Евгения Михайлова - Бегущая по огням
– Мошенничество – не наш профиль.
– Да, но я люблю полноту образа. А для полноты образа Генки Назарова многого не хватает. А Станислава Коровина, который его куда-то двигает, ты не собираешься вызывать?
– Вызывал. Такой весь из себя продвинутый юрист. Добрый дядечка. Заулыбал меня. Мы просто, говорит, своим клиентам находим полезных людей. Кто клиенты – коммерческая тайна. Зачем им кто-то сдался – тайна клиентов. Такой продуктивный разговор. Уходя, он сказал: «Вы обращайтесь, если что».
– Ну, да. Так он и должен был себя вести. Его надо как-то брать за жо… За тайну. Их у него много, но есть, наверное, и самая дорогая… Вот у него, к примеру, две сотрудницы подрабатывают проституцией.
– Ты считаешь, ему дороги их секреты?
– Нет, не дороги на самом деле, это я просто для примера сказал. Они себя по инету продают. Ему по барабану, – вздохнул Сергей. – А я надеялся через их публичную, так сказать, деятельность найти ключ к его тайнам. Меня вот что занимает. Генку кто-то послал к Коровину, – и он сразу кому-то сгодился. А немного раньше Гена случайно оказывается в ресторане с этим типом – седым и рябым. Он говорит, что тот вроде какое-то дело ему предлагал. Но он по склерозу не помнит. Слава, попроси, пожалуйста, своих людей поискать рябого типа. По базам, картотекам. Моих возможностей не хватает. Ну, все на нем сходится. Может, он и есть Генкин босс и спонсор? И все было в таком порядке: сначала он увидел нашего дебила, а потом кто-то Генку послал к Коровину, который вроде бы случайно нашел ему покровителя.
– Такое может быть запросто. Но ты хочешь, чтобы мои люди эту работу проделали. А как это продвигает расследование убийства, которое случилось до того, как Назаров пришел к Коровину?
– Смешно, – пожал плечами Сергей. – Ты как будто действительно не понимаешь. Этот седой может иметь отношение и к Генкиной фирме, и к любым делам Назарова. Вот смотри. В документах – несуществующие люди. Но могут быть и реальные люди, которых почему-то указывать в документах нельзя. Могут существовать и другие бумаги, которых я пока не видел. К примеру, какие-то люди отправлены по запросу в другой город. А их там нет. Это может оказаться системой идеальных убийств, поскольку человек всем скажет, что уехал на работу, возможно, выпишется. Или его выпишут, когда его уже на свете не будет.
– Ты не понял, что мы эти документы не получим? Я же сказал: по Назарову у нас полный облом.
– Но это же о чем-то говорит, правда?
– Знать бы о чем. Ладно, Серега. Седого будем искать. Можешь не ходить вокруг да около. Он тебя интересует в связи с исчезновением девочки, которую опекала одна из твоих подруг. Масленников рассказывал. Он считает, пора заводить дело. Ребенка, скорее всего, нет в живых. Знаю, что вы не нашли ее среди мертвых в моргах. Но ее могли где-то закопать. Пусть родственники пишут заявление. Мы – не Генкина контора. У нас – реальные дела. Если ты забыл.
– Слава, ты не поверишь, я стал очень стеснительным. Вот не мог тебя об этом просить. Черт, прям слеза прошибла. Только ее родственники уже отказались помочь. Бабушка не хочет ни о чем говорить, ни в чем участвовать и вообще является подозреваемой, на мой взгляд. Она тоже знакома с седым. И тоже не помнит, о чем они с ним говорили.
– Тогда пусть заявление пишет твоя подруга. Неформальный опекун.
– Будет сделано, Вячеслав Михайлович! – встал и отдал честь Сергей.
Глава 5
В этой старой квартире в одном из арбатских переулков Алле было хорошо, как нигде и никогда. Три комнаты, давно без ремонта, только необходимая и очень простая мебель. Довольно чисто для одинокого мужчины.
– Ко мне раз в неделю приходит уборщица, – прочитал ее мысль Александр Васильевич. Так у него бывало постоянно. – Ну, и сам иногда что-то сметаю. Иногда после ночной работы все покрывается сигаретным пеплом и пылью… Пылью чьих-то жизней. Так мне кажется, когда переработаю. Ужинаем! Я все сюда принесу. Это единственный стол в квартире, который не завален бумагами. Кухонный тоже не расчистить быстро. Я там читаю газеты и книги, для еды и готовки – один уголок. Его площадь рассчитана до миллиметра. На одного человека.
– Давайте я приготовлю?
– Ни в коем случае! Я же сказал: отработанный процесс. Просто бросаю на сковородку несколько кусков мяса. В это время варится кофе. Надо бы только забежать в магазин за хлебом, сливками, конфетами, пирожными, что ли… Ну, за женской едой.
Алла рассмеялась.
– Борцы за равные права женщин назвали бы «сексизмом» ваше деление еды по половому признаку. Не надо никуда бегать. Давайте вашу мужскую еду. Моя приятельница говорит, что нужно есть с мужчиной то, что ест он: узнаешь, о чем думает.
– В любом случае узнаете, – серьезно ответил Александр Васильевич. – У меня нет привычки врать: вообще отсутствует такой фермент в крови. И нет времени на выверты.
– Я это сразу поняла, – кивнула Алла.
– Немного коньяка выпьете? – нерешительно спросил он.
– Конечно. Я не пьянею, не пристаю и не рыдаю… И меня немного знобит от того, что рассказал Сережа.
– Значит, программа такая. Ужин с коньяком, потом обсуждение рассказа Кольцова. Другой порядок не получится, как я понимаю. Если начнем сразу обсуждать, станет не до ужина.
Алла пила коньяк, который в принципе не любила, ела мясо, к которому была вроде равнодушна, растягивала маленькими глотками кофе, слишком крепкий на ее вкус. Растягивала, потому что ей все казалось вкусным и было страшно начать разговор о своих проблемах. Как будто что-то разрушится, какая-то ее временная защита. Она улыбнулась и сказала:
– У меня странное чувство: иллюзорной защищенности со всех сторон. На минуту, час, два… Я самой себе кажусь нерожденным птенцом в скорлупе, которая пока не разбита. Все так надежно, уютно, а птенец возьмет да и разобьет свое последнее безопасное убежище. А я похвасталась, что не пьянею.
– Вы не пьянеете, – сказал Масленников. – Вы женщина-ребенок, которая никогда не чувствовала себя в безопасности. Отсюда такой образ. Я очень надеюсь, что чувство защищенности не пройдет от того, что вы мне расскажете. И я уважаю вас за то, что вы со своей ранимостью и, видимо, бедой пытаетесь помочь существу, еще более беззащитному.
– Вы – добрый человек, – перевела дыхание Алла. – Но эта ваша манера называть вещи своими именами… По-вашему, я – безнадежная жертва по жизни?
– По-моему, с этим можно работать, – сказал Александр Васильевич, и Алла беззаботно рассмеялась. Какой странный, милый человек ей встретился. Опытный клиницист, великий мастер последних диагнозов, уверенный в том, что с беспомощностью и отчаянием живых жертв можно работать.
Алла почти спокойно рассказала о том, что Сергей узнал от жены Рахима. О том, как это совпало со сном Насти. Версии Сергея она выслушать не могла, потому что разозлилась на обоих. Для них – это ее беда, вот в чем дело. Они вдвоем, а она – одна.
– Это несправедливо, – заметил Александр Васильевич. – У Насти – дар ученого и дар сострадания. Есть и такой. Это очень редко совпадает, но ей можно верить. Она все принимает близко к сердцу. А Сережа… Влюбленный Кольцов – явление, конечно, неожиданное для всех нас, но он – профессионал. Настоящий. Другой вопрос, что мы все можем вас злить и раздражать, потому что время идет, а девочку не нашли. Алла, я скажу чудовищную банальность. Наверняка вам это уже не раз говорили. Но это же хорошо, что мы ищем и не находим девочку среди мертвых. Я дал задание всем моргам Москвы и Московской области. Я езжу по всем звонкам и сверяю с фото найденных девочек. Просто не говорю вам. Оля может быть жива! И если кто-то ее найдет, то это только Кольцов.
– А он может не найти? – по-детски спросила Алла.
Масленников вздохнул.
– Ну, зачем задавать такие вопросы… На них не бывает ответов. Алла, что делать с вашей матерью? Точнее, с вашими отношениями? Только не спрашивайте, могла ли она заказать убийство ребенка или что-то в этом роде. Вам не ответит никто. Узнаем со временем, но допрашивать ее пока бессмысленно. Только припереть уликами, которых, увы, нет. Но я согласен с Настей, ваша мать может быть вообще ни в чем не виновата. Кроме этого избиения. Девочка могла убежать.
– Мама сумасшедшая?
– Ну, для точного диагноза нужно ее наблюдать в клинике. Но по всему у нее шизофрения. Ей не грозит слабоумие, она может и дальше существовать в обществе. Но расколотое сознание, искаженное восприятие и все эти препараты, о которых вы говорите, они могут вялотекущую форму превратить в острую… Отсюда приступы агрессии. Как врач я должен ей посочувствовать, но меня беспокоит ваше положение. Да, вам надо пожить отдельно. Вам необходимо спасать себя. Ваша мать спасется, я в этом уверен. Ее мания – любовь к себе, неуязвимая позиция. Пока вы рядом, ее раздирают эмоции по поводу того, что вы ее недостаточно цените. Она успокоится, когда будет одна. Ее любимый человек – она сама. Пройдет время, все уляжется, и у вас наладятся отношения.
