Елена Арсеньева - Клад вечных странников
Да, в мокрой тьме – ни огонечка. В небе снова сверкнуло, высветив очертания убогого, покосившегося домишки.
– А у него дверь настежь, – рассмотрела глазастая Брунгильда. – С ума сойти, небось в сенях море разливанное! Пошли прикроем. Дедуль, ты спишь? – крикнула, ощупью взбираясь на скользкое, словно бы салом намазанное крыльцо и втаскивая за собой Ирину. – Надо дверь запереть, тебя ж зальет!
В сенях было воды по щиколотку, не меньше. Гнетущий запах сырости, старости, затхлости, почему-то свежеразрытой земли. И еще было холодно-холодно – холодней даже, чем на улице!
– Надо печку затопить, – пробормотала Маришка, бестолково шаря по стенам сеней в поисках двери. – Небось в дровянике еще есть… А черт, руку занозила! Клин блинтон, да где же эта дверь?!
Как всегда, магическое слово помогло незамедлительно: что-то заскрипело, тяжело поползло. Ирина тревожно сощурилась: новый запах, да какой страшный! Почему-то сквозь дымок отчетливо пахло кровью…
Через мгновение, при новом высверке молнии, она поняла, почему: на полу навзничь лежал человек.
Девушки в ужасе прижались друг к дружке. Маришку колотило так, что шатало и Ирину.
– Кто там? Кто это? – выстукала зубами Брунгильда.
– Фонарик бы… – выстукала в ответ Ирина.
– Есть фонарик! – Маришка пошарила в кармане. – Отцовский, старый. Не знаю, загорится ли?
Тускло-тускло зардела в темноте крошечная лампочка. Блеклое пятно света скользнуло по стенам, по столу, на котором валялась упавшая свеча; по полу; блеснуло в темной кровавой луже, в которой лежал… Петр.
ПрошлоеШло время. Мальчик вырос, стал юношей, закончил школу, начал учиться дальше. Но странно: никак не удавалось выкинуть из головы таинственную находку. Попытка наполнить смыслом загадочные сочетания букв все время жила где-то на обочине его сознания. Исподтишка, словно бы сам над собой посмеиваясь, он начал читать о шифрах – все, что только мог достать. К его изумлению, оказалось, что книг такого рода, во-первых, не очень много, а во-вторых, их довольно трудно раздобыть. И все-таки он кое-что узнал: например, о том, что криптографии-тайнописи, или скрытому письму – не то что сотни – тысячи лет! Уже в древнеиндийских рукописях исследователи позднейших времен находили более шестидесяти способов тайнописи. Существовала она в Египте и Месопотамии, в Древней Греции и Риме. Была своя собственная тайная азбука у Юлия Цезаря. Известны квадратный шифр Трифемия, шифровальный прибор древних греков «Сцитала»…
Может быть, они помогут раскрыть тайну? Или это – книжный шифр, который предложил использовать еще Эней из Спарты в своем сочинении «Об обороне укрепленных мест»? Книжный шифр – система, при которой буквам открытого текста соответствуют буквы, находящиеся на определенных местах и являющиеся ключом книжного текста, – поставил рекорд долголетия. Он применяется даже в наше время!
Постепенно юноше стало казаться, что история человеческая – это попытка скрыть все, что угодно, причем не только от врагов, но и от друзей. Конечно, русские не остались в стороне. И юноша понимал: разгадку его находке следует искать именно в системах русских, славянских шрифтов.
Что же перед ним? Одно хорошо: не литорея – «простая», она же «тарабарская грамота», или «мудреная», представляющая собой чередование точек, черточек и кружочков, расположенных в определенном порядке. И не «цифирь счетная», заменявшая буквы в некоторых шифрах. Загадочная «хвиоть» или «фиоть», о которой в наше время никто ничего не знает? «Система иных письмен»? При ней буквы кириллицы заменялись другим алфавитом: глаголицей (к концу ХV века забытой настолько, что ее вполне можно было использовать для шифрования), греческим, латинским или пермским – геометрической азбукой, изобретенной просветителем северных земель Стефаном Пермским. Конечно, пришлось бы худо, окажись шифрователем загадочного письма какой-нибудь хитрец вроде смолянина инока Луки, записывавшего «Смоленскую псалтирь» 1395 года. Он частенько писал не всю букву, а лишь часть ее и применял «цифирь счетную».
К счастью, такие любители «чистого искусства», как Лука, были среди шифровальщиков все-таки редкостью. Какой смысл изощряться, если хитросплетение твоих словес никто не сможет оценить? Не зря же Флетчер Пратт в книге «История шифров и кодов» писал так: «Искусство шифрования – процесс выражения слов, передающих смысл только немногим лицам, которым известен этот секрет».
Кто же были эти лица? Во-первых, загадочный гость, однажды явившийся в дом Антонины Васильевны, а во-вторых, ее дед. Очевидно, письмо все-таки предназначалось ему, но не было передано, поскольку деду пришлось бежать, а гость был арестован. И раз деду предстояло письмо прочесть, значит, его все-таки можно прочесть! Осталось сделать это…
А если исходить от этих самых лиц? Если попытаться понять, кто они такие?
Насколько помнила бабушка, они называли друг друга странником и странноприимным. Странник, странник…
Почему именно такие сочетания именно таких букв выбрали эти два человека?!
Юноша засел за словари и вскоре выяснил, что именно так, странниками, называли друг друга представители раскольнической, старообрядческой секты бегунов.
А что? Такое вполне могло быть! Ведь, насколько помнила Антонина Васильевна, ее дед был родом с севера Нижегородской губернии – самые раскольничьи места! Однако ни в одной из книг о старообрядцах, в которых упоминались бегуны, даже у Мельникова-Печерского, даже у Зеньковского, не нашлось ни единого намека на какие-то особые шифры.
Опять тупик.
В этом тупике он «простоял» довольно долгое время, и вот как-то раз проснулся ни свет ни заря с догадкой: а что, если буквы заменяют собою цифры? Один из многочисленных вариантов книжного шифра как раз и заключался в том, что буквы определенного текста – ключа – нумеровались по порядку. Затем брался текст, нуждающийся в шифровке, и его буквы заменялись той цифрой, которая соответствовала этой букве в ключе. Если ключ кончался, а шифровка была еще не готова, все начиналось сначала.
Он снова и снова вглядывался в свой текст. А что, очень похоже… Если дело обстоит именно так, понятно, почему трехбуквенные сочетания столь беспорядочно чередуются с двухбуквенными. Письмо вообще начиналось с одинокой Н. Несколько раз попадались одинокие же У, В… Да неужто все так просто?!
Соскочив с постели, он схватил бумагу, карандаш, быстренько выстроил на листе слева столбец алфавита, справа – цифирки: а – 1, б – 2, и так до конца, до я – ЗЗ…
И споткнулся: староверы – люди религиозные. Ясно же, что переписываться они должны были только с помощью церковнославянского алфавита! Иначе как быть с ѿ, Ѳ и «зайчиком» Ѯ?
С некоторых пор в числе его записок был и старославянский алфавит. Так… Н – в нем 15-я, рд – 18-я и 5-я…
Дело пошло. Миновал всего какой-то час, а перед ним уже лежал листочек, кругом испещренный десятками, сотнями, тысячами… Если он прав, за этими цифрами должны скрываться буквы неведомого текста!
Некоторое время он зачарованно любовался своим творением, а потом со вздохом опустил горячую голову в холодные ладони.
Возможно, он угадал. Возможно, нет. Он этого не узнает никогда – если не найдет ключ. То есть страницу из книги.
Неведомую страницу из неизвестной книги…
* * *– Ах… – тихо сказала Маришка, роняя дождевик, который загрохотал, как рассыпавшаяся вязанка дров. – Бо-же…
Она качнулась. Ирина подхватила Брунгильду, на ощупь сунула ее куда-то в сторону, прислоняя к стене. Маришка, заводя глаза, начала сползать на пол.
Но сейчас Ирине было не до нее: фонарик погас, словно тоже лишился чувств, а может, и вовсе помер. Ощупью нашарила на столе свечу, коробок спичек. Зажгла огонечек; потом, одолевая вязкую слабость в ногах, метнулась к Петру, упала на колени, приподняла его голову, пытаясь понять, где рана.
Русые волосы казались черными от крови, но тотчас Ирина поняла, что ранен он не в голову: это натекло из простреленной груди.
Прижала окровавленные пальцы к его шее, зашарила по ней, пытаясь найти пульс. Горло Петра было ледяным, застывшим.
В ужасе Ирина схватила Петра за плечи, тряхнула что было сил:
– Да ты что? С ума сошел?!
Послышалось или впрямь что-то слабо клокотнуло в его груди? На груди явно вздулся кровавый пузырь, приподняв рубашку.
Дышит он! Жив!
– Чем перевязать? – выкрикнула Ирина, но осевшая на пол Маришка не шелохнулась. Обморок, поразивший ее, был не менее глубок, чем беспамятство, в котором находился Петр.
Ирина вскочила, заметалась по убогой горенке, пытаясь найти хоть какую-то скатерть, полотенце, простынку, но натыкалась только на темный, обвиняющий взгляд с божницы. Казалось, эти глаза следят за ней, осуждающе наблюдают за бестолковой суетой.
