Наталья Александрова - Тайна «Ночного дозора»
Гертджи приподнялась на локте, пристально посмотрела на лицо лежащего рядом мужчины.
— Что тебе? — хриплым, неуверенным голосом проговорил Рембрандт.
— Ты позволишь мне надеть тот жемчуг.., то розовое ожерелье, которое она хранила в своей черной шкатулке?
— Нельзя, — отмахнулся Рембрандт. — Как ты не понимаешь, если кто-то увидит.., родичи Саскии и без того очень недовольны. Они могут пойти к судье…
— Никто не увидит! — Гертджи лукаво рассмеялась, на круглых щеках появились такие славные ямочки. — Я же не собираюсь надевать этот жемчуг на люди! Что же, ты считаешь — я ничего не понимаю? Только примерить., никто не увидит, кроме тебя!
Он ничего не ответил, просто не успел ответить, а она уже вскочила — бесстыжая голая девка с большой грудью и круглыми голубыми глазами, ничем не отличающаяся от дешевых шлюх с Нийстраат, нахально расхохоталась, тряся своими обильными телесами, и вытащила из кармана его теплой домашней куртки, висящей на стуле, маленький медный ключик.
Через несколько минут она вернулась ожерелье из крупного, словно светящегося в темноте розового жемчуга на полной розовой шее было единственным ее одеянием.
— Тебе нравится? — проговорила она низким, волнующим голосом, и снова скользнула под одеяло. — Я же сказала, глупенький — никто не увидит, кроме тебя!
— Ты как ребенок, — прошептал Рембрандт, почувствовав, как мгновенно проходит все его раздражение, и обнял ее.
* * *Гертджи лежала на спине, прислушиваясь к ровному дыханию спящего мужчины.
Вот и все, она добилась того, чего хотела.
Конечно, еще не скоро удастся сделаться его женой и полноправной хозяйкой этого дома, но теперь уж хозяин никуда не денется. Она не выпустит его из своих пухлых ручек.
Конечно, ему далеко до ее покойного мужа, до этого беспутного трубача.., вот тот был мужчина хоть куда!
Но зато у мейстера Рембрандта есть прекрасный дом, а у его покойной жены — замечательные украшения…
Гертджи почувствовала кожей теплый, словно живой, жемчуг и мурлыкнула от удовольствия, как сытая кошка.
Сонный мужчина почувствовал это и принял на свой счет, сладко потянулся.
Дурачок! Им будет очень легко вертеть…
Вдруг какое-то движение возле двери спальни заставило Гертджи повернуть голову.
В дверях стояла та.
В длинной мятой рубахе, с растрепанными волосами, с красными лихорадочными пятнами на щеках, она смотрела на Гертджи с плохо скрытой насмешкой.
— Что ты смотришь? — прошептала живая женщина, почти не разжимая губ. — Нечего тебе тут делать! Отправляйся обратно, в свою могилу! Зря, что ли, на тебя навалили такую гору земли? Убирайся на кладбище! Покойники по тебе скучают!
Однако мертвая и не подумала уходить. Она подняла бледную полупрозрачную руку и погрозила живой сопернице. И снова странно усмехнулась.
— И что ты смеешься? — прошипела Гертджи, приподнимаясь в постели. — Тебе ли смеяться надо мной? Видела это? — и она приподняла левой рукой розовое ожерелье, чтобы та могла хорошенько его рассмотреть. — Видела? Твой жемчуг у меня на шее, твой муж — у меня в постели.., так чему же ты смеешься?
Рембрандт, недовольно пошевелившись, что-то сонно проговорил на каком-то непонятном, невразумительном языке.
— Спи, спи! — бросила ему живая женщина. —Мы тут сами без тебя разберемся!
Она снова повернулась к двери.
Покойница что-то шептала, не переставая усмехаться, и Гертджи неожиданно почувствовала странную неуверенность.
Может быть, сражение еще не выиграно, и ей так и не удастся стать настоящей хозяйкой этого дома?
Она вспомнила того человека в черном, его холодные твердые руки, его глаза, будто видящие ее насквозь.., нет, советы такого человека не могут обернуться добром!
* * *— Что будем делать? — довольно спокойно спросила Катаржина, когда они оказались на улице.
Старыгин не сразу откликнулся, потому что сам себе удивлялся, не мог разобраться в собственных ощущениях. Отчего он не хочет поделиться со своей спутницей полученной информацией? Отчего ведет себя скрытно, как будто не доверяет ей? Однако что сделано, то сделано, и он решил, что если сейчас признается, то темпераментная его подруга может устроить грандиозный скандал. И хорошо бы ему сейчас остаться одному хотя бы ненадолго.
— Выпьем кофе, — кивнул он на витрину небольшого уютного кафе, и как только Катаржина направилась к стойке, спустился вниз, где в узеньком коридорчике располагались две двери с мужским и женским силуэтами.
Тщательно заперев дверь и усмехнувшись, он достал из кармана карту Таро, найденную в монастырской келье.
Там, в монастыре, он только мельком взглянул на нее, и сейчас нужно было изучить ее гораздо подробнее и внимательнее, пока Катаржина не хватится его.
Возникшая между ними недоговоренность разрасталась, как снежный ком, карта стала его собственной тайной.
Первое, что он несомненно понял, рассмотрев находку — это то, что карта была из той же колоды, что и три прежние, найденные в Праге. Тот же стиль, та же рука художника, да и время оставило на этом листе точно такие же отпечатки — тот же желтоватый оттенок картона, так же потерты сотнями рук края карты.
Значит, и речи не может быть о том, что эта находка случайна.
Карта была оставлена в келье именно для него, она была посланием к нему, запиской, причем оставили ее совсем недавно, чтобы никто посторонний не перехватил это послание.
Но что же ему пытались сообщить?
Он снова внимательно рассмотрел изображение.
Сгорбленная старческая фигура отшельника, длинная седая борода, морщинистое лицо, темно-зеленый плащ с наполовину опущенным капюшоном, посох пилигрима в левой руке, зажженный фонарь в правой.., отшельник, девятый Аркан Таро.., что же хочет сообщить ему этот сгорбленный старик?
Дмитрий Алексеевич перевернул карту обратной стороной, рассмотрел рубашку.
Ничего особенного.
Снова перевернул лицевой стороной, и тут заметил, что номер Аркана, изящно выписанная девятка чуть заметно подчеркнута буровато-коричневой чертой.
Значком того же цвета, каким были нарисованы стрелки на старом пражском кладбище. Что это — губная помада странного оттенка? Или засохшая кровь?
Девятка. Девять. Что это может значить?
Скорее всего, время. Время, когда кто-то будет ждать встречи со Старыгиным.
Место встречи обозначено фреской с изображением врача и больного, и, как в старом советском фильме, изменить место встречи нельзя. А вот время ему сообщили таким способом…
Впрочем, может быть, это ловушка? Или, как в Праге, он найдет в монастыре очередной труп?
Но так или иначе, он должен принять брошенный вызов. Другого пути у него нет.
Когда он поднялся наверх, Катаржина пила кофе за столиком. Взгляд ее темных глаз был непроницаем, Старыгин тоже постарался выглядеть совершенно спокойным.
После кофе она предложила прогуляться.
— Раз уж мы все равно здесь, отчего бы не совместить приятное с полезным? Возможно, мы наткнемся на что-нибудь, что наведет тебя на мысль, где можно искать следы картины…
Он согласился, чувствуя себя двуличным обманщиком. Они долго ходили по городу, потом обедали в крошечной траттории, где подавали удивительно вкусную лазанью и, само собой разумеется, кьянти. Катаржина была спокойна и ровна в обращении, никуда не спешила, пила вино маленькими глотками, ничуть не пьянея, только в глазах ее темный огонь горел все ярче. Старыгин невольно поддался обаянию этой женщины. Она была не из тех, кем хотелось любоваться, кому хотелось дарить цветы, целовать руки, гладить по голове. В ее присутствии не хотелось шутить и дурачиться. Но сила, исходящая от нее, притягивала Старыгина, как магнит. И еще загадка.
Кто она? Сколько ей лет? Где жила все это время? О чем думала, вставая утром и глядя в окно? И какие картины расстилались перед ней? Черепичные крыши средневековой Праги? Или суровые замки Шотландии? Или дивные пейзажи Италии — уходящие вдаль поля, одинокие деревья на горизонте, горы, смыкающиеся с небом? Говорят, что итальянские художники эпохи Возрождения, для того, чтобы создать на картине знаменитую голубоватую дымку «сфумато», жгли специальные породы дерева, образовывая легкий полупрозрачный дымок. И только великий Леонардо терпеливо, день за днем, дожидался нужного освещения.
«Кажется, я выпил слишком много кьянти», подумал Старыгин, поймав себя на том, что едва не сказал последнюю фразу вслух.
— Пойдем в гостиницу, — шепнула Катаржина, взяв его под столом за руку.
Темные глаза зазывали и манили, обещая раскрыть тайну. Или загадать новую загадку.
* * *На этот раз она не набрасывалась на него с бешеной всепоглощающей страстью, она прильнула с томительной нежностью, была тиха и покорна. Одежда соскользнула на пол, обнажив тело худое, но не костлявое, с рельефными тренированными мышцами, тело спортсменки и альпинистки. Старыгин не мог сказать этого о себе однообразная сидячая работа не способствует развитию спортивной фигуры. Представив, что Катаржина о нем думает, он почувствовал, как лицо и шею заливает краска смущения.
