Наталья Александрова - Меч с берегов Валгаллы
Никита стоял в сторонке и удивлялся. Вот ведь до чего дикие люди, настоящие язычники!
По Никитиному разумению, человек достоин уважения в такой степени, насколько серьезно он выглядит. Недаром говорят, что встречают по одежке. Скажем, чистого господина в сюртуке и начищенных сапогах надлежит уважать куда больше, чем сиволапого мужика в армяке и лаптях, а офицера в расшитом золотом мундире, с саблей на боку, следует уважать еще больше. Не говоря уже о каком-нибудь важном генерале или об архиерее в сверкающем облачении. Но эти дикари кланяются какому-то нищему старичку, словно он генерал или архиерей!
Старичок тем временем не спешил подойти к злополучному камню. Он снял свою котомку, развязал ее и достал оттуда какую-то чудную одежду, которую тут же и надел на себя.
Это была долгополая хламида из звериных шкур, отороченная по краю мехом и расшитая разноцветным бисером, вроде тех одежек, какие надевают деревенские парни на Святки. Кроме этой нелепой хламиды, знахарь напялил на голову шапку из рысьей шкуры, с нашитыми на нее когтями и зубами.
И тут Никита удивился сильнее прежнего, потому что в диковинном и странном своем одеянии нищий вепсский старик удивительно преобразился — словно был это уже не жалкий деревенский побирушка, а важный, значительный и могущественный человек, пожалуй что поважнее самого архиерея.
Переодевшись, старый знахарь подошел к каменной плите и опустился перед ней на колени, как в церкви перед иконой. Он склонился над камнем и долго, внимательно его разглядывал, потом принялся осторожно гладить его руками, как будто это был живой человек, затем что-то тихо, неразборчиво забормотал на своем языке, словно молился или разговаривал с камнем.
Остальные вепсы сгрудились вокруг и стояли в полной тишине, глядя на нойда.
Наконец знахарь поднялся на ноги и заговорил на вепсском наречии, обращаясь к своим соплеменникам.
Рабочие молча его выслушали и после взволнованно заговорили между собой.
— Ну и что теперь? — спросил Никита у старого вепса, который стоял чуть в стороне от остальных. — Что сказал ваш знахарь?
— Нойд сказал, что здесь похоронен великий богатырь, вождь и повелитель нашего народа. Вроде царя…
— Ты, старик, того… поаккуратнее! — не выдержал десятник. — Как это можно — какого-то дикаря сравнивать с его императорским величеством?
— Сам он был не нашей крови, пришел издалека, из-за моря, но правил нашим племенем много лет…
— Да мне-то что за дело до этого? — в сердцах перебил его Никита. — Что теперь делать? Как работу продолжить?
— Сейчас нойд будет говорить с мертвым вождем. Дух вождя скажет нойду, что нужно сделать.
На этот раз знахарь достал из своей котомки какую-то медную штуковину наподобие кадила, кожаный кисет и старое железное огниво. Он взял из кисета щепоть сухой травы, насыпал в чашу кадила, высек огонь и зажег траву.
Над кадилом поднялась тоненькая струйка голубоватого дыма, расползлась по сторонам, заколыхалась на ветру, принимая странные, причудливые формы.
Никита почувствовал незнакомый, удивительный запах, похожий на тот, что стоял в лавке, где торгуют чаем и разными заморскими пряностями. От этого запаха голова у него слегка закружилась, в глазах потемнело, потом, наоборот, все вокруг стало необыкновенно ярким и крупным, как будто к глазам десятника поднесли увеличительное стекло, какое видел он у немца-архитектора.
Самое же удивительное происходило с голубоватым дымом, который поднимался над кадилом старого колдуна. Этот дым принял форму высокого человека, могучего воина в темных доспехах, с мечом в руке. Призрачный воин приоткрывал рот, словно что-то говорил, но Никита ничего не слышал.
Однако, хотя он и не слышал речь призрака, перед глазами у него проходили странные и непонятные видения. Видел он холодную каменистую землю на севере, суровых людей, вооруженных большими двуручными мечами и боевыми секирами. Видел длинные, низкие корабли с драконьими мордами на носу, плывущие вдоль безлюдных берегов. Видел горящие избы, убегающих людей, видел их рты, разинутые в безмолвном крике, видел пятна крови на снегу…
Старый же колдун внимательно слушал беззвучную речь призрачного воина, словно понимал каждое его слово, и время от времени отвечал на незнакомом языке.
Так прошло несколько минут — и трава в кадиле колдуна догорела, дым растаял, призрачный воин исчез.
Некоторое время нойд молчал, и все вепсы стояли вокруг него в почтительном безмолвном ожидании. Никита хотел уже нарушить эту тишину — в конце концов, ему нужно было продолжать работу! — но тут сам нойд заговорил.
Он говорил по-вепсски, и Никита не понимал ни слова.
Наконец нойд замолчал, и только тогда старик вепс, хорошо говоривший по-русски, перевел его слова десятнику.
— Нойд говорил с мертвым человеком, он просил у него разрешения потревожить его могилу. Мертвый человек был сильно недоволен, но нойд его уговорил…
— Вот спасибо-то! — крякнул десятник.
— Только непременно нужно похоронить его в другом месте, — продолжал старик. — В таком, где его никто не потревожит. И непременно нужно перенести его вместе с надгробьем и вместе с каменным гробом, в котором покоятся его кости, и гроб ни в коем случае нельзя открывать, чтобы не потревожить останки…
— Вот ведь морока-то! — вздохнул Никита, прикидывая, сколько людей понадобится для такой работы и сколько времени она у них займет. А еще ведь надо придумать, куда этого древнего язычника похоронить — ведь не согласятся вепсы закопать его на каком-нибудь пустыре, а хоронить язычника на христианском кладбище не положено.
Никита вспомнил, что неподалеку, к югу от русла будущего канала, купец-старообрядец Громов, заботясь о спасении души, купил участок земли под кладбище. Громов держал часть подряда по строительству канала, значит, был заинтересован в том, чтобы работа шла без задержек. Может быть, удастся уговорить его похоронить на новом кладбище вепсского вождя?
Одна только заминка — вождь этот наверняка язычник, и набожный купец не позволит хоронить его в освященной земле…
Но старый вепс разрешил его сомнения.
Он сказал, что покойный вождь был христианином, в доказательство чего показал высеченный на надгробье крест.
С этим Никита и отправился к Громову.
На его счастье, старообрядец был неподалеку, следил за разгрузкой подвод с бутовым камнем. Внимательно выслушав десятника, он надолго задумался, потом спросил своего неизменного спутника, конторщика Епифана, убежденного старовера и большого знатока религиозных вопросов.
Епифан также выслушал Никиту и ответил уверенно, что раз вепсский вождь похоронен в давние времена, значит, жил он задолго до еретика Никона с его бесовскими нововведениями. Значит, веровал он по-старому, по-настоящему. Значит, как ни крути — он истинный христианин, считай — старовер, и вполне достоин того, чтобы похоронить его на старообрядческом кладбище.
А учитывая, что он был человек не простой, а какой ни на есть государь, так от его захоронения будет новому кладбищу не только не урон, а, напротив, большая честь и слава.
Громов обрадовался и позволил Никите похоронить мертвого богатыря в своей земле. И даже выделил ему телегу с лошадью, чтобы скорее покончить с этим делом.
Никита вернулся к вепсам и сообщил им радостную весть.
Землекопы аккуратно обкопали каменный саркофаг, подняли его на ремнях.
Саркофаг был необыкновенно тяжел, и десять человек с трудом вытащили его из ямы.
Никита смотрел, как вепсы тащат каменный гроб, и вдруг в голове у него зародилась догадка.
Не зря старый нойд говорил, что мертвеца следует перехоронить вместе с его гробом, не зря он подчеркнул, что гроб ни в коем случае нельзя открывать.
Не иначе, в этом гробу спрятаны сокровища древнего князя! То-то так тяжел этот каменный ящик…
Вепсы тем временем взгромоздили саркофаг на телегу и довезли до Громовского кладбища. Там над покойником сперва прочитали христианскую молитву, а потом нойд отпел его по-своему, и удовлетворенные вепсы наконец вернулись к своей работе.
Ресторан «Масло» назывался так вовсе не потому, что все блюда готовились там на оливковом масле. Или на сливочном. Или еще на каком-нибудь, более экзотическом. Нет, имя ресторану дали картины. Очень приличные копии великих картин, написанных исключительно маслом. Картины висели везде — в холле, в большом зале и в двух банкетных, поменьше. Картины были разные — портреты, пейзажи и натюрморты, большие и маленькие, жанровые сценки и этюды.
