Марио Пьюзо - Арена мрака
Проповедник медленно простер руку к небу и торжественно провозгласил:
– У меня есть разрешение от нашего создателя!
Красное солнце, посылающее миру последние лучи, окрасило простертую к нему руку ало-розовым светом. Оно уже начало заваливаться за горизонт, и в мягких летних сумерках, точно в сказке, вдали вдруг проступили городские руины, ощетинившиеся на фоне неба, точно неровный строй копий.
Проповедник склонил голову в немой благодарности.
Потом он поднял лицо к небу и простер руки к толпе, символически принимая стоящих перед ним людей в свои объятия.
– Приидите к Иисусу Христу! – закричал он. – Вернитесь к Иисусу. Оставьте свои грехи. Бросьте пить. Перестаньте предаваться блуду. Перестаньте играть в азартные игры, гонясь за земным успехом. Поверьте в Иисуса и спасетесь. Вас наказали за грехи ваши. И наказание ваше пред вашим взором. Покайтесь, пока еще не поздно. Не грешите!
Оглушительный голос замолк, проповедник переводил дыхание. Толпа замерла и отхлынула чуть назад, отброшенная волной громового голоса, которым владел этот тщедушный человечек.
Он продолжал, громко крича:
– Каждый из вас пусть подумает о жизни, которой он жил до войны! Неужели вы не верите, что все страдания, все эти разрушения есть не что иное, как божье наказание за ваши грехи? А теперь юные девы блудят с вражескими солдатами, молодые отроки клянчат у них сигареты. Пуф-пуф! – Он изобразил губами затяжку, и его лицо исказила маниакальная ненависть. – По субботним дням люди отправляются в деревни красть или торговать. Храм господень стоит опустелый. Мы сами призываем на свои головы разрушение. Говорю вам: покайтесь! Покайтесь! Покайтесь! – он теперь истерически выплевывал слова нескончаемым потоком. – Уверуйте в господа нашего Иисуса Христа, уверуйте в бога единого, уверуйте в бога, уверуйте в господа нашего единого Иисуса Христа.
Он остановился и потом угрожающим тоном прокричал, бросая слушателям в лицо резкие обвинения:
– Все вы грешники, все вы прокляты и обречены на адовы муки вечные! Я вижу на лицах у вас улыбки. Вам себя жаль. Но почему господь заставил нас так страдать? Вы задавали себе этот вопрос?
Кто– то из толпы, передразнивая его, выкрикнул:
– Это не господь нас наказал, это америкашки своими бомбардировщиками.
В толпе засмеялись. Человек на скамейке подождал, пока стихнет смех, и, вглядываясь в сумерки, указал на женщину в черном и дико, мстительно закричал:
– Ты, женщина, ты смеешься в лицо господу?
Где твои дети? Где твой муж? – потом он указал пальцем на молодого парня рядом с Моской. – Посмотрите! – обратился он к толпе, и все повернули головы туда, куда указывал его палец. – Вот еще один зубоскал, еще один молодой человек, надежда Германии. Его дитя страдает за его грехи, а он смеется над божьим гневом. Погоди, зубоскал, в лице твоего дитяти я вижу твое наказание.
Подожди. Смотри на свое дитя и жди. – С негодованием и ненавистью он стал указывать на другие лица в толпе.
Молодой парень поставил девочку на землю и попросил Геллу присмотреть за ней. Потом, расталкивая людей, он стал пробираться к проповеднику и выскочил прямо перед ним. Одним молниеносным ударом он свалил маленького проповедника на землю, надавил ему коленом на грудь, схватил его за волосы и стал колотить его птичьей головой о цементное покрытие парковой дорожки. Потом он поднялся.
Толпа рассеялась. Молодой парень взял свою дочку и пошел по парку прочь. И словно по мановению волшебной палочки большинство людей куда-то исчезли. Проповедник лежал без движения на земле.
Кто– то помог ему подняться. С его густых курчавых волос капала кровь, ручейки крови, струившиеся по лбу, застыли на лице красной маской.
Гелла отвернулась, а Моска взял ее под руку и повел по улице. Он заметил, что она сильно побледнела – наверное, подумал он, от вида крови.
– Лучше тебе сегодня посидеть дома с фрау Заундерс, – решил он и добавил, словно оправдываясь за то, что не вмешался:
– Это не наше дело.
Моска, Лео и Эдди Кэссин сидели в гостиной у Миддлтонов. Кроме реквизированной мебели, которая оставалась в квартире, все остальное было уже упаковано в деревянные ящики, выстроившиеся вдоль стен.
– Итак, вы в самом деле собираетесь поехать на Нюрнбергский процесс? – спросил Гордон у Лео. – Когда вы отправляетесь?
– Сегодня вечером, – ответил Лео. – Я хочу провести ночь в дороге.
– Ну, так задайте перцу этим сволочам там! – сказала Энн Миддлтон. – И если вам понадобится солгать, чтобы доказать, что они заслуживают того, что их ожидает, солгите!
– Мне не надо лгать, – возразил Лео. – Я еще все очень хорошо помню.
– Я должен попросить у вас прощения, – сказал Гордон, – за свое поведение в тот день, когда вы у нас были. Наверное, я вел себя с вами очень грубо.
Лео махнул рукой:
– Да нет же, я все понимаю. Мой отец был политический заключенный, коммунист. А моя мать – еврейка, вот почему меня посадили. Хотя мой отец был политический. Разумеется, после пакта Сталина – Гитлера он потерял веру. Он понял, что они оба друг друга стоят.
Профессора, сидящего в углу перед шахматным столиком с вежливой улыбкой на лице, это бестактное замечание испугало. С паническим чувством он заметил, что в Гордоне Миддлтоне зреет гнев, и, не желая быть свидетелем словесного излияния этого гнева, он поспешил уйти. Ярость приводила его теперь в уныние.
– Мне пора, – сказал он. – У меня скоро урок. – Он попрощался с Гордоном и Энн. – Позвольте пожелать вам приятного путешествия в Америку и всего вам хорошего. Мне было очень приятно с вами общаться.
Гордон проводил его до двери и радушно сказал:
– Надеюсь, вы не забудете писать нам, профессор. Я буду ждать ваших сообщений о том, что происходит в Германии.
Профессор склонил голову:
– Конечно, конечно.
Он уже твердо решил не поддерживать никаких контактов с Гордоном Миддлтоном. Любая связь с коммунистом, даже таким безвредным, может в будущем принести ему немало непредсказуемых несчастий.
– Подождите, подождите! – Гордон вернулся с профессором обратно в комнату. – Лео, я только что вспомнил, что профессор в конце недели собирается в Нюрнберг. Вы можете его подвезти или это не разрешено вашей организацией?
– Нет-нет, не стоит! – воскликнул профессор в сильном волнении. – В этом нет никакой необходимости.
– Мне это нетрудно, – сказал Лео.
– Нет, – сказал профессор. Теперь он уже был на грани истерики. – У меня есть билет на поезд, все в порядке. Пожалуйста, я же знаю, что для вас это большое неудобство.
– Хорошо, профессор, – сказал Гордон примирительно и повел его к двери.
Когда Гордон вернулся, Моска спросил:
– Чего это он так раскудахтался?
Гордон взглянул на Лео.
– Он очень щепетильный человек. Его сын военный преступник и обвиняется за какие-то мелкие преступления. Я не знаю, в чем дело, но знаю, что судит его германский суд, а не оккупационный трибунал, так что дело, вероятно, не очень серьезное. Наверное, он побоялся, что Лео об этом узнает и решит, что его сын работал в концлагере, а это, разумеется, вовсе не так. Ты же не будешь возражать, Лео?
– Нет, конечно, – ответил Лео.
– Вот что я вам скажу, – продолжал Гордон. – Завтра я к нему схожу. У меня будет время.
И скажу, что ты его подхватишь завтра вечером.
Как только он поймет, что ты все знаешь, он не откажется. Хорошо?
– Конечно, – ответил Лео. – Очень здорово, что ты заботишься об этом старике.
Энн Миддлтон бросила на него косой взгляд, но Лео вовсе не иронизировал. Он был абсолютно искренен. Она улыбнулась.
– Гордон всегда заботится о тех, кого он обращает в свою веру, – сказала она.
– Я вовсе не обратил его в свою веру, Энн, – возразил Гордон своим рокочущим низким голосом, – но, думаю, кое-что в его сознание я заронил. Он умеет слушать. – Гордон сделал паузу и тихо, но в то же время с легкой укоризной сказал:
– Вряд ли «обратить в свою веру» в данном случае удачное выражение.
Все молчали.
– Когда ты собираешься вернуться? – спросил Моска у Лео.
Лео усмехнулся:
– Не беспокойся, я не опоздаю.
– Куда? – удивилась Энн Миддлтон.
– Я собираюсь стать крестным отцом, – сказал Лео. – У меня и подарок уже есть.
– Как жаль, что я не увижу новорожденного! – сказала Энн. – И очень жаль, что Гелла не смогла прийти сегодня. Надеюсь, она не очень плохо себя чувствует?
– Не очень, – ответил Моска. – Она просто сегодня много ходила. Хотела прийти, но я отсоветовал ей выходить из дому.
– Да ладно уж, кто мы такие, в конце концов! – сказала Энн шутливо, но в ее голосе послышался упрек. Эдди Кэссин, безмолвно сидевший до сих пор в кресле в углу, открыл глаза. Он дремал. Он терпеть не мог ходить в гости к семейным парам. Видя чужих жен дома, в присутствии мужей, он их чуть ли не ненавидел, а Энн Миддлтон ему совсем не нравилась. Она всегда держалась независимо, обладала вздорным нравом и к нему относилась с насмешливым высокомерием.
![Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/165945/165945.jpg)