Александр Граков - Город пропащих
Федор закончил свой рассказ. Игнат сидел все время молча, кутаясь в старый ватник, хотя вечер на дворе был даже душный. Мелькали юркие стрекозы, в роще завела песню какая-то птица, давно призывно мычала корова. А Игнат сидел, не шелохнувшись, почернев лицом. Крепкие еще, но в артрозных узлах пальцы теребили какую-то травинку.
- Так, - сказал он наконец неестественно звонким голосом. - Ясно мне все. - Его маленькие глазки взглянули на Федора с неожиданной для этого сурового человека мукой. - Племяш он мне был. Помянем племяша. Да вот тут у меня еще и брат того, кто вчера...
Он не договорил, поднялся с трудом и позвал, глядя на кирпичную постройку:
- Мишка! Выдь-ка сюда.
Появился знакомый парень в спортивном костюме. И Федор поразился сходству его с тем, кого он видел в "Марсе" вместе с Кротом.
- Мишка, - тем же звонким голосом сказал Глухарь, - вот, известие нам привез Стреляный. Нет больше ни Крота, ни брательника твоего, ни Веньки, значит... Нет их!
Он подвыл глухим страшным мужским плачем без слез и вновь сел на скамью, сгорбившись, опустив плечи.
Мишка расширенными глазами смотрел на Федора, руки его сжались в кулаки.
- Ты... ты не врешь?
- Куда ему врать-то... - опять взрыднул Глухарь. - Ша, Мишка, не колотись... Счас поминать будем. Думать будем, Мишка... Думать... Им это так не пройдет... Раз встали на путь мокрухи среди своих, от своих и сгинут...
Глухарь поднялся, лицо его было торжественно и жутко от той ненависти, которая буквально впечаталась в его черты и даже разгладила морщины. Он выругался длинным, загибистым матом и как будто облегчил душу. Мишка плакал не скрываясь, утирал лицо грязными кулаками.
- Ничо, паря, ничо, - успокаивающе, покровительственно проговорил Глухарь. - Мечите на стол все, что есть... Будем думать...
Все было выпито и съедено. Мишку развезло, и он, усевшись на какие-то доски возле бочки с водой в саду, плакал и ругался, не обращая никакого внимания на сидевших за столом Игната со Стреляным. У старика было ни в одном глазу, а Федор, собрав всю свою волю, держался из последних сил: его безудержно клонило в сон.
- Поди ополоснись вон. - Игнат понимающе кивнул на железный кран под яблоней, от которого тянулась труба.
Федор встал и, покачиваясь, пошел к крану. Ударила струя желтоватой, сначала теплой воды, а потом пошла ледяная. Он подставил сперва голову, а потом, сняв рубашку, и плечи, вымылся по пояс. В мозгу просветлело.
- Я тебе так скажу, - начал Глухарь, когда Федор вновь сел за стол. - Их гнездо осиное, это "Руно", я с твоей помощью подпалю... Меня облапошить трудно, Федя. Ладно, Крот сыграл не по правилам, но у него свой интерес был, а они встали на путь отрицаловки всех молитв, на путь, канающий к "загибу иванычу". Ты усек? Нельзя допустить, чтобы окозлились ништяковые фуфлы воровских правил и правды. Нельзя...
- Они сами стали играть по правилам "шерстяных", этих "новых русских"... - вставил Федор.
- Ну, значит, и нас ничего не держит... Так? Ты этого адвоката забирай от нас... Западло пайку скармливать да горшки таскать... Чмур он, медвежья болезнь у него, загадил весь подвал...
- Еще денек пусть побудет, - взмолился Федор. - Мне машину надо достать. Но ты, кто б ни приехал, - молчок.
- Ты это мне ботаешь? - усмехнулся Глухарь. - Шпанец! Ты вот давай через недельку ко мне заглядывай. Я тебе все досье на Мирона и компанию выложу... Чую, он - фраер, там есть покрепче его голова...
На том и расстались.
...А с раннего утра на другой день Федор катил в Мытищи. Ему страстно хотелось забрать с собой девушку и показать ей собственную квартиру на Смоленской. Он мечтал сделать ей сюрприз, доказать, что не перекати-поле, а вот, солидный человек, без году неделя в Москве - и уже с жильем, да и машинка новенькая, пусть и не иномарка, а хороша.
Бледное блестящее лицо девушки, пряди каштановых волос прилипли ко лбу. В Москве жара. День за днем над городом висит неподвижный жаркий воздух.
Светлана стоит на пороге, как бы раздумывая, впускать его или не впускать. Он не ожидал этого. Светлана отбрасывает волосы с глаз, смотрит на него своими горящими остекленелыми глазами, мнется. Она в последнее время часто удивляет Федора по телефону туманными ироническими фразами, своей категоричностью, самим характером своих сомнений, что все у них будет хорошо.
Вот и сейчас она удивляет его, прошептав как бы извиняющимся тоном, словно не узнавая его:
- Ты? А ты не ошибся дверью? Может, ты торопился к другой?
Дурочка, она не понимает, насколько он любит ее, как мечтает соединить с ней свою судьбу навсегда. Ведь она перевернула его жизнь. К прежнему возврата нет. И пусть он сейчас балансирует на грани дозволенного в мире обычных людей. Он уже всем существом своим тянется к этому миру, хочет быть его неотъемлемой частью, отрезав прошлое навсегда.
"Конечно, она говорит так, потому что я давно не приезжал, она имеет на это право, но я здесь, и я верен ей, она, только она для меня - все", - думает Федор, с любовью разглядывая тоненькую фигурку, пухлые вздернутые губки, такие родные, единственные...
Он хватает ее в охапку и тащит, сопротивляющуюся, вниз к машине. Не обращая внимания на испуганных бабок на скамейке перед подъездом, буквально на руках вносит ее в салон. Садится за руль.
- Куда мы поедем, моя госпожа? - спрашивает, слегка обернувшись через плечо.
Она впервые улыбается, но видно, что в глазах еще искрится злость.
- Ты сумасшедший, - говорит она. - Мне придется вернуться за купальником и полотенцем. Конечно, мы поедем купаться.
Как не хочется выяснять отношения, когда впереди всего день. Или он не прав? Целый день! Это бесконечно много, тем более для того, кто столько раз видел перед собой смерть, чувствовал ее запах, цвет, вкус... Он и сейчас ощущает ее присутствие рядом с собой. Он знает ее имена...
Они повалялись немного на пляже Истринского водохранилища, поплавали, а потом он все-таки привез Светлану к себе на Смоленскую.
Девушка недоверчиво разглядывала квартиру, посмотрела из окна на празднично шумящий неподалеку Арбат, похвалила мебель и пообещала подобрать шторы на кухню и в комнаты. Но все равно Федор не видел той радости на ее лице, которую ожидал.
- Ты не собираешься за меня замуж? - спросил он ее, когда они сели перекусить. Такого вопроса сегодня утром он не думал задавать. Такой вопрос не следует задавать, когда впереди у тебя уже остатки дня и ты привез любимую девушку в ту квартиру, где хотел бы с нею поселиться, пусть и не на всю жизнь, но хотя бы на тот момент, когда она после медового месяца, проведенного где-нибудь у моря, будет ждать от тебя ребенка...
Федор мечтал именно об этом, и сейчас у него вырвались слова, о которых он тут же пожалел.
- Я знаю... мне кажется, я знаю... каковы наши чувства друг к другу, - продолжает он спокойно, хотя его мозг потрясен, а в груди вдруг такое теснение, что он едва дышит. - Мне кажется, мы любим друг друга...
Она смотрит на него и начинает что-то говорить, и замолкает, и начинает снова. У нее вырывается какой-то раздраженный беспомощный жест-взмах руки.
- Давай не будем обсуждать наши чувства, - говорит она.
Губы Федора растягиваются в горькой усмешке. Он устремляет взгляд на Светлану, но все расплывается у него перед глазами. Он тонет, он погружается на дно, и некому броситься ему на помощь, подхватить его под руки и вытаскивать, спасать... Его ладони крепко сжимают ручки кресла, легкого белого пластмассового креслица, почти такого же, как у Аджиева в саду... Он сидел вчера утром на таком... Как он не подумал раньше: здесь нет ничего принадлежащего ему, он ничего не выбирал, не покупал сам... Казенная мебель в казенной квартире, пусть и записано в паспорте, что он здесь живет. А девушка, эта девушка, которую он тоже считал своей?
- Светлана, ты лгала мне? - Это последний крик о помощи.
- Глупый, - вздыхает она, неожиданно меняясь в лице. По нему разливается алый румянец, и в глазах он видит манящую ласку. - Иди ко мне. Я так соскучилась... И поэтому злая, злая и ревнивая... Мне показалось, я не первая уже здесь... Прости...
И Федор тянется к ней, обвивает руками и утыкается лицом в пахнущие солнцем и речной водой волосы.
Елена сидит в саду около бассейна. Жарко. Но ее знобит, и даже теплая накидка из ламы не защищает ее ставшее вдруг таким хрупким тело от холода, который источает каждая ее клетка.
Вчера был званый ужин. С ней рядом сидел этот остроумный, совершенно не похожий на чиновника министр. Всем было весело и приятно. А она внезапно почувствовала тошноту, столь сильную, что ей пришлось тихо выйти из-за стола. Она шла по ковру, дрожа, склонив голову, чувствуя, как бриллиантовые серьги холодят ей щеки. Самое жаркое солнце не смогло бы растопить холод этих серег, этих щек.
Ее мутило, она бросилась в туалетную комнату, словно пытаясь изрыгнуть из себя, из своего чрева эту чуждую ей жизнь.
Она не сомневалась, что беременна от Артура Нерсесовича. Срок был очень мал, к тому же, встречаясь с Ефремом, она постоянно пила таблетки, а муж пришел к ней неожиданно. Плод насилия носила она в себе. Это был нежеланный плод, его надо было немедленно вытравить, но с тех пор, как она от ужаса, что он причинит ей страшную боль, проговорилась ему о беременности, за ней следили так, что не было минуты, когда бы она осталась одна.
![Алина Борисова - По ту сторону Бездны[СИ]](/uploads/posts/books/1064/1064.jpg)
