, но ничего не видела. В босые ноги впивались мелкие острые камушки, усыпавшие пол под сиденьем. Машу раздражало, что на ней ничего нет, кроме трусиков и длинной, до колен, белой футболки.
«Хорошо, что они не вытащили меня прямо из душа, — подумала она. — Господи, кончится все это когда-нибудь?!»
— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, — попросила она тихо.
Тут же ей в рот сунули бумажную трубочку фильтра. Щелкнула зажигалка. Было странно прикуривать в полной темноте.
Наконец машина остановилась. Машу ввели в какое-то помещение, она ощутила под ногами гладкий деревянный пол. Повязку сняли с глаз. В лицо ударил ярчайший электрический свет, и на миг Маше показалось, будто она ослепла. Она почувствовала, что на нее в упор глядит несколько пар глаз, и, чуть привыкнув к яркому свету, разглядела четыре темных мужских силуэта в глубине комнаты.
— Ну? — спросил один из мужчин, повернув голову к сидевшему рядом.
— Не она, — твердо ответили ему, — та была выше почти на голову, старше лет на пять-шесть, рыжая, стриженая, а у этой волосы длинные, темные, глаза карие. Она совсем соплячка, не больше восемнадцати, к тому же тощая, ни груди, ни бедер. Та — красотка экстра-класса, а эта — заморыш какой-то. С этой шеф и разговаривать не стал бы.
— Пусть пройдется, — сказал тот, в котором Маша, уже привыкшая к яркому свету, узнала телохранителя Иванова.
Она узнала троих из четырех. Главный здесь, несомненно, Ахмеджанов: тяжелый горбатый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза под нависшими бровями, бритая голова в круглой войлочной шапочке. Именно это лицо показывали в «Новостях» по телевизору. Рядом с чеченцем сидели охранник офиса и телохранитель Иванова. Четвертого, очень худого бровастого, бородатого кавказца, Маша видела впервые.
— Пройдись, девочка, — сказал Ахмеджанов.
Вжав голову в плечи, сутулясь и волоча ноги. Маша сделала несколько шагов.
— Нет, вообще ничего похожего! — усмехнулся телохранитель.
Незаметная дверь за спинами сидевших открылась, из нее вывалился смертельно-бледный, в вишневой пижаме, с взлохмаченным белым пухом на лысине Вячеслав Иванов. Взглянув на Машу мутными совершенно безумными глазами, он заорал:
— Это она! Она! Я узнал тебя, сука! Ты мне подкинула кассету! Кто тебя прислал? Говори!
— Заткнись, падаль, — спокойно произнес Ахмеджанов.
Но Иванов продолжал орать высоким петушиным фальцетом, а через минуту вырвался из рук державшего его худого бородатого кавказца, кинулся на Машу и вцепился холодными мокрыми пальцами ей в горло.
— Мразь! — услышала она голос Ахмеджанова и почувствовала, что задыхается. Раздался негромкий хлопок. Руки Иванова вдруг ослабели, что-то темное, теплое брызнуло ей в лицо. Иванов стал падать, увлекая за собой Машу всей тяжестью своего короткого рыхлого тела.
На этот раз раненые оказались не тяжелыми, у одного сквозное ранение голени, у другого пуля прошла по касательной у предплечья. С этим вообще можно обойтись местным наркозом. Правда, у раненного в голень доктор обнаружил признаки начинавшейся гангрены, но процесс не успел зайти далеко.
Перед тем, как положить на операционный стол, пришлось сбрить обоим волосы на головах и бороды — раненые кишели вшами. Фельдшер обнаружил у них обоих еще и чесотку.
Закончив работу, доктор тщательно мыл руки под железным рукомойником. Фельдшер, вышедший куда-то минут десять назад, вернулся. За его спиной маячили два боевика.
— К тебе гости, — громко сказал фельдшер по-абхазски, — иди в штаб.
Доктор не спеша вытер руки и направился к двери. Когда он поравнялся с фельдшером, тот шепнул ему быстро, одними губами, по-русски два слова:
— Жива. Обморок.
Сердце сжалось и заныло. Боль не отпускала, пока он шел к штабу в сопровождении двух боевиков. Как только он переступил порог, на него уставились немигающие, сверлящие душу глаза Ахмеджанова.
На полу посреди комнаты вся в крови лежала Машенька. На белой футболке алые пятна выглядели особенно жутко. И тут он понял, что значили слова фельдшера. Цены не было этим двум словам. Если б не успел старик шепнуть их, Вадим сейчас бросился бы на чеченца и придушил его собственными руками. Вероятно, из всех в лагере только фельдшер мог предвидеть такую реакцию, а потому предупредил.
Уже никого не видя вокруг, доктор подхватил Машу на руки, прижал пальцы к тонкому запястью. Пульс прослушивался нитевидный, слабого наполнения. Для обморока это нормально. Разглядев ее бледное, испачканное кровью лицо, он тут же понял — она не ранена, не избита. На ней чужая кровь.
