Фридрих Незнанский - Репетиция убийства
— То есть не пришелся вам, Кристина, Минчев по душе. — Грязнов подумал было перейти с Кристиной на «ты» — она-то ведь уж давно ему «тыкала», — да не стал: мало ли чего подумает. И без того слишком уж я с ней предупредителен, шампанского подливаю, зажигалку подаю, с Миней вот развеселил — того гляди, за очередного несчастного влюбленного примет.
— Категорически не пришелся, Денис. Он ведь, знаешь… Слушай, неловко мне о мертвом так говорить, только если уж ты расследуешь… Он, похоже, параноик был. Или как там эти называются, у кого мания преследования?
— Минчев говорил, что за ним кто-то охотится?
— Не знаю, охотится ли, но следит — точно. Это он мне тогда, в первый вечер, выложил, когда я на депрессию пожаловалась. У вас, говорит, депрессия, за мной следят, а мы с вами вот сейчас приляжем под люстрой и забудем обо всех неприятностях. Длинно так объяснял.
— А поконкретнее, Кристиночка, пожалуйста!
Услышав «Кристиночку», Арбатова победно улыбнулась. Грязнов мысленно обругал себя последними словами.
— Да много чего говорил, Дениска, но я, знаешь ли, как услышу о том, что человек слежку за собой подозревает, так сразу понимаю: мозгом двинутый. Потому что если в самом деле заметил слежку, так не маленький: пошел бы и разобрался, а если не замечаешь, а только «чуешь» — так тут уж головку надо лечить. Бедный мальчик, конечно. На этой почве и покончил с собой, наверное.
— Кристина, а не говорил Игорь случайно, кто за ним следит?
— Говорил, но я бы лично ему не поверила.
— Ну так кто же?
— Его же собственная жена. По-моему, Олей ее зовут. Ольга, значит, Минчева. — Кристина протянула Денису пустой бокал.
В. А. Штур. 27 июня
Петр Павлович Хорек, главный врач больницы, похоже, от посетителей такого рода весьма устал. «Корочка» Штура исторгла из хилой груди Хорька тяжелый вздох — а может быть, даже стон. Вениамин Аркадьевич грыз спичку (в кабинете не курили, что он понял по отсутствию пепельницы) и на редкость терпеливо ждал, пока главный врач разберется, что же ему делать с очередным сыщиком. Вариантов-то немного: Штур — официальный представитель органов, куда ж Хорьку деваться.
— Пойдемте, Вениамин Аркадьевич, — с еще одним вздохом произнес главный врач, подсмотрев имя в удостоверении и вернув последнее владельцу. — Проведу я вас к певице нашей сладкоголосой. А к ниндзя, извините, пока нельзя.
— Ниндзя?
— Ну, или самураю… Как их там звать — боевиков этих плосколицых…
Штур сообразил, что речь идет о Паке, и подумал, что сам понятия не имеет, как называются боевики у корейцев. Но какой Пак кореец — так, фамилия одна да рожа, а вообще — на наших хлебах взращен. Хотя, что он делал пятнадцать лет назад, до того, как пришел в ФСБ к генералу Тарасенкову, Штур не знал. Может, и был корейским боевиком, ха-ха, как они там называются. Да ну, кто бы взял корейского боевика в ФСБ. Там анкетка нужна чистая. И, кстати, пятнадцать лет назад ФСБ еще не было ФСБ, а называлось по старинке — КГБ.
— Петр Павлович, расскажите мне сперва, как наши больные себя ведут?
— В смысле…
— В смысле чем заняты, с кем общаются, не нарушают ли режим, не шляются ли по чужим палатам, если шляются, то по каким, главное — кто к ним приходит, даже если пока никого не пускали, возможно, кто-то цветы, передачки приносил, а также все, что еще сможете вспомнить.
— Понимаете ли, гражданин следователь, дело в том, что я — главный врач больницы и…
— …и не вникаете в личное дело каждого пациента. Понимаю, понимаю. Но скажите, сколько больных на сегодняшний день лежат у вас в палатах повышенной комфортности?
— Э… двое.
— Арбатова и Пак, верно? Кроме того, к этим пациентам слишком часто шастают всякие личности, которые не прочь потыкать вам в нос некими интересными «корочками». Ну, вот как я, например. — Вениамин Аркадьевич вдруг подумал, что Пака вполне могли навещать уже его бывшие коллеги, и им бы, наверное, позволили с больным пообщаться, в то время как следователю ни-ни. — Так неужели же вам, милейший Петр Павлович, ни на минутку не стало интересно, что это у вас за больные такие хитрые?
Петр Павлович, видимо, понял, что запираться бессмысленно. Да и запирался-то он по инерции, из чувства противоречия. Этот следователь все-таки государственный, из городской прокуратуры, все по-честному. А с другой стороны — скрывать вовсе нечего, что уж там…
— К Арбатовой родственники регулярно заглядывают, — начал Петр Павлович. — Психотерапевт был, опять же родители пригласили, академик, светило нашей науки. Собственно, он и решал, когда она от шока оправится. А Пак у нас еще лежачий. У него два ранения. Одно в голову — так, ерунда, пуля кожу поцарапала и кусочек скальпа содрала. Второе — в легкое. Прострелено насквозь, сильное кровотечение — до сих пор. Вставать ему нельзя. Целыми днями лежит, глядя в потолок, на вопросы отвечает, когда сам захочет, часто просто отмалчивается. С кем общается… Не знаю. В больнице — ни с кем, но у него же телефон в палате, да и сотовый, по-моему, наличествует. Звонить может кому угодно. А посетителей у него, кажется, еще не было. Хотите — точнее у сестер узнаю.
Штур увидел, что дожал. Особо даже не стараясь, дожал — на самом деле ему было абсолютно ясно, что ничего интересного Хорек не скажет. Так, лишняя практика. Да и всегда приятно пробить оборону классического администратора, у которого любую, самую безобидную информацию приходится вырывать с кровью и мясом — а почему, он и сам не знает. Рефлексы у них такие, у администраторов.
— Ладно, Петр Павлович, сестры — это потом. Пойдемте, пожалуй.
Они чинно двинулись по коридору. Штур с удовольствием бы пробежался бегом, но надо было, во-первых, «держать лицо» перед главврачом, а во-вторых, смотреть вокруг. Причем второе — смотреть вокруг — необходимо было даже не следователю-Штуру, а человеку-Штуру. Чтобы не забывать о том чудовищном контрасте между тем, что творится здесь, на трех нижних этажах больницы, и там, на четвертом, где находятся апартаменты для элиты.
Надо было заглядывать в десятиместные палаты, где сидели на койках, покачивая головами, старухи, обмотанные грязными бинтами. Надо было вдыхать смрад, разносящийся по больнице из туалетов с засоренными и не подлежащими уже ремонту унитазами. Надо было прислушиваться к хамству молоденьких, но уже вконец обнаглевших санитарок, скупо отвечающих на вопросы пациенток (Штур с Хорьком проходили по женскому отделению).
«Всегда считалось, что профессии врача, медсестры и им подобных — одни из самых почетных, — думал Вениамин Аркадьевич. — Нам это с детства внушали, мы привыкли в это верить… А на самом деле такого чудовищного хамства, как от медиков, не услышишь даже от торговок. Никто больше этих тварей не выказывает такого пренебрежения к своим пациентам. И я давно понял почему: потому что, попав в больницу, ты целиком и полностью в их руках. Ты можешь быть каким угодно большим начальником там, за стенами клиники, но здесь ты никто. Тебя, пациента, называет на „ты“ соплюшка втрое тебя младше, и только от нее, заразы, зависит, легко ты перенесешь безобидный укол или не выдержишь и взвизгнешь от боли. И только она, зараза, может вынести за тобой судно, а может и „забыть“, и тогда, если рядом нет доброго „ходячего“ соседа, тебе придется часами вдыхать вонь и не знать, когда и куда тебе придется, пардон, помочиться в следующий раз… Жаловаться на нее бесполезно: ее отчитают — а на другой день она найдет, как отомстить, у нее много способов. Такой власти, как у медсестры, ни у кого на свете нет. Это для них испытание властью, и его никто не выдерживает. Ну, может, кто и выдерживает, но я таких не встречал».
Они добрались до четвертого этажа, и мир преобразился. Да, деньги делают чудеса даже с медиками. Штур ничуть не сомневался, что четвертый этаж будет роскошен. «Но это же несправедливо, черт бы вас всех побрал! Может быть, в других каких-то отраслях и можно допустить, что, у кого кошелек толще — тот и прав, тот и достоин лучшего… В конце концов, допустим, что „заработал“ и „заслужил“ — это одно и то же. Заработал денег — заслужил комфорт. Но больница — тут же мы имеем дело со здоровьем, с человеческой жизнью! Это не меряется деньгами! Никак!»
Для Штура это было второе испытание подряд. Сперва Покровское-Глебово, теперь вот — палаты для «крутых».
В предбаннике при появлении Вениамина Аркадьевича двое широкоплечих верзил как по команде вскочили и замерли в самых недвусмысленных позах. Одно резкое движение, и они готовы порвать кого угодно. Чистые бультерьеры. Успокоились, только внимательно рассмотрев удостоверение Вениамина Аркадьевича. Один из верзил за двоих представился, поименовав себя «телохранителем звезды» и никаких документов при этом не предъявив.
В тот момент, когда наконец Вениамин Аркадьевич намеревался открыть дверь, она открылась сама и из палаты вышел тот самый частный детектив, который ошивался в офисе «Лючии». Вениамин Аркадьевич его физиономию очень хорошо запомнил.
