Михаил Март - Там, где обрывается жизнь: повести
Егор допил вишневку и закурил.
— Я найду алмазы, — уверенно заявила Яна.
— Бог мой! Ты форменная авантюристка.
— Ну прямо как ты. Тебе тоже скучновато живется на белом свете. С тоски ханку жрешь? Не находишь себе применения? Ну как же, ты такой умный, талантливый, красивый и прозябаешь в гнилой дыре, имея дело со всяким сбродом.
— Бальзам разлился по душе. Слабо повторить все то же самое еще раз?
— Что повторить?
— Про ум, талант и красоту.
— Сколько угодно, ты все равно к утру ни о чем не вспомнишь. Смотрю на тебя и жду, когда свалишься со стула. Главное, успеть тебя подхватить, чтобы ты голову себе не расшиб;
— Когда я работаю, то не пьянею. И все, что важно для дела, автоматически откладывается в моей памяти:
Егор многозначительно поднял палец вверх и свалился со стула.
8 часов 12 минут
Можно начинать все сначала.
Итак, он проснулся утром на широкой кровати. Первое отличие: над головой не было хрустальной люстры, в комнате царил полумрак. Второе: потолок не был идеально белым, а после того как качели в голове остановились, он понял, что потолок дощатый. Но башка, как всегда, разламывалась на части, и опять рядом лежала женщина. Приглядевшись, Егор облегченно вздохнул. Живая! Одетая. К сожалению. И сказочно красивая. Он тоже лежал в одежде, их объединяло одно общее верблюжье одеяло. Возле тумбочки со стороны девушки стоял охотничий карабин. Егор приподнялся, подложил руку под голову и любовался лежащей рядом красавицей. За такой можно пойти на край света. Даже про голову забыл. Сказка!
Он невольно потянулся к ее губам, будто его примагничивало.
— Не вздумай! — прошептали губы. — Схлопочешь по морде.
— Нельзя. Лампочку сотрясешь. Яна открыла глаза.
— Может быть, когда-нибудь. Но из тебя перегар будет выветриваться две недели. Не выношу дураков и алкоголиков.
Она резко встала с кровати.
— Грубиянка! Даже помечтать не дает. Может быть, я тебя всю жизнь искал, а ты «по морде». Тебе не идет мальчишеский образ, не соответствует внешним данным. Это как вдруг бы белка на ветке взяла и залаяла.
— Вставай, идем прогуляемся, тебе надо воздухом подышать. И мне тоже. Лежа рядом с тобой, я отравилась за ночь, надо прочистить легкие.
— Интересно, а ты меня ночью целовала?
— Допился. Белая горячка.
— Значит, мне приснилось. Но при белой горячке я целовался бы с чертями.
— А я и есть черт! Только в юбке.
— Ты и в джинсах мне нравишься. Яна приготовила кофе и яичницу.
— А где кошка? — спросил он.
— У меня нет кошки.
— Кто же нагадил у меня во рту?
— Ешь и помалкивай.
— Кофе я, пожалуй, выпью.
— Ешь. Тебе понадобятся силы.
Завтракали молча. Потом Яна поднялась на чердак и принесла телескоп на деревянной треноге.
— Видишь этот штатив? Отец делал его сам. Главное в нем — поворачивающаяся головка, она крутится по вертикали и горизонтали. Горизонталь разбита на градусы и повторяет шкалу компаса, а вертикаль — циферблат часов. Я наблюдала за звездами через это «хорошее стекло», пока однажды отец не принес пергамент с шифром. Мы над ним работали две недели. После того как я нашла клад, отец дал мне почитать «Золотого жука». Обидно стало до соплей. Я верила в пергамент, в клад и во всю затею, но оказалось, что он все взял из книги и на этом сказка кончилась. Но как все было обставлено!
— Отец тебя очень любил?
— Не то слово. Я для родителей была своеобразной отдушиной, светом в окошке. Бери треногу с телескопом и пошли. Нам понадобится веревка с якорем и другие причиндалы. Сумку я уже собрала и понесу ее сама. Вперед, Пятница!
— Слушаюсь, сеньор Робинзон!
Егор шел следом за девушкой и думал, сколько же невинной романтики в этом чуде природы. Она так и не повзрослела до сих пор. Как ей объяснить, что безобидная игра имеет привкус смерти? Они мило развлекались, а их разыскивают головорезы, сыщики и еще кто-то. Сейчас им хорошо. Егор видел огонек в глазах Яны, девушка окунулась в свою стихию. Это он впал в детство, а она из него не выросла. Это он знал, что такое жестокость, убийства, ярость и кровожадность. Она о таких вещах лишь читала в книжках, где можно пролистать неинтересные страницы. В жизни так не получится, каждая буква прозвучит громом и оставит отпечаток на сердце и в душе.
Они вышли к высокому обрыву, с которого открывался великолепный вид на крутой поворот реки и противоположный берег. Деревья лишь покрывались почками, все это напоминало палитру со смешанным цветом серых стволов и зеленью елей.
Яна обернулась:
— Я сразу догадалась, что бинокль в лесу не нужен, подзорная труба тем более. Они требуют открытого пространства, а лучшего места, чем здесь, не найти.
— Согласен. Но где же дом епископа и «чертов стул»? Девушка взяла его за руку и подвела к огромному дубу, одиноко стоящему на опушке.
Когда-то кто-то вырезал на стволе надпись. Резали очень глубоко или даже вырубали. Рана на дереве зажила, почернела, надпись выглядела болячкой или несмываемой татуировкой.
Яна прочла:
— «Дерево посажено на месте дома преподобного Агафона, согнавшего нечисть в пропасть!» Что скажешь?
— Преподобный — это, как я догадываюсь, и есть епископ. А нечисть — черти, которых он согнал в пропасть.
Егор подошел к краю обрыва и глянул вниз. Узкая каменистая береговая полоса, — лучше туда не падать. Метров сорок, не меньше. Костей не соберешь.
— Да, Чертям не повезло. Но стульев они не оставили.
— Спустимся вниз, здесь есть деревянная лестница. Когда-то в этих местах была большая деревня и люди ходили на реку за водой. Там много чистейших родников. Идем.
Лестница спускалась зигзагами. Пятнадцать ступеней вдоль стены в одну сторону, маленькая площадка, пятнадцать ступеней в другую сторону. И так до берега. Вся конструкция держалась при помощи клиньев, вбитых в глиняный откос, и оказалась крепкой, лишь поскрипывала под ногами, но не шаталась.
— А как ты сюда добралась? Я не видел твоей машины.
— Моя машина в гараже, в мамином доме. Я загнала ее в самый угол и накрыла брезентом. Ее не найдут. Сюда я приехала на отцовском мотоцикле. Он стоит в сарае.
— Но сторож видел, куда ты ее ставила?
— Петрович? Нет. Он ничего не скажет. Хороший старик. Ко мне он очень хорошо относится.
— Трепач твой Петрович. А где стоял мотоцикл?
— Во дворе офиса отца, там есть «ракушка». Ключи хранились у его секретарши Верочки. Она мне их отдала.
— И эта Верочка до сих пор работает?
— Фирма не закрывалась ни на один день, так же как не закрывались казино. Новый хозяин не станет выгонять старых работников, там слишком сложная бухгалтерия, люди трудятся проверенные и надежные.
— Ты не задумывалась, как убийца мог отравить твоего отца? Он же очень опытный человек. Тем более был на стреме после получения посланий из Москвы.
— Его мог отравить только тот, кому он доверял. А доверял он всем, с кем работал, и все имели к нему доступ. Это произошло в то время, когда Вера отлучилась на обед. Значит, она могла знать убийцу. Потому он дождался ее ухода и попал к отцу без свидетелей. Подозревать можно всех, но доказать ничего нельзя. Никто не был заинтересован в смерти отца. Мою мать побаивались. И не без оснований. Когда она села в кресло отца, то первым делом урезала людям зарплату. Я не верю, что кто-то из подчиненных мог пойти на убийство.
— Отравление. Странно. Почему не застрелили его через окно? Так просто, как дважды два.
— Боялись спугнуть мать. Она сразу поняла бы, кто это сделал. А тут загадка. Мама до конца не верила, что их найдут. По логике вещей это не реально. Информация в Управлении военной разведки хранится за семью замками, никто не имеет к ней доступа. И что толку, что тех троих освободили из плена? Их так же списали. Они засвечены. Таким людям даже новые паспорта давать не нужно. Нового они ничего не знают, а старое из них выбили кнутом. В противном случае расстреляли бы. Бывшие разведчики и боевики никого не интересуют.
У подножия отвесной скалы стояли железные навесы с воротами, где хранились лодки, баркасы и глиссеры.
— Наша лодка здесь, — Яна указала на один из отсеков. Замок заржавел, его с трудом открыли. Лодка стояла на «козлах» и ее стащили на песок. Телескоп решили оставить в боксе, сумку тоже, ворота закрыли и обмотали цепью: замок свою службу отслужил.
Стальная поверхность лодки сохранилась хорошо, но вид весел удручал.
— Бензина нет. Придется грести, — прочитав тоску на лице кавалера, сказала Яна. — По очереди. Слабак!
Она села на весла первой, и скоро они оказались посередине широкой реки.
— С похмелья я не доплыву ни до одного из берегов.
— Какой же ты зануда. А еще целоваться лез.
Это был удар ниже пояса, Егор попробовал приободриться:
— Пора поменяться местами, я сам буду грести. Ты говорила о прогулке, а не о гребле.
