Елена Басманова - Тайна черной жемчужины
– А-а-а, – успокоился Прынцаев и подвинул к себе тарелку с холодной закуской: маринованным судачком, копченым гусем, бужениной. – А я почему-то испугался.
– Нагнала ты, Глафира, страху на Ипполита Сергеевича, – с многозначительным укором посмотрела на девушку Полина Тихоновна.
Глаша стояла, опустив глаза в пол. Она была недовольна всем: ей не нравилась заговорщическая обстановка, царившая в доме в последние три дня. Говорили все шепотом, ждали каких-то звонков. Сами звонили по больницам и моргам: вчера Николай Николаевич, а сегодня с утра и госпожа Коровкина. И на тебе, оказывается, даже от таких близких семье людей, как Ипполит Сергеевич, надо все скрывать! А следовало давно сообщить в полицию! Полицейские-то разобрались бы с похитителями старшей барышни. Жива ли, бедняжка? Не замучили ли ее злодеи?
Профессор Муромцев строго-настрого запретил всем, и Глаше тоже, говорить кому-либо о похищении Брунгильды Николаевны. Боялся скандала! Особенно возмущало Глашу, что и профессор, и даже доктор Коровкин удумали, будто барышня сбежала из родительского дома с богатым соблазнителем или смазливым террористом... Своему Павлуше Глаша все рассказала – он уж намекал ей о том, что ему пора жениться... Не сегодня завтра под венец позовет. Что ж скрывать от будущего мужа?
– Спасибо, Глаша, иди, ты больше не понадобишься, – строго произнесла Полина Тихоновна.
Обиженная Глаша ушла из гостиной в свою каморку, потчевать кудрявого Павла Савельича. А Полина Тихоновна, стараясь отвлечь Прынцаева, быстро заворковала:
– Все болезни оттого, что интеллигентные люди перестают ходить в баню. Разве ванны прибавят здоровья? Как всегда было? Почувствует русский себя нездоровым, выпьет водки с чесноком и перцем, закусит луком да идет в баню париться. И тело натирали и соленым медом, и тертой редькой, и чистым дегтем, и скипидаром. Паром и веником болезни разные изгоняли. «Веник в бане голова», – говаривали наши предки.
– Я по субботам всегда хожу в Воронинские бани, там и вода невская, она все-таки почище, чем из Екатерининского канала или Фонтанки, – похвастался Прынцаев, уминая аккуратный ломтик гусятинки. – И веник себе выбираю березовый, чтобы листья были длинные, гибкие, нежные. Такой веник и в горячей воде распаривается быстро, да и к телу листья не прилипают. При моих физических нагрузках без бани не обойтись, – гордо заключил ассистент профессора, вытирая салфеткой рот.
– И Климушка к баням относится с уважением. – В беседах Полина Тихоновна любила ссылаться на авторитетное мнение своего племянника. – У него много книг собрано: и труд Годлевского о русской бане есть, и совсем специальные книжечки: «Материалы о влиянии бани на здоровый и больной глаз человека», «О влиянии бани на ушных больных», «О лечении ожирения горячими ваннами и русской паровой баней».
Прынцаев перешел к чаю, и теперь глаза его бегали по тарелке с горячими мелкими булочками. Он не знал, что выбрать: одинаково аппетитно выглядели и розанчики с тмином и маком, и облепленные сахарной глазурью пистолетики, и подковки, присыпанные крупной солью.
– У меня и здесь один научный труд есть, – с удовольствием сообщила Полина Тихоновна. – Уходя сегодня утром, Климушка вынул из саквояжа какую-то драную книжку без обложки. По латыни написана. Я открыла и почти ничего не поняла... Я-то латынь неважно знаю, а вы, не сомневаюсь, лучше. Не поможете мне разобраться? А вдруг там что-то стоящее? Что-то для укрепления сердца Николая Николаевича найдется?
Ассистент профессора расправился наконец с хрустящими булочками и отодвинул поднос с тарелками в сторону. Он посмотрел на часы – время двигалось ужасно медленно. Еще не было и четырех. Профессор и Елизавета Викентьевна, видимо, все еще отдыхали. Ипполит Сергеевич понял, если он чем-нибудь сейчас не займется, непременно заснет.
Он осторожно, на цыпочках добрался до ванной, вымыл руки и, вернувшись в гостиную, выразил полную готовность помочь Полине Тихоновне в исследовании раритета.
Пока Полина Тихоновна выносила поднос с остатками трапезы на кухню, он повертел в руках затрепанное издание – несколько грубо сшитых тетрадей плотной веленевой бумаги; место отсутствующего корешка смазано густым слоем клея, уже осыпающегося, похожего на серое стекло – посаженная на него тонкая льняная полоска местами вспучилась. На титуле был изображен всадник с цветком.
– Странно, – заметил Ипполит Сергеевич вернувшейся Полине Тихоновне, – такое ощущение что у этой книги и не было обложки. Никаких следов нет. Если б ее отрывали, бумага непременно бы повредилась.
– Главное не форма, а содержание, – важно изрекла Полина Тихоновна. – Что же там написано?
– Начнем с самого начала. – Ипполит перелистнул несколько страниц. – Здесь есть что-то вроде авторского предисловия. Итак, слушайте. Перевод приблизительный:
"Сей труд составлен мной: я, раб Божий Андрей Ангел Дурацын, на закате жизни своей, чувствуя хладную близость смертного часа, решил оставить свидетельство жизни моей и отца моего Александра, князя Македонского Великого, прозванного греками Аристотелем. Отец мой, величайший из великих, мудрейший из мудрейших, проживший бок о бок с Великим Георгием Византийцем едва ли не полжизни, вынужден-был покинуть свое погибшее царство и вернуться на далекую родину своих предков. Вместе с ним в изгнании оказался и я, Андрей, сын Равенны, по имени своего отца прозванный Аристотелем Фиораванти. Множество величественных зданий построил я за свою жизнь – и царский дворец в Венеции, и султанские палаты в Царьграде, и Успенский собор в Московских Афинах.
Да будет благословенна память святой царицы Зои, приютившей бездомных скитальцев. Мало что смогли мы забрать с собой из оставленных богатств. Погрузились мы в реку забвения. Лишь великий отец мой смог привезти с собой в Афины самое важное из созданного – великие книги, да типографскую машину, да несколько пудов своей собственной бумаги, да ларец с его царскими монетами, на которых всадник с цветком. На спасенной бумаге и решил напечатать я историю нашей великой империи и рода нашего, жившего по законам, начертанным на золотой стеле, стоящей у храма Посейдона. Молюсь о том, чтобы успеть мне своими слабыми силами завершить начатое дело.
Не имея более потомства в своем роде, вручаю сокровища Аристотеля, отца моего Александра, рабу Божьему Метеле Тугарину. Да сохранит он историю печальной жизни нашей и предание о великой стране до лучших времен.
А отступит он от клятвы своей, падет проклятие на головы его потомства.
Такова моя воля.
По смерти моей завещаю Метеле Тугарину передать в дар построенному мною Успенскому собору икону Пресвятой Богородицы в черных жемчугах. Перлы сии есть память о нашем погибшем царстве".
Глава 19
Следователь Карл Иванович Вирхов находился в отвратительном состоянии духа. Только что звонил начальник сыскной полиции – он вернулся с дневного заседания Конгресса криминалистов, где на него весьма недвусмысленно наседали зарубежные коллеги, желавшие познакомиться с успехами российского сыска на практике. Из-за просочившихся в круги участников Конгресса слухов о неуловимом грозном преступнике, перепугавшем весь город, дело о дерзком Рафике приобретало международную огласку.
Начальник сыска похвалиться ничем не мог. Огромные усилия, затрачиваемые на поимку преступника, результата пока не приносили. В просьбах международных светил-криминалистов подробнее ознакомить их с деталями серии преступлений начальник сыскной полиции усматривал и некое оскорбление своему профессионализму. Могут ли университетские умники, понаехавшие из всей Европы, разобраться с наскока в сложностях практического сыска, да еще в чуждой им стране. Французский доктор Форель, например, сегодня сам заявил в своем докладе, что степень зависимости преступных наклонностей от психологических факторов у разных народов крайне различна. У них, во Франции, видите ли, изучают только полных сумасшедших или частично сумасшедших. Он, Форель, пришел к выводу, что у варварских народов разбойники совершенно нормальные люди, а во Франции, например, преимущественно дегенераты, и причина преступлений там – пьянство.
В завершение сетований и сердитых инвектив начальника сыскной полиции, Карл Иванович Вирхов выслушал и угрозы, что в случае провала расследования именно Вирхов, на участке которого обнаружились в последнее время следы Рафика, пойдет краснеть и потеть на трибуну Конгресса. И еще ему, старому опытному следователю, ясно дали понять, что искать ему следует дегенерата, человека хоть с какими-то психологическими отклонениями, дабы Россию не уподобляли варварской стране.
Карл Иванович ходил из угла в угол в своем кабинете и продолжал мысленно возражать своему телефонному собеседнику. Разве он, Вирхов, не сделал всего, что мог? Собрал всю базу данных, по всей форме составил протоколы осмотров и допросов и отправил их главному петербургскому сыскарю. Оповестил городовых и околоточных своего участка – разослал им описание и приметы преступника. Портрет получился весьма узнаваемый – недаром не один час припоминали все детальки и штрихи облика разбойника официант Аркаша Рыбин и пострадавшая Татьяна Зонберг. Вся агентура задействована – шныряет по городу, прочесывает злачные места ищет неуловимого Рафика. Карл Иванович проконсультировался со знатоками оружейного дела. Выяснилось, что ножи, оставленные бандитом в ресторане Порфирия Филимоновича и в вагоне поезда, не фабричной сборки. А черенки и клинки, скорее всего, изготовлены кустарями Тульской губернии. Из известных специалистам-оружейникам мастеров змеек в орнаментах никто не использовал.
