Шарль Эксбрайя - Ловушка для простака
Франц пошел было к себе в комнату, но на пороге снова обернулся.
– И подумать только, что, если бы только упрямому, как мул, полицейскому инспектору не пришло в голову копнуть поглубже, потому, видите ли, что официальный вердикт его не устраивал, Энрико Шмиттер с дружками вышли бы сухими из воды! Удачи такого рода и вознаграждают нас за все прочес, Сенталло…
Если Вертретер и вправду отлично выспался, то о Людовике этого никак не скажешь. Всю ночь он вертелся с боку на бок, но сон не шел. Невзирая ни на что, он не мог уверовать в виновность Энрико Шмиттера. То, что друг-благодетель оказался не только вором и убийцей, но еще и злым гением, отправившим его за решетку, просто не укладывалось в голове. Существуют особые границы восприятия, за пределами которых человеческий мозг отказывается работать. Всю жизнь страдая от людской злобы, Сенталло цеплялся за несколько светлых воспоминаний, спасавших его от беспросветной тоски. Если появление в его жизни Эдит Вертретер в какой-то мерс смягчило удар после того, как Людовик узнал о двурушничестве Мины, то кто поможет забыть о предательстве тех, кто, казалось, любил его как сына? Вопреки рассудку, подсказывавшему, что надо смириться с отвратительной правдой, Людовик упрямо твердил себе, что разговор с господином Шмиттером все уладит и объяснит. Он еще не знал, каким образом, но уж очень хотелось верить, что управляющий персоналом банка Линденманн сумеет рассеять это чудовищное недоразумение. В конце концов, инспектор уже не раз ошибался, может, и теперь он не прав? Вертретер, конечно, думает лишь о благополучном разрешении всех загадок и слишком рад, что одержал верх, несмотря на все препоны, а потому не особенно раздумывает о нравственной стороне вопроса и психологическая невозможность Шмиттера-преступника его нисколько не беспокоит. Есть лишь виновные и невиновные. Вспомнив, как Вертретер радовался, предвкушая арест господина Шмиттера, Людовик едва не возненавидел инспектора.
Утром, когда все трое собрались за завтраком, ни Франц, ни его сестра ни словом не намекнули, что заметили измученный вид своего гостя. Что бы ни думал Людовик, Вертретеры понимали его растерянность и уважали его горе. Полицейский уже собрался уходить, как вдруг Сенталло спросил:
– А мне что делать?
– Отдохните, старина. До завтрашнего вечера, когда вы встретитесь со Шмиттером, мы все равно ничего не можем предпринять. Стало быть, поваляйтесь в постели и расслабьтесь. А завтра вы погуляете по городу и заодно проводите Эдит на экспресс в Этцернелен…
Эдит перебила брата.
– Нет, Франц, я поеду только в воскресенье утром. Я хочу остаться здесь и узнать, чем все кончится… А кроме того, по-моему, Людовика не надо оставлять одного…
– Ну что ж, хорошо, дети мои, поступайте как знаете! А я побегу рассказывать комиссару Лютхольду последние новости и обсуждать с ним меры, которые нам придется принять, с одной стороны, чтобы вас защитить, Сенталло, а с другой – чтобы убийца в очередной раз не проскользнул у нас между пальцев. Шмиттер обрек вас на семилетнее тюремное заключение, а потом пытался свалить на вас еще и три совершенных им убийства. Нельзя же быть благодарным до слепоты!
Выслушав рассказ Вертретера, комиссар недоверчиво покачал головой.
– Уж не больны ли вы, инспектор?
– Вы можете что-нибудь противопоставить моим доказательствам, господин комиссар?
– Противопоставить ва… Да все! Понимаете, Вертретер, все! Эта история с начала и до конца притянута за уши! А ваш Сенталло – просто сумасшедший, теперь в этом и сомневаться нечего! Да-да, и к тому же преступный сумасшедший! Он питает навязчивую ненависть ко всем, кто в его больном мозгу выглядит виновником якобы несправедливого приговора! Но, черт возьми, я знаю Шмиттера больше двадцати лет и повторяю вам: все это набор нелепостей!
– Как угодно, господин комиссар, завтра мы это проверим.
– Совершенно верно, инспектор, хотя я ничуть не сомневаюсь, что ваш Сенталло проведет ночь в камере, ожидая, пока его отправят либо обратно в тюрьму, либо в клинику. Желание во что бы то ни стало обелить этого типа превратилось у вас в идею фикс, и вы готовы поверить любым сказкам, лишь бы они лили воду на вашу мельницу!
– В таком случае, господин комиссар, я подаю в отставку!
– Не кипятитесь, господин Вертретер! На меня это не действует! А что до вашей отставки, то я сам потребую ее завтра вечером. И если с господином Шмиттером вдруг случится несчастье, вам грозит кое-что посерьезнее.
– Но, господин комиссар, Сенталло звонил ему у меня на глазах!
– А вы удостоверились, что он действительно разговаривает с господином Шмиттером?
– Нет.
– Вот как? А ведь это азбука нашего ремесла! Однако вам так хочется поверить в виновность господина Шмиттера, что вы даже не удосужились сделать элементарную вещь!
– Уверяю вас, мне бы и в голову не пришло заподозрить его в чем бы то ни было!
– Возможно, но вы готовы были поверить в чью угодно виновность, лишь бы этот неизвестный или, наоборот, слишком известный человек отвел подозрения от Сенталло! Хотите знать, что я об этом думаю, Вертретер? Вас провели, как новичка!
– Прошу прощения, господин комиссар, но, даже признавая, что виноват, – а я действительно зря не проверил, с кем разговаривает Людовик, – не могу согласиться с вашей точкой зрения.
– Неудивительно!
Сенталло в это время тоже выдерживал натиск. Но ему пришлось бороться с самим собой. Эдит по мере сил старалась помочь. Молодая женщина рассказывала, какое отчаяние ее охватило, когда выяснилось, что Антон мерзавец и клятвопреступник, сбежавший от ответственности. Тогда Эдит тоже воображала, будто рушится весь мир, ведь она так доверяла Антону! Все вокруг казалось настолько гнусным, что за жизнь явно не стоило цепляться. Пожалуй, не будь Курта, она бросилась бы в озеро. Но, к счастью, ничего подобного Эдит не сделала и теперь, познакомившись с Сенталло, очень рада, что не поддалась искушению. Молодая женщина уверяла, что все горести Людовика скоро станут воспоминаниями, а потом их перекроют другие, общие для них обоих. Мало-помалу Сенталло уступал доводам Эдит, но в глубине его души все еще теплилась слабая надежда, что завтра вечером все обвинения против господина Шмиттера рухнут и тот сумеет (хотя пока неясно, каким образом) объяснить невероятное стечение обстоятельств. Людовик даже забывал при этом, что, коль скоро господин Шмиттер докажет свою непричастность к заговору, снова встанет вопрос о его собственной виновности!
Вечер пятницы прошел еще тоскливее, чем накануне. Людовик сидел как на раскаленных углях, и ему казалось, что время тянется бесконечно долго. Эдит тоже выглядела очень встревоженной. Что до Франца, то перепалка с начальником, по-видимому, дала ему богатую пищу для невеселых размышлений. Во всяком случае, Сенталло несколько раз замечал, что инспектор озабоченно хмурит брови.
Почти все субботнее утро инспектор провел в управлении на Обергрундштрассе, тщательно готовя ловушку для господина Шмиттера и подробно расписывая время, чтобы каждый из его подчиненных действовал строго по часам. Комиссар Лютхольд отказался вмешиваться во что бы то ни было. Он заявил лишь, что в нужный момент прибудет на место, дабы засвидетельствовать победу или поражение инспектора, но в любом случае они вернутся сюда с арестованным.
Чтобы отвлечь Людовика от мыслей о предстоящей встрече, Эдит взяла его с собой за покупками. Сенталло непременно хотел купить игрушку для Курта, и, как супружеская пара, они долго обсуждали вкусы малышей с продавщицей большого магазина «Франц Карл Вебер» на Грендельштрассе. В конце концов Людовик выбрал зайца, который играл на барабане и шевелил длинными ушами с привязанными к ним бубенчиками. Эта покупка заменила Людовику и Эдит обручение. Мысль о ребенке, о том, что теперь он станет их общим сыном, объединила их больше всяких клятв. И, выходя из магазина, Сенталло уже гораздо меньше думал о господине Шмиттере.
По совету заскочившего пообедать Вертретера, его сестра и будущий зять пошли в кино, где, как и все влюбленные в мире, весь сеанс держались за руки, а потом, когда вспыхнул свет, очень плохо помнили, что происходило на экране. Дома Людовик помогал Эдит готовить ужин, но и сами они, и Франц поели без аппетита. К восьми часам они успели не только поужинать, но и сложить грязную посуду в раковину. В четверть девятого Вертретер ушел, дав Людовику последние указания. На случай, если его жизни будет грозить опасность, полицейский хотел дать Сенталло револьвер, но тот решительно отказался. Снова оставшись в доме наедине с Эдит, молодой человек с особым тщанием привел себя в порядок. Наконец часы пробили половину девятого. Пора было идти. Не зная, как попрощаться с Эдит, Сенталло неловко пробормотал:
