Светлана Бестужева - Вычислить и обезвредить
Во время коротких оперативных совещаний в нашей газете, на которых мне приходилось присутствовать, я несколько раз обращал внимание на то, как ловит каждое слово сотрудников какая-то девчонка, сидевшая в дальнем углу. Говорил ли выступавший умные вещи или нес очевидную чепуху - за ним неотрывно наблюдали огромные, какие-то распахнутые глаза этого странного существа. Пару раз что-то пришлось сказать и мне. Глаза сияли так, что хотелось ещё раз выступить только для того, чтобы снова увидеть это сияние. Правда, внешность их обладательницы я не запомнил, а точнее - не заметил.
- Что за мышонок завелся у нас в редакции? - полушутя спросил я у своего коллеги, когда очередная "оперативка" закончилась. - Стажерка? Студентка? Новая сотрудница?
Коллега мучительно наморщил лоб, пытаясь сообразить, кого я имею в виду, но у него это явно плохо получалось.
- Ну, она ещё все время молча сидит в углу во время оперативок. Такая... с глазами...
Коллегу, похоже, осенило:
- Вы имеете в виду Мари?
- Не знаю, как её зовут. Обычно она молча сидит и только слушает.
- Ну, конечно, Мари! Никак не запомню её фамилию: что-то короткое и бесцветное. Да и сама бедняжка красотой не блещет. Глаза, правда, необыкновенные, но...
- Но если говорят, что у женщины красивые глаза, значит все остальное никуда не годится, - припомнил я весьма кстати цитату из какого-то французского классика.
- Абсолютно согласен! Но карьеру она все-таки делает: фантастически работящая девка! Пришла к нам курьером, теперь уже корреспондент. Правда, занимается только мелкой хроникой.
Я тут же забыл и об этом разговоре, и о его предмете. Тем более, что некрасивые женщины для меня не существовали в принципе. Женщина - существо декоративное, её главное предназначение - радовать глаз мужчины, если большее по тем или иным причинам невозможно. У французов существует поговорка: "Женщина умна, как курица, а самая умная - как две курицы". Если бы Дениз поменьше думала и рассуждала, а просто любила меня... У нас могли бы быть дети, моя жизнь была бы нормальной и счастливой, но второй Дениз на свете нет. И не будет.
Потом случай занес меня в редакцию поздним вечером: нужно было срочно сдавать статью, а у меня, как на грех, что-то незаладилось с факсом. Вечная история: технический прогресс, конечно, штука замечательная, но почему-то чаще все-таки ломается лифт, а не лестница.
Статью я благополучно сдал и уже собрался уходить домой, как столкнулся в коридоре с какой-то женщиной. Она несла в руках большую коробку с дискетами, и все содержимое коробки мгновенно оказалось на полу. Да и сама бедняжка чудом удержалась на ногах: я налетел на неё едва ли не со скоростью гоночной машины.
- Простите, мадам, - выпалил я, бросаясь поднимать дискеты. - Все моя проклятая рассеянность.
- Это я не смотрела, куда иду, - услышал я низкий, завораживающе-красивый голос.
Я поднял глаза. Внешность, как известно, обманчива, но в данном случае несоответствие было вопиющим! Голос должен был принадлежать высокой, элегантной брюнетке с загадочно мерцающими бездонными глазами - ну что-то вроде этого, женщине-вамп, короче говоря. Но им обладало существо... Нет, сейчас я не смогу объективно передать свое тогдашнее впечатление, слишком хорошо знаю Мари сейчас, слишком многое нас связывает. Сейчас уже я вижу её совсем по-другому, каким-то внутренним зрением, а не со стороны. И все же попробую.
Представьте себе картину Пабло Пикассо "Девочка на шаре". Оденьте соответствующий персонаж этой картины в линялые джинсы и бесформенный свитер - и вы получите портрет Мари Бло. Бледное личико усеяно веснушками, рыжие волосы стянуты на затылке. Пародия на женщину, да и только! Эдит Пиаф без грима в пастельных тонах.
Почему я пригласил её тогда выпить со мной чашечку кофе? Наверное, пожалел. Поздний вечер, позади - напряженный рабочий день, а она выглядела такой хрупкой и замученной... Так я пожалел бы бездомного и голодного котенка, если бы вообще был способен на чувство жалости.
Нет, не сходится! Не испытывал и, думаю, не буду испытывать жалости никогда и ни к кому. Поэтому просто не знаю, почему я поступил так, как поступил тогда. И уж тем более представить себе не мог, что будет дальше. А если бы мог представить... Но у любой истории - страны ли, человека ли нет условного наклонения.
Собственно, ничего и не произошло. Мы посидели в кафе по соседству, выпили кофе. Я был слишком уставшим, чтобы поддерживать светскую беседу, да и спутница меня не особенно вдохновляла. Ее вклад в разговор ограничился несколькими неопределенными фразами, которые можно было понимать, как угодно, а можно было просто проигнорировать.
Но как она слушала! И как при этом на меня смотрела! Потом я вспомнил её глаза, но по-прежнему не мог определить, какого они цвета. Это пришло позже - как озарение, когда я почти потерял мою девочку. В одну из тех страшных ночей, когда я должен был принять окончательное решение, но - все ещё не мог. Когда бесцельно листал свои любимые книги, и в одной из них - в "Горном короле" Эдмона Абу я прочел строки, которые буквально заставили меня застонать:
"Какие у неё были глаза, мой любезный господин! Ради вашего же спокойствия я желаю вам никогда не встречать подобных! Они не были ни синими, ни черными, но цвета особенного, единственного, нарочно для них созданного. Они были коричневыми, горячими и бархатистыми, такой цвет встречается лишь в сибирских гранатах, да в некоторых садовых цветах. Я покажу вам штокрозу, почти черную, которая напоминает, не передавая точно, чудесный оттенок её глаз.
Если вы когда-нибудь бывали в кузнице в полночь, вы должны были заметить тот странный коричневатый блеск, который отбрасывает стальная пластина, раскаленная докрасна, вот это и будет точно цвет её глаз. Вся мудрость женщины и вся невинность ребенка читалась в них как в книге: но это была такая книга, от долгого чтения которой можно было ослепнуть. Ее взор сжигал... Под таким взглядом могли бы созреть персики в вашем фруктовом саду".
Прошу прощения за неуклюжий перевод: по-французски это звучит куда более пронзительно. Как и то, что тоже целиком и полностью можно было отнести к Мари:
"Ее смех был так близок к слезам, а слезы так близки к смеху... Хотя, кажется, я никогда не видел её слез. Можно было бы сказать: её глаза были слишком горячими, чтобы дать слезам пролиться, - они сразу высушивали их. И потому эти прекрасные глаза, всегда готовые плакать, не были влажными, наоборот: блестя слезами, они излучали жар, являли собою образ, ощущение тепла, а не влажности, ибо, при всем своем доброжелательстве (недоброжелательстве - других), она ухитрялась не пролить ни единой слезинки.
И все-таки она проливала слезы.
Прекрасные, прекрасные, подобные виноградинам. Клянусь, они были обжигающими и при виде их можно было смеяться от наслаждения. Пожалуй, это и называется "плакать жаркими слезами". Значит, я видел человеческое существо, у которого слезы были действительно жаркими. У всех других - у меня, у остальных - они холодные или теплые, а у неё были обжигающие, и так силен был жар её щек, что они казались розовыми. Горячие, как кровь, круглые, как жемчуг, соленые, как море...
Можно было сказать, что она плакала по-моцартовски".
Господи, кому все это интересно! Почему я вспоминаю такие странные, давно забытые книги? Почему я оценил Мари только тогда, когда почти потерял её. Или - уже потерял? Как и Дениз... Наверное, я проклят от рождения: я теряю тех, кто меня любил. Всегда. И только тех, кто меня любил. Остальные живут и здравствуют.
Несколько недель после того вечера в кафе я вообще не вспоминал о Мари. Кажется, даже не видел её в редакции, а больше мне её негде было встретить, даже если бы я к этому стремился. Но я жил привычной размеренной жизнью: писал, читал газеты и любимые книги, слушал музыку. Регулярно встречался со своей очередной любовницей, которая пока ещё меня устраивала, а значит, остальных женщин я замечал постольку поскольку: они в принципе вообще мало что для меня значили, так - средство для приятного проведения досуга, после книг и музыки.
И все-таки мы встретились с Мари на книжном развале, куда я регулярно наведывался в поисках чего-нибудь необычного: естественно, на французском языке, хотя иногда, кляня себя за непростительную слабость и глупость, покупал и русские книги, которые тщательно прятал затем от посторонних глаз. В тот день я облюбовал потрепанный томик стихов полузабытого французского поэта, протянул руку, - и в то же самое время к той же самой книжке протянулась другая рука. Женская. Я поднял глаза и узнал Мари.
Боже, как она покраснела! Как будто между нами было что-то такое, о чем можно было непрерывно вспоминать, мечтать о новой встрече и вот так вспыхнуть из-за того, что мечта обернулась явью. Хотя... Сейчас я думаю, что для неё эта встреча действительно была чем-то вроде подарка судьбы. Меня же только удивило совпадение наших вкусов - не более того. Да и чувствовал я себя в тот день более одиноко, чем обычно, несмотря на то, что давно привык к одиночеству и оно меня почти никогда не тяготило. И вообще, одиночество - это прекрасная вещь, только... Только нужно иметь кого-то, кому время от времени можно сказать, насколько прекрасная вещь одиночество.
