Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки
На мгновение я ослеп. Мир буквально померк в моих глазах. Я почувствовал слабость и приступ тошноты. Передо мной промелькнули кошмарные предчувствия унижения, ареста, ужаса Валли, ярости ее отца, стыда и разочарования моего брата Арти. Моя месть обществу уже не выглядела беззаботной проказой. Но Нейдельсон ждал, чтобы я что-нибудь сказал.
— О, Боже, — проговорил я, — как они узнали об этом? После призыва не было никаких дел. Что их навело на след?
Нейдельсон, видимо, испытывал некоторую неловкость за своих друзей-взяткодателей.
— Некоторые из них так разозлились из-за вторичного призыва, что написали в ФБР анонимные письма о плате за запись на шестимесячную программу. Они хотели неприятностей Элкору, они обвиняли его. Некоторые были недовольны тем, что он мешал им отбиться от вторичного призыва. А в лагере он как старший сержант стал самодурствовать, и это им тоже не понравилось. Поэтому они захотели доставить ему неприятности и преуспели в этом.
Мои мысли лихорадочно крутились. Прошел почти год после моей встречи с Калли в Вегасе, когда я спрятал деньги. С тех пор накопилось еще пятнадцать тысяч долларов. Я также очень скоро должен был переехать в новый дом на Лонг-Айленде. Все рушилось в самое неподходящее время. А если ФБР опрашивает всех в Форте Ли, то к ним попадутся, по крайней мере, сто парней, с которых я брал деньги. Сколько из них признаются, что платили мне?
— Стоув уверен, что Фрэнка ждет гранд-жюри? — спросил я Нейдельсона.
— Видимо, этого не миновать, — ответил Марри. — Если правительство не замнет это дело, понимаете, не спустит на тормозах.
— А на это есть надежда? — спросил я.
Марри Нейдельсон покачал головой.
— Нет. Но Бадди, видимо, думает, что вы сможете выкарабкаться. Все парни, имевшие дело с вами, хорошо к вам относятся. Вы никогда не вымогали деньги, как Элкор. Никто не желает вам зла, и Бадди всех уговаривает не впутывать вас.
— Поблагодарите его от меня, — сказал я.
Нейдельсон встал и пожал мне руку.
— Я хочу еще раз сказать вам спасибо, — произнес он. — Если вам потребуется свидетель защиты, или вы захотите сослаться на меня в ФБР, я буду ждать и сделаю все, что смогу.
Я ответил на его рукопожатие, чувствуя искреннюю благодарность.
— Не могу ли я что-нибудь для вас сделать? — спросил я. — Вас могут призвать из группы управления?
— Нет, — сказал Нейдельсон. — Если помните, у меня маленький сын. Жена умерла два месяца назад. Так что я в безопасности.
Я не забуду его лицо, когда он это говорил. Даже в голосе слышалось горькое самоотвращение. А на лице его выражались стыд и ненависть. Он осуждал себя за то, что жив. Но ему ничего не оставалось делать кроме, как следовать по пути, указанном жизнью. Растить маленького сына, ходить на работу по утрам, выполнять просьбу друга и приходить ко мне с предостережением, и выражать благодарность за то, что когда-то было для него важно, а теперь ничего не значило. Я выразил ему соболезнование, чувствуя себя дерьмом из-за того, что думал про него раньше. Вероятно, он сохранил это известие напоследок специально: когда Бадди Стоув просил за него, а он сидел с опущенной головой, то, должно быть, чувствовал, что я их обоих считаю лжецами. Это была маленькая месть.
До того, как топор упал, я провел нервную неделю. Случилось это в понедельник. К моему удивлению, в контору спозаранку заявился майор. Проходя к себе в офис, он бросил на меня странный взгляд.
Ровно в десять вошли двое мужчин и спросили майора. Я сразу понял, откуда они. Они почти полностью соответствовали книгам и фильмам: одеты в старомодные костюмы и галстуки, с замогильными мягкими шляпами. Старшему было около сорока пяти лет, у него было скуластое спокойно-утомленное лицо. Другой дуть выбивался из образа. Он был значительно моложе, с высокой жилистой неспортивной фигурой. Под его старомодным костюмом просматривались ребра. Лицо его было несколько простодушным, но приятным и располагающим. Я провел их в офис майора. Они пробыли у него около тридцати минут, потом вышли и встали перед моим столом. Старший формально спросил:
— Вы Джон Мерлин?
— Да, — сказал я.
— Не могли бы мы побеседовать с вами наедине? У нас есть разрешение вашего начальника.
Я поднялся и провел их в одну из комнат, служившую для вечерних собраний штаба резервных подразделений. Оба немедленно распахнули бумажники и предъявили зеленые удостоверения. Старший представился.
— Я Джеймс Уоллес из Федерального Бюро Расследований. Это Том Хэннон.
Парень по имени Хэннон дружески улыбнулся.
— Мы хотим задать вам несколько вопросов. Но вы не обязаны отвечать на них, не посоветовавшись с адвокатом. Если вы отвечаете, то все сказанное вами может быть использовано против вас. Понятно?
— Понятно, — ответил я. Я сидел в конце стола, а они сели по обеим его сторонам.
Старший, Уоллес, спросил:
— Вы догадываетесь, зачем мы пришли?
— Нет, — сказал я. Я решил, что ничего не скажу добровольно, не буду пускаться в словесные ухищрения. Не буду заводить никакой игры. Ну узнают они, что я догадываюсь, зачем они пришли, и что из этого?
— Имеете ли вы персонально какую-нибудь информацию о взятках, которые брал Фрэнк Элкор с резервистов? — спросил Хэннон.
— Нет, — сказал я. Мое лицо ничего не выражало. Я решился не играть. Никаких изумлений, улыбок, ничего, что могло бы вызвать дополнительные вопросы или давление. Пусть они думают, что я покрываю друга. Это будет естественно, даже если я не виновен.
— Брали ли вы деньги с каких-либо резервистов по каким-либо причинам? — снова спросил Хэннон.
— Нет, — сказал я.
Уоллес, медленно подбирая слова, произнес:
— Вы знаете обо всем. Вы записывали молодых людей, подлежащих призыву, только после того, как они платили вам определенные суммы денег. Нам известно, что вы и Фрэнк Элкор манипулировали этими списками. Если вы отрицаете это, то лжете лицу, находящемуся на федеральной службе, а это преступление. Я еще раз вас спрашиваю, брали ли вы деньги или другие ценности, чтобы обеспечить запись одного лица вместо другого?
— Нет, — сказал я.
Хэннон внезапно рассмеялся.
— Мы загнали в угол вашего дружка Фрэнка Элкора. У нас есть свидетельства, что вы были партнерами. И что, возможно, вы были в сговоре с другими гражданскими администраторами или даже офицерами в этом учреждении, чтобы вымогать взятки. Если вы расскажете нам все, что знаете, это может существенно облегчить вашу участь.
Никакого вопроса не прозвучало, поэтому я просто смотрел на него, не отвечая. Внезапно Уоллес сказал спокойным ровным голосом:
— Нам известно, что вы были самой главной фигурой в этой операции.
И тут я впервые нарушил свои правила. Я рассмеялся. Это был столь естественный смех, что они не могли обидеться. Я заметил, что Хэннон тоже слегка улыбнулся.
Меня рассмешили слова «главная фигура». Впервые происходящее напомнило мне фрагмент из второсортного кино. Я засмеялся потому, что ожидал подобных слов от Хэннона, тот выглядел достаточно простодушным. От Уоллеса же я ждал серьезного подвоха, может быть, потому, что он был старшим.
И еще я смеялся потому, что знал, что они на ложном пути. Они искали сложный заговор, организованную «сеть» с «мозговым центром». Иначе это была бы пустая трата времени для суровых церберов из ФБР. Они не знали, что имеют дело с компанией мелких клерков, мошенничавших ради лишнего доллара. Они забыли или не понимали, что дело было в Нью-Йорке, где каждый в той или иной форме неизбежно нарушал закон. Но я не хотел, чтобы мой смех рассердил их, так что посмотрел Уоллесу в глаза.
— Хорошо бы мне стать главной фигурой хоть где-нибудь, — сказал я печально, — а не жалким клерком.
Уоллес пристально посмотрел на меня и спросил Хэннона:
— У вас есть что-нибудь еще?
Хэннон покачал головой. Уоллес поднялся.
— Благодарим за ответы на наши вопросы.
В то же мгновение поднялись Хэннон и я. Некоторое время мы стояли рядом друг с другом, и я машинально протянул руку, а Уоллес пожал ее. То же самое мы проделали с Хэнноном. Потом мы вместе вышли из комнаты и прошли через холл к моей конторке. Они кивнули мне на прощание, спускаясь к выходу по лестнице, а я вернулся к себе.
Я был абсолютно спокоен, не нервничал. Задумался о рукопожатии. Видимо, этот акт и снял во мне напряжение. Но почему я это сделал? Думаю, здесь выразилась благодарность за то, что они не пытались унизить или запугать меня. Что они провели допрос в цивилизованной форме. Я почувствовал, что у них есть ко мне некоторая жалость. Я был очевидно виновным, но в очень малом масштабе. Бедный жалкий клерк, тянущийся за несколькими долларами. Конечно, они посадили бы меня в тюрьму, если бы смогли, но в душе не стремились к этому. Или, возможно, это было для них такой мелочью, что не стоило связываться. Или само преступление позабавило их. Парни платят, чтобы поступить в армию. И я засмеялся. Сорок пять тысяч — это не несколько жалких баксов. Я одурманился жалостью к самому себе.
