Елена Михалкова - Охота на крылатого льва
Вика почувствовала себя так, словно голову, забитую отсыревшими опилками, прочистили ершиком. Вялые размышления о том, где истинные воспоминания, а где ложные, как рукой сняло. К черту эту чушь! Она потом разберется со змеей и кроссовками. Сейчас важно другое: как отсюда выбраться, и поживее, пока не пришли те, кто связал ее.
Вика заерзала на кровати, пытаясь ослабить веревки. Но тут дверь приоткрылась, и в щель втиснулся давешний толстяк.
На его располагающую улыбку Вика не ответила.
– В прошлый раз мы остановились на том, – без предисловия сказал толстяк, – что ты хотела отдать нам перстень.
Он придвинул к кровати стул.
– Я хочу есть, пить и писать, – холодно сказала Вика, глядя в маленькие припухшие глазки.
Толстяк смотрел на нее, не меняя выражения лица. До чего обманчиво было мое первое впечатление, подумала Вика. Как этот тип мог показаться мне миролюбивым? Ну, натуральный же убийца! Эдакий милый раздобревший котик, который придушит меня, как мышь, не переставая мурлыкать.
Мысли, сперва разгонявшиеся со скрипом, теперь летели, опережая друг друга. Бандитов было несколько – в этом Вика не сомневалась. На переговоры к ней отправили именно толстяка. Почему его? Как самого располагающего к себе? Или как самого безжалостного?
– Сперва скажи, куда спрятала кольцо.
– Где Бенито?
– Кольцо!
– Что с его сестрой?
Он наклонился так сильно, что почти лег на нее, и проорал, брызжа слюной:
– Кольцо где, сука?
– Пошел ты к чертовой бабушке, – по-русски ответила Вика, не отводя взгляда. И добавила по-итальянски: – Не смей больше обзывать меня. И помойся! От тебя воняет!
Толстяк вскочил, грязно выругавшись, и завис над ней, упираясь волосатыми руками в спинку койки. «Пугает, собака итальянская, – сказала себе Вика, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. – Альфа-самца изображает».
– Жиртрест ты на побегушках, а не альфа-самец, – по-прежнему на родном языке сказала она. Толстяк не мог ее понять, но отлично уловил интонацию. Он занес над ней кулак.
– Ударишь – можешь забыть про перстень, – быстро проговорила Вика.
Взгляды их скрестились. Страшно! А вдруг изобьет? Вдруг задушит?!
«Тогда не видать его хозяевам добычи».
Итальянец опустил руку. И вдруг уселся на стул как ни в чем не бывало. Даже улыбочку нацепил прежнюю, понимающую.
– Я должен извиниться за свою грубость, – он галантно поклонился. – Простите, синьора.
Вика настороженно ждала новой пакости.
– Я попрошу, чтобы вам принесли еду и воду.
– И развязали меня!
– Невозможно! – он с выражением величайшего сожаления приложил руки к груди. – Но как только вы вернете вещь, которая вам не принадлежит, вас ждет свобода!
Очевидно, на Викином лице слишком явственно отразилось все, что она думала о своих перспективах после возвращения перстня. Потому что толстяк укоризненно покачал головой:
– Я вижу, что вас беспокоит, синьора! Вы боитесь смерти? Но я не убийца! Я всего-навсего вор!
«Черта с два ты вор, – мысленно процедила Вика. – Вор должен быть хитрый и умный, а ты тупой и злобный. Заправляет у вас кто-то другой».
– Где Бенито? – повторила она, игнорируя его слова.
– Откуда же мне знать!
Кажется, на этот раз толстяк был искренен.
– Нам нужны были только вы. Девушка убежала. Надеюсь, – добавил он с озабоченностью, которая показалась Вике лицемерной, – с ней все в порядке.
«Алес смылась от них!» Вика не помнила, как бедной девочке удалось это сделать, но она немного воспряла духом, услышав, что та не попала к бандитам.
Но ее собственное положение выглядело безрадостным. Связанная, в полной власти этих людей… Вика вспомнила, что толстяк, заходя, приоткрыл дверь совсем чуть-чуть. Скрывал от нее, что за дверью?
Или – кто?
На двери – глазок. Теперь Вика была уверена, что снаружи за ними кто-то постоянно наблюдает.
Ее беспокоило еще какое-то непонятное ощущение, и, прислушавшись к себе, она смогла ухватить его. В комнатушке пахло чем-то знакомым. Слабый, но явственно уловимый запах. Вот только где она его встречала?
– Перстень, – напомнил толстяк.
– Есть и пить, – напомнила Вика.
Ей не хотелось ни того, ни другого. Но ничего иного не оставалось, кроме как тянуть время и надеяться на чудо.
Греция. За неделю до описываемых событий
Маленький городишко Лутраки, вытянувшийся вдоль побережья, еще спал. Курортники здесь были сплошь пожилые немцы да англичане, приезжавшие лечиться местными водами. В отличие от серьезных греческих старух, эти носили светлую маркую одежду, на седые головы не повязывали платки, а напяливали легкомысленные шляпы, и вечно улыбались, буквально по любому поводу. Панагиотис, продавец в магазинчике сувениров, был убежден, что они делают это нарочно: досаждают местным. Попробуй не позавидовать таким белоснежным челюстям! Сам он, несмотря на довольно молодой возраст – ну что такое сорок лет для мужчины! – вечно мучился зубами. Однако к стоматологам старался без острой нужды не ходить. Нечего обогащать этих пройдох. Грабители! Поковыряются в зубе, да так, что ничего и не почувствуешь, а потом выставят такой счет, что глаза не просто на лоб – на затылок уползут! Нет, не любил Панагиотис ни приезжих веселых старичков, ни зубных врачей.
По иронии судьбы, первым же человеком, который зашел к нему в лавку, был старик, лысый, как дверная ручка. Он вежливо улыбнулся, и Панагиотис с негодованием отметил, что зубы у посетителя просто великолепные. Да похоже, еще и свои! Желтоватые, крепкие, ровные…
Как ни старался Панагиотис скрыть неприязнь, кивок вышел хмурым.
Старик был одет очень просто: длинные хлопковые штаны и свободная рубаха. Которая, кажется, видала лучшие времена. «Не англичанин и не немец, – моментально определил Панагиотис. – У тех и зубы белее, и одежда приличная».
Он вышел из-за прилавка словно бы ненарочно, а на самом деле, чтобы взглянуть на обувь. Ого!
Старик был бос.
Нищий? Побирушка? Не похоже.
Как бы там ни было, посетитель Панагиотису не пришелся по вкусу. Собственно, ему никто никогда не нравился, но большей частью приходилось стиснуть зубы и терпеть. А вот с босым стариканом можно было не церемониться. Панагиотис как чувствовал, что тот зашел вовсе не за деревянными китайскими поделками, выдаваемыми за греческий народный промысел.
И оказался почти прав.
Нет, старикан не стал клянчить еду. Он кивнул на сотовый телефон, лежащий на столе, и на беглом греческом попросил разрешения позвонить.
Вот тут-то и настал звездный час Панагиотиса. До сорока лет просидевший в продавцах, ненавидевший всех людей, не оценивших его по заслугам, – то есть вообще всех, он с самой любезной улыбкой сообщил, что хозяин магазина запрещает сотрудникам выдавать свои личные вещи посетителям.
– Я в трудном положении, – спокойно сказал старик, не сводя с него голубых глаз. – Мне нужно позвонить друзьям. Может быть, ты сделаешь исключение из ваших правил? Я ничего не скажу хозяину.
Глаза у него были удивительного цвета. Чистый сине-голубой, без малейших признаков старческой мути. Панагиотиса это тоже отчего-то взбесило. И еще тон старика – не просительный, не заискивающий, а какой-то невозмутимый. «Не в том положении ты, старый дурак, чтобы достоинство тут из себя корчить», – подумал Панагиотис и на всякий случай спрятал телефон в карман.
А вслух с удовольствием сообщил:
– Если вас не устраивают наши правила, можете позвонить из любого другого заведения.
– Час еще слишком ранний. Они закрыты.
Панагиотис пожал плечами. Его-то какая проблема! Конечно, закрыты – они открываются только через два часа. Один лишь он сидит здесь с десяти. Хозяин, видите ли, убежден, что это на пользу торговле. Придурок!
Из размышлений о своей горькой участи продавца вывел вопрос старика:
– Как тебя зовут, друг мой?
Панагиотиса соседи и знакомые обычно звали козлом. Если вообще считали нужным к нему как-то обращаться.
– А зачем вам мое имя? – осведомился Панагиотис, чувствуя себя дерзким и бесстрашным. – Жалобу хотите накатать?
– Свечку хочу поставить, – смиренно ответил старик.
– Чего? Какую свечку?
– За упокой раба Божьего, – ответил старик по-русски.
Панагиотис толком не понял, что произошло потом. Какая-то сила швырнула его навстречу прилавку. Шею прибило к столешнице железной подковой – не дернуться, ни пошевелиться. По верхней губе полилось теплое, солоноватое. Панагиотис, лежащий носом вниз, не испытывал ни боли, ни страха – лишь ошеломление от того, как быстро все случилось.
– Телефон, – приказал жесткий голос над ухом.
Ослушаться его было невозможно. Продавец полез в карман, вытащил «нокию» и сунул дрожащими руками, не глядя. Только теперь до него дошло, что подкова, прибившая его шею к столу, – это ладонь старика.
