Ольга Играева - Как загасить звезду
Алина молчала и, кажется, не возражала, чтобы Абдулов ораторствовал от ее имени.
Как только Надежда ступила за порог, предварительно вежливо попрощавшись и желая Алине поскорее выздороветь, Абдулов выхватил свой мобильник из внутреннего кармана пиджака.
— Антон Сергеич! — еле сдерживаясь, начал он разговор с Костовым. — Я вынужден вас просить, чтобы вы больше никогда не присылали к нам — ко мне и Алине — эту особу, вашу напарницу. Она разговаривает в совершенно непозволительном тоне. Она спросила у Алины, почему убийца ее не добил. По-вашему, это нормально? Это те вопросы, которые следует задавать раненым перепуганным насмерть девушкам?
Костов на другом конце провода лишь глубоко вздохнул.
Через полчаса в его кабинет ворвалась Надежда.
— Шеф! — заорала она с порога. — Я поговорила с Соховой и знаете что выяснила?
Костов открыл было рот, чтобы оборвать подчиненную и сделать ей внушение за жалобу Абдулова, но не успел. Надежда энергично продолжила:
— Я выяснила, что Абдулов очень сильно нервничает из-за этой истории, и мне это не нравится. Он СМЕРТЕЛЬНО нервничает — это странно и ненормально. Шеф, они продолжают врать. Это же очевидно! Сохова, которую чуть не замочили, ничего не видела, ничего не слышала, ничего не заметила. Почему они темнят? Зачем? Это неспроста.
— Ну, он перепугался за возлюбленную. Это так естественно, — возразил Костов.
— Да, и это тоже, — согласилась Надежда. — Но ему вообще в лом расспросы о Лосском и случае с Алиной. А она? Как можно не видеть, не слышать и даже не догадываться, кто в тебя стрелял?
— Можно, — обронил задумчиво Костов. — А скажите, коллега, почему вы склонны, — Надежда поморщилась — Костов иногда специально, чтобы ее понервировать, выражался изысканно, — связывать убийство Лосского с покушением на Сохову? У нас нет для этого никаких оснований. Это вполне может быть какой-нибудь неуравновешенный телезритель — поклонник Соховой или приревновавший ее к Абдулову знакомец — бывший зэк. Помните, она рассказывала, есть у нее такой. Она чуть не заказала ему Лосского, когда они как-то вдрызг разругались. Наконец, это может быть месть за ее репортажи в «Вызове времени» — вы видели, к примеру, ее сюжет о Шереметьеве? Я допускаю, что постановка вопроса в этом репортаже могла кому-то сильно не понравиться…
— А как же не связывать? Мы как в трех соснах вертимся в кругу одних и тех же подозреваемых — Абдулов, Сохова. Что в первом случае (убийство Лосского), что во втором (покушение на Сохову). Теперь еще только трупа Абдулова не хватает для полной картины — вот будет черный юмор! И как же не связывать? Что-то не верится в психопата-зрителя… И месть за сюжет — это характерный сюжет начала — середины 90-х. Дима Холодов… С тех пор ворюги просекли, что журналистов убивать — это глупо, по-зверски и непродуктивно. Сейчас используют другие средства — перекупка, черный пиар, компрометация. Вот хотя бы перекупить у нас с вами ту пленочку, на которой запечатлен перетрах Абдулова и Соховой, и показать на конкурирующем канале. Чем плохо? Или выкатить контррепортаж о тесных связях «сладкой парочки» с олигархом Огульновским — о том, как они у него, скажем, на даче получают инструкции и социальный заказ «мочить» Бреуса или хуже того — президента?
Он так и забыл в тот вечер сделать Надежде замечание за грубость.
В то самое время, когда Надежда и Костов спорили в управлении, Абдулов целовал Алине руки и бормотал:
— Малыш! Я больше не вынесу ничего подобного. Ты должна уехать. Я отправлю тебя в Испанию или Италию — куда хочешь…
Алина опять не возражала, но только потому, что у нее не было сил ни говорить, ни задавать вопросы.
— Скажи, — Абдулов на секунду оставил в покое ее руку и явно мялся, стараясь сформулировать вопрос поделикатнее, — скажи, ты… Почему тебя хотели убить?
Алина взглянула не изумленно — даже на это ей не хватало сил, а устало, грустно. Невыразительно, еле слышно проговорила:
— И ты тоже! И ты задаешь те же вопросы, что и эта провинциалка-оперша… Откуда я знаю? Нет, мне это нравится. Меня хотели убить, я лежу раненная, мучаюсь, глотаю обезболивающее и антибиотики и думаю о некрасивом рубце, который останется у меня на боку после того, как все заживет. Я думаю о том, что тот, кто пытался это сделать, еще может вернуться и завершить начатое… А все кругом — даже самые близкие — вместо того, чтобы мне посочувствовать, ходят кругами и пытают: «Кто тебя хочет убить?» Отстаньте вы все…
— Малыш, я тебя не пытаю, я беспокоюсь… — как можно мягче отозвался Абдулов. — Поверь, это важно. Ты никому ни о чем не… намекала? Не говорила?
— Я не понимаю, о чем ты, — медленно, с остановками снова заговорила Алина. — Что значит «намекала», «говорила»? Наверное, я кому-то что-то говорила — людям вообще свойственно говорить, если ты не знал. Может быть, когда-то кому-то намекала… Без намеков не прожил, я думаю, ни один человек на свете. Но при чем тут это? За способность говорить и намекать у нас уже лишают жизни?
— Ты никому не… угрожала? Скажи, если это так, — только мне. Я хочу тебе помочь, уберечь.
— Я? Угрожала? Чем? Кому? — Она слабо улыбнулась.
Абдулов молчал, глядя на нее испытующе. Алина чувствовала себя изможденной, не могла и не хотела разгадывать странные абдуловские ребусы. Она ощущала, что медленно проваливается в сон.
— Я боюсь за тебя, — донесся до нее откуда-то издалека абдуловский голос.
Он смотрел на спящую Алину, и ему было ее жалко. Она лежала такая тщедушненькая, хрупко-фарфоровая, такая незащищенная в своей шелковой рубашечке на бретелях, под которой — под грудью — поперек всего тела плотная повязка… «Как я мог так легкомысленно отнестись к тем предупреждениям по телефону? «Приструни свою девку!»… Что же это значит? Что же ты такое сделала? Что же ты натворила? Если бы я принял все всерьез… И что? Спрятал бы Алину? Приставил бы к ней охрану? Сам бы не отходил от нее ни на секунду? Чушь! Надо было поговорить с ней откровенно, обстоятельно. Но она все отрицает — даже сейчас, после того, как пуля прошла в сантиметрах от ее сердца. Почему ты решил, что она согласилась бы тебе все рассказать ДО покушения? Она девчонка, она не понимает, что играет с огнем…»
Он постоял в нерешительности, как будто раздумывая — стоит или не стоит делать? — потом достал свой мобильник и набрал номер. Когда на другом конце провода отозвались, Абдулов почтительно поприветствовал своего собеседника.
— Хочу вам рассказать, какая со мной приключилась странная история… — сказал он затем. — Несколько дней назад мне кто-то позвонил по телефону и предложил «приструнить мою девку». А вчера кто-то выстрелил в Алину Сохову, когда мы с ней выходили из супермаркета — вы наверняка слышали сообщение в новостях. Я недоумеваю — кому это надо? Алина — я ручаюсь — ничего не знает, никому не угрожает. Она абсолютно безопасна. Я за нее отвечаю. Мы с вами всегда хорошо понимали друг друга и всегда находили общий язык — вспомните наш последний разговор. Кто бы это мог быть? Что ему нужно? Дайте совет! Я так ценю ваше мнение…
Все. Отбой. Разговор закончился — собеседник Абдулова не произнес ни слова. Но Абдулов был уверен, что достиг своей цели.
После нападения на Алину прошло несколько дней — она отпросилась домой на поруки Абдулова. Тот приставил к ней сиделку и телохранителя, избавив от забот о безопасности Алины Костова и Надежду. Менты были телезвезде за это благодарны, так как понятия не имели, где брать людей, деньги, как уговорить начальство приставить к Соховой круглосуточную охрану. «Ну, пару дней я сам бы мог за ней присмотреть, Надежда — еще пару дней… А дальше что? Мы же не можем бросить работу», — раздумывал Костов. Перспектива поохранять тележурналистку двое суток была ему, в общем, не противна. «Хотя бы отдохнул. Оттянулся бы на полную катушку. Отоспался…»
Сам Абдулов уже вполне оправился после Бутырки — покушение на Алину этому в значительной мере способствовало — и вернулся к работе. Он провел первую после своего освобождения передачу «Вызов времени» — провел квалифицированно. Сюжеты были профессиональны, интервью солидны, комментарий компетентен, сам ведущий, как всегда, внушал доверие. Но передача, при всей внешней и кажущейся сугубой остроте, на деле оказалась весьма умеренной… Неприятным сюрпризом для Абдулова стало известие о том, что ему на двадцать процентов урезали финансирование. Он попытался объясниться на эту тему с Кечиным, но тот был страшно занят, хотя, как обычно, весьма доброжелателен: «Потом, Аркадий, потом, на той неделе, пока ни секунды свободной!» О деле — буквально два слова: «Извини, с деньгами напряженка, момент очень острый, это все временно, потерпи…» Абдулов не успел ни уточнить, ни переспросить, ничего. Тревожный звоночек. И при других обстоятельствах слова Кечина полностью завладели бы думами Абдулова — что это значит? К чему бы это? Его выживают? Такого никогда не было, ни разу, ни в один из самых напряженных моментов в истории телеканала. Ему только подбрасывали денег, практически по первому требованию. Ну, скажет иногда Огульновский — мол, Аркадий, все сделаем, только попозже, обещаю. И делал. А сейчас… «Нет денег». Другой тревожный звоночек — то, что о сокращении финансирования сообщил ему Кечин, а не сам Огульновский. Раньше все, что касалось дел Абдулова, определял и регулировал лично глава холдинга… Абдулов в жизни не мог бы поверить — ни на секунду не мог бы поверить, — что Огульновский хочет от него отказаться, выжить с телеканала. После всего, что он для магната сделал! По сути дела, загубил свою профессиональную репутацию! Его «Вызов времени» — когда-то новаторская, прорывная передача, на которой он и еще целый ряд журналистов сделали себе имя, стала образцом черного пиара на телевидении. Кто-то из коллег и экспертов им восхищался, полагая, что это и есть совершенный продукт чистейшей журналистики (Абдулов считал такие оценки преувеличением). Но были и те, кто руки не подавал, отзывался сдержанно, а то и с осуждением… На самом деле Абдулов ТАК не думал — что загубил свою репутацию. Ерунда! Он журналист — профессия предполагает некоторую всеядность, гибкость, непостоянство, или даже лучше, отсутствие взглядов, малюсенькое легкомыслие и капельку безответственности… Главное — другое: скорость информации, умение привлечь внимание читателя-зрителя, заинтриговать его, внушить свое видение проблем. Его грех с «Вызовом времени» яйца выеденного не стоит. Именно в журналистике «паблисити — просперити», то есть «известность — залог процветания», а уж как ты известности достиг, дело второе. Шутовством, фиглярством, проституцией, эпатажем или ерничеством… Или даже интеллектуальным подлогом. Абдулов по опыту знал: что бы журналист ни сделал, какой бы низкокачественный или сомнительный продукт ни произвел, всегда — всегда! — найдутся люди, много или мало, которым это понравится, которые этим будут восторгаться. И всегда будут сильные мира сего, которые, может быть, не разделяя этих восторгов и не являясь поклонниками этого журналиста, будут тем не менее ценить его профессиональные способности и покупать их. «И не завидуйте, господа! — говорил Абдулов, мысленно обращаясь к морализаторам. — Если вы сами ни на что не способны…» Он не сомневался, что будет процветать до конца жизни.
