Анна Данилова - Одинокие ночи вдвоем
Комната оказалась заперта.
– Он готовил сюрприз. Он так ждал этого дня, так ждал… – Григорий отпер дверь, распахнул ее, и мы вошли в просторную, крепко пахнущую свежим деревом и лаком комнату. Новая мебель, розовые шторы, письменный стол, веселые, цветочного узора, светильники, нежный толстый ковер, зеркальный шкаф…
– Он приготовил ей комнату? – Я остановила свой взгляд на аккуратно застеленной кровати, спрашивая себя, поместятся ли на ней двое.
– Да нет же! Как вы не понимаете! Эту комнату он приготовил для Оли! Он собирался сказать Дине об этом, он готовился, он заказывал эту мебель, он даже советовался со мной и моей женой, как все лучше обустроить. Он даже компьютер ей купил, правда, он еще запакован, стоит внизу, в прихожей…
Мне вдруг стало не по себе. И хотя я не имела к этой истории прямого отношения (разве что моего жениха обвинили в убийстве этой роковой женщины), я растрогалась, готова была расплакаться от охвативших меня чувств. Вспомнилось, как Ананьев встречал нас с Лизой, как угостил окороком. «Это окорок. Не подумайте, это не взятка никакая… Тем более что я ни в чем не виноват. Просто… от души. Вы такие… симпатичные, молодые… Вот только работа у вас сволочная… Трудная». Подумалось, как могла Дина не заметить, что живет рядом с таким добрым, хотя, может, и не похожим на других человеком. Пусть у него много странностей, пусть он сам себе создает сложности и сам же их преодолевает, но все равно – он любил Дину, заранее уже любил ее дочку, которую давно, оказывается, готов был принять. Быть может, если бы не странная аллергия, Дина была бы с ним счастлива и не случилось бы никаких трагедий? Хотя мы до сих пор так и не узнали, кто и за что убил этих людей.
Мы вернулись в гостиную, я предложила выпить чаю и немного поспать. Сил на то, чтобы заняться поисками улик или чего-нибудь интересного, что могло бы пролить свет на эти преступления, уже не было. Я вдруг вспомнила про Мишку, про работника Ефима.
– Мишка? Должно быть, у себя… – ответил на мой вопрос Григорий.
– А где он живет, ночует? Чем питается?
– Там, между постройками, есть небольшая времянка. Ефим купил ему недавно и холодильник, и новую плитку. Даже телевизор цветной. Думаю, он там. Кроме той работы, что он выполняет, ночью он еще и сторожит… у него даже ружье есть. Правда, он не имеет права на это ружье, ему бы никто и никогда не дал разрешение…
– Однако ваш брат, Григорий, эксплуатировал Михаила на все двести процентов… И как же он с ним расплачивался?
– А как расплачиваются за любовь со своей собакой? Хорошим отношением, кормежкой… Мишка был его преданным псом…
И в это время мы услышали резкие, прерывистые звонки, собачий лай. Я посмотрела на часы – стрелка подбиралась к четырем часам… Но за окнами было темно, и приближение утра не чувствовалось.
– Кто-то пришел… Я сейчас. – Григорий проверил, на месте ли пистолет, и пошел открывать. Мы с Адамом двинулись следом. Звонки прекратились, и лай собак тоже.
– Адам, тот, кто пришел, уже превратился в еду для собак, честное слово… Слышишь, как тихо стало?
Мы остались на крыльце, пытаясь разглядеть идущего по темной дорожке к воротам Григория Ананьева.
– Подождите, не открывайте! – крикнула я. – Мало ли кто пришел…
Пространство за воротами было освещено уличным фонарем, но кто именно стоял рядом с калиткой, разглядеть было невозможно.
– Кто там? – спросил Ананьев калитку.
Ему ответили, но нам с Адамом не было слышно. Григорий, однако, открыл калитку, и мы увидели черный силуэт человека. Высокого, худого.
– Я стоял перед воротами полчаса… – дрожащим и осипшим голосом произнес человек, и его голос показался мне знакомым. – Неужели вы меня не слышали? Ну, неужели вы все, вас трое, меня не слышали? Вы что, нарочно не подходили к воротам? Что вы за люди такие? Знаете же, что живете в таком месте, где полно диких, бешеных собак… А если бы они меня разорвали?
– Вадим, – позвала я, – вы что, не узнаете меня?
Он замер, прислушиваясь к моему голосу, потом медленно двинулся мне навстречу. Подошел к крыльцу. И я вдруг поняла, что его беда поработала над его внешностью и мозгами. Худой, небритый, неадекватный… Он смотрел на меня глазами слепого. Словно не узнавал.
– Да это же я, Глафира…
– Боже… Глафира… Я понял, понял… Вероятно, вы все хотите меня спросить, что я здесь делаю? Зачем пришел? Да вот затем и пришел, чтобы понять, как можно было вот так не открыть ворота… Вот вас трое. Вокруг ночь, тишина. Я звонил, кричал, бил ногами по воротам… Неужели вы ничего не слышали?
– Вадим, мы были на втором этаже и действительно ничего не слышали… Все-таки дом находится на приличном расстоянии от ворот… Но главное, что мы вам открыли. И вы не пострадали. Проходите… Григорий, познакомьтесь, пожалуйста, это Вадим Орешин, тот самый несчастный муж, теперь уже вдовец, жену которого здесь загрызли собаки. – И вполголоса добавила: – Думаю, он не в себе.
– Примите мои соболезнования… Проходите в дом. Я очень, очень сожалею, что так все получилось.
– Но потом мы услышали звонки, – сказала я и почувствовала, как Адам взял меня за руку и стиснул. Что-то было не так. Я это поняла и замолчала.
За столом Орешин сидел неспокойно, постоянно оглядываясь. И я подумала, что он вернулся вовсе не для того, чтобы проверить, услышит ли кто в доме звонки. Думаю, что он и сам не знал, зачем приехал сюда. Добирался, скорее всего, на такси. Сбежал из Лизиной конспиративной квартиры.
– Она должна была подружиться с ними, – вдруг сказал он, глядя на чашку чая, которую я поставила перед ним.
– Кто?
– Маша. Если бы она пришла, как я, с колбасой или хлебом, она бросила бы их собакам, и они бы ее не тронули… Но разве она могла знать, что их так много… вот сейчас осталось только три. И они голодные. И виноваты в этом – кто? Мы, люди. Мы должны были отслеживать размножение этих собак. Вернее, что-то делать, чтобы они не размножались. Голод, скажу я вам, страшная штука. В сущности, голод – мощный рычаг, который приводит в движение мозг и мышцы, который заставляет человеческий организм развиваться, чего-то достигать…
Мне его было так жаль! У него, бедняги, снесло, что называется, крышу. Голову, мозги…
– Я вот зашел в магазин купил колбасы, я же знал, что здесь собаки… Я, понимаете, не мог не знать! Так вот, я бросил им, этим тварям, еду, и они стали есть… Они много ели, а я смотрел, но продолжал все равно звонить и стучать… Я знал, что в доме люди, здесь же стоит машина… Но это несправедливо… Я остался жив, а Маша погибла. Она была так молода, у нее было такое нежное сердце… Я любил ее, понимаете? А собаки… Одна из них мне в знак благодарности подала лапу… Собаки ни в чем не виноваты!
Я чувствовала, как Адам смотрит на меня. Он явно хотел мне что-то сказать. Он вдруг стал втягивать носом воздух, но я и тогда ничего не поняла. Больше того, в голову полезли самые несвоевременные и нелепые мысли о том, что многое из нашей работы за последние сутки теперь никому не понадобится: взять хотя бы собранные отпечатки пальцев. Теперь уже все это не имело никакого значения, как и многое другое…
И в эту минуту произошло то, что я не забуду никогда в жизни.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел маленький человек с ружьем. Он быстро прицелился и выстрелил в Орешина. Вадим рухнул со стула, и под его головой стала быстро разливаться кровь.
Сверкнула мысль, что за этими выстрелами последуют и другие. Я зажмурилась. И тут же услышала бормотание:
– Мишка пошел к свиньям. К свиньям… Они голодные, их кормить надо…
Когда я открыла глаза, Мишки в комнате уже не было. Вероятно, он пошел к своим свиньям.
– Ну вот… Вот вам и ответы на вопросы: кто убил Дину и Ефима, – сказала я. У меня зубы стучали от нервов. – Я чувствовала, я, можно сказать, знала, что Мишка видел убийцу… Видел, да только не знал, где его искать… А сейчас, когда он услышал лай собак и увидел за воротами Орешина, он узнал его…
– Надо звонить Лизе, – сказал Адам.
– Подождите… что произошло, вы можете мне объяснить? Этот человек… – Григорий ткнул пальцем вниз, указывая на труп Орешина. – Вдовец… Так значит, это все-таки он… Но за что он убил Ефима? За что? Только лишь за то, что тот не услышал звонка? Так получается? Но провод-то от звонка перерезала Дина, это она во всем виновата. Она!!!
Я заставила себя опуститься рядом с трупом, внимательно посмотрела на него.
– Ну что? Ты так ничего и не поняла? Ты не чувствуешь запаха?
– У меня насморк, Адам… А что я должна почувствовать?
– Запах, Глаша! Запах, тот самый, который исходил от сумки в квартире Орешиных… Эта сумка принадлежала ему, этому человеку, и он – не Орешин… Скорее всего, его брат-близнец или просто брат, удивительным образом похожий на него… Скорее всего, он присутствовал и на снимках в семейных альбомах Орешиных, да только мы всюду принимали его за Вадима. И там, где рядом с Машей был Вадим, вполне возможно, был вовсе и не он, понимаешь? Все так просто, что даже неинтересно… – Адам говорил с жаром, увлеченно, словно он все это понял еще там, в квартире Орешиных. – Было два брата, которые любили одну и ту же девушку. Она, Маша, предпочла Вадима. А второй брат, назовем его Николай, так вот, этот Николай совершил какое-то преступление… Сел надолго в тюрьму, но не переставал любить Машу… И так случилось, что ее смерть совпала по времени с его выходом из тюрьмы… Куда ему идти? Конечно, к брату. Если, конечно, у братьев были более-менее хорошие отношения… И та сумка – это была его сумка, понимаешь?.. Ну не могла у Вадима Орешина завестись в его чистоте, комфорте и уюте такая странная вещь, набитая провонявшими тюрьмой шмотками… И когда мы с тобой вошли в квартиру – я просто уверен в этом! – он слышал весь наш разговор… Он же и украл собственную сумку, когда мы отправились к Юдину. Он знал, что мы поедем сюда, он же слышал. Он тоже решил поехать за нами…
