Анастасия Дробина - Прекрасное видение
Стеллу перебил тихий писк – звонил сотовый телефон. Барс вытащил его из кармана, извиняющимся жестом приложил руку к груди и вышел из комнаты.
Он отсутствовал минут пять. За это время мы не произнесли ни слова, а Тони даже не пошевелился, сгорбившись в углу и закрыв голову руками. Почему-то я вспомнила, как он был красив шесть лет назад, когда они с Вандой выносились на сцену в розовом свете прожектора под дрожащие звуки гитар. Зал взрывался аплодисментами – и затихал от первого же гортанного «Оле!» и бешеной дроби каблуков. А когда танец заканчивался, Ванда взлетала на руки к Тони. Он подносил ее к самому краю сцены, и минуту они стояли там – разгоряченные, счастливые, слушая бесконечные овации. К их ногам летели букеты. Тони собирал их и под восторженный рев зала высыпал цветы на свою смеющуюся партнершу. Целовал ей запястье. И уводил за кулисы, чтобы через секунду вынести на руках снова под гром аплодисментов – во второй, третий, четвертый раз…
Ванда… Что она почувствовала, узнав о предательстве Тони? Перед моими глазами возникло письмо подруги – скомканный белый листочек, найденный нами в углу ее комнаты. Ванда не дописала эту записку, отбросила, не закончив. Значит, не рассчитывала, что ее найдут. Но ведь она начала писать! И записка была адресована Барсу. Что она хотела потребовать от него? Поисков? Мести? Возможно, и того и другого. Но потом Ванда вспомнила, что Барсадзе, как и все другие – я, Катька, Бес, – ничего не знает. И, скомкав, отбросила записку.
Скрипнула дверь – Барс вернулся. Мы, как по команде, повернулись к нему.
– У меня есть предложение, – сказал он, обращаясь к Стелле. – Думаю, оно вам подойдет.
– Что именно? – нетерпеливо спросила Суарес.
– Я даю деньги. Сколько понадобится на билет до Аргентины и еще столько же. Мои люди делают паспорт и визу. Это займет один день. Если нужен героин – он будет. И завтра тоже. Но только пусть не везет его с собой в аэропорт – могут задержать. Если нужно что-то еще – говорите, я сделаю. Но я не хочу больше видеть его в Москве. Никогда.
Стелла Суарес думала ровно четыре секунды.
– Хорошо, – сухо сказала она. Помолчав, с натяжкой попросила: – Вы… можете достать ему дозу? Если не дать сейчас, ночью он полезет на стену.
Барс молча достал из кармана пакетик с белым порошком.
Через несколько минут я и Барсадзе покинули квартиру Стеллы. Было десять вечера. Метель на улице прекратилась, но снег не перестал и падал теперь тяжелыми, мягкими хлопьями. Во дворе не было ни души, но, стоило нам отойти от подъезда, как у стоящей неподалеку машины зажглись фары, и она тронулась с места. Открылась дверца, показалась физиономия мальчишки-грузина.
– Поезжайте домой, Нинико, – посоветовал Барс. – Вам нужно отдохнуть. Дато отвезет вас.
– Что нам теперь делать, Георгий Зурабович?
– Я не знаю, – рассеянно ответил он, явно думая о чем-то другом. – Есть кое-какие варианты… Если что-то получится, вы об этом узнаете первая. Я обещаю.
– А отец Фотий? – удивилась я. – Разве мы не поедем туда?
Барсадзе невесело усмехнулся:
– Зачем? Если все так, как рассказал щенок, – поп давно сбежал.
– Но он может знать, где Ванда!
– Вряд ли, – равнодушно сказал Барс. – Поезжайте домой, Нина.
В его охрипшем голосе явственно слышалась усталость. Мне не хотелось казаться невежливой, и поэтому я послушно села в машину рядом с Дато. Но через четверть часа, когда впереди показались башни Ново-Спиридоньевского монастыря, я попросила:
– Останови.
– Георгий велел – домой, – неожиданно заупрямился мальчишка.
– Останови!
– Уважаемая, раз Георгий велел…
Я поняла, что настало время действовать решительно, и вцепилась в руль. Машина с диким скрежетом развернулась посреди дороги, завизжала тормозами и встала. К счастью, на улице никого не было. В течение следующих двух минут мне пришлось выслушать темпераментный монолог на грузинском языке, сопровождаемый весьма недвусмысленными жестами. В конце концов Дато сообразил, что я его не понимаю, по-русски обозвал меня безголовой курицей и открыл дверь:
– Иди, пожалуйста, куда хочешь. Только я с тобой.
Я пожала плечами и пошла по пустой, серебрящейся в свете фонарей дорожке к монастырю. За спиной отчетливо слышались шаги Дато.
В пристройке Миши горел свет. Из жестяной трубы поднимался чуть заметный дымок. Странно было видеть его в центре Москвы. Я поднялась по низкому крылечку, потопала ногами, сбивая с сапожек снег, постучалась. Из-за двери послышались шаги.
– Кто это?
– Мишенька, это я, Нина. Открой.
Дверь тут же открылась, и я увидела изумленное, перепачканное краской лицо Миши.
– Нина? Так поздно? А… это кто?
– Я могу подождать, – заверил Дато, отходя от крыльца. Я поймала его за рукав:
– Не выдумывай, холодно. Заходи. Мишенька, я ненадолго. Мне нужно только спросить…
– Входите, пожалуйста.
Внутри было тепло, в буржуйке потрескивали дрова. На реечном мольберте была укреплена та же икона Спаса, но теперь она уже была почти закончена. Желтые блики света падали на темный, суровый лик Иисуса. На столе, среди раскрытых книг, банок с красками и грязных кистей стоял чайник, высилась горка пряников. Миша, усадив нас на табуретки, достал с полки знакомые мне глиняные кружки, занялся заваркой. Он старался не показывать удивления. Дато от чая отказался и, вытащив мобильный, возбужденно затараторил по-грузински. Вероятно, жаловался на меня Барсу. Но мне было уже все равно. Я отпила горячего, пахнущего мятой чая, обхватила замерзшими ладонями теплую кружку.
– Мишенька… Скажи, пожалуйста, кому ты рассказывал об иконе?
– Никому. – Черные глаза Миши недоумевающе смотрели из-за очков. – Ванда просила никому не говорить, и я молчал. Что-нибудь еще случилось? Ванда не нашлась?
– Вспомни хорошенько, – я проигнорировала его вопросы. – Пожалуйста, от этого много зависит. Может, кто-то тебя спрашивал?
– Да ведь никто о ней не знал! – резонно возразил Миша. – А я никому бы не рассказал. Я же понимаю, это – большие деньги, а люди бывают разные. И я молчал.
– Это точно? – упрямо переспросила я.
– Конечно, – пожал плечами Миша. – Я никому не говорил. Только отцу Фотию. Он большой знаток иконописи, мне хотелось посоветоваться с ним по поводу отдельных деталей. Очень важно было установить время написания…
Ну вот все и сошлось.
– Мишенька, а где сейчас отец Фотий?
– Я… не знаю. – В голосе Миши послышалась едва заметная растерянность. Я с трудом разлепила губы.
– Как это? Он что – пропал?
– Вообще-то я не думаю… – замялся Миша. – Но, честно сказать, все наши уже беспокоятся. Он не появляется в монастыре со вчерашнего дня. Мы думали – болен, звонили домой – там никто не отвечает. Наверное, уехал по делам обители… А почему вы спрашиваете?
Итак, Барс оказался прав – поп сбежал. Вероятно, узнал о том, что его доверенные лица ввязались в толковище на барахолке. А может быть, до него уже дошли слухи, что в этом деле лично заинтересован Георгий Барсадзе. Так или иначе – отец Фотий исчез.
– Нина, в чем дело? – обеспокоенно повторил Миша. – Отец Фотий…
– Бандит и жулик твой отец Фотий, – сказала я, закрывая глаза. – Это для него украли икону.
– Нет… Не может быть, – сдавленно сказал Миша. – Этого никак не может быть.
– Скажи-ка, дорогой, – вдруг вмешался Дато. – Где твой отец Фотий живет, знаешь?
– Здесь, недалеко, – чуть слышно сказал Миша. – На Рылеевской.
– Поехали, покажешь.
Я изумленно посмотрела на парня. Тот, пряча мобильный в карман, чуть заметно улыбнулся:
– Георгий сказал – съезди на всякий случай.
– И я! Я с тобой! – закричала я.
– И я! – вскочил Миша.
Дато смерил нас кислым взглядом профессионала, вынужденного работать с недотепами-дилетантами. С минуту я лихорадочно думала – что делать, если Барсадзе запретил ему брать меня с собой? Но, видимо, никаких инструкций на этот счет не поступало, потому что Дато, поразмыслив, пожал плечами:
– Да ради бога…
Через пять минут машина летела по пустым улицам. Сидящий за рулем Дато, судя по всему, ничуть не нервничал, крутил головку радио и вполголоса подпевал Алле Пугачевой:
– Мэ-э-ри… Никому тэпэрь нэ верит Мэ-эри… Вах, бедная девочка… Нина Сергеевна, печку не включить?
– Не надо. – Я не сводила глаз с Миши. Он не замечал моего взгляда, сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Пальцы его были сцеплены в замок. Всю дорогу он молчал, лишь изредка подсказывая Дато:
– У светофора – налево. Второй поворот. Во двор… У третьего подъезда.
Машина остановилась в темной арке. Мы вышли. Вслед за Мишей вошли в подъезд, поднялись на второй этаж. На лестничной площадке Миша кивнул на внушительную бронированную дверь.
– Здесь.
Я позвонила раз, другой, третий. Никто не открывал.
– Никого нет, – сказала я. – Поехали домой?
Дато не отвечал, сосредоточенно разглядывая дверь. Затем повернулся и молча пошел вниз по лестнице, на ходу бросив нам:
