Наталья Александрова - Руки кукловода
– Бегаю… – протянул Никита извиняющимся голосом. – Но кабинет, конечно, есть, мы сейчас туда идем.
Мы свернули в боковой коридор, поднялись по металлической лесенке, похожей на корабельный трап и подошли к двери с табличкой «Н. А. Козодоев, заместитель директора».
Никита распахнул дверь. За маленьким столиком сидела невысокая полная женщина средних лет в очках и вязала носок. При виде начальника она поспешно спрятала вязание в ящик стола и уставилась на Никиту преданным взором. Он махнул ей рукой, пробурчал что‑то невразумительное и прошел в следующую дверь, которая вела в сам его кабинет.
Кабинет был маленький и неуютный, видно было, что хозяин посещал его редко.
Никита пододвинул мне стул, сам уселся за стол, потом подскочил и спросил:
– Тебе, может быть, кофе?
– Нет‑нет, – замахала я руками, подумав, что его секретарше снова придется оторваться от вязания, а также о том, какую бурду может сварить эта грымза. Судя по обстановке в кабинете, она совершенно не следит за своим начальником Никитой. Вон, пыль на подоконнике, и вода в графине аж позеленела. Да и занавески некрасиво провисли, и никому нет до этого дела. Нет, из рук этой женщины я не хочу принимать ничего, даже кофе.
– Ну рассказывай. – Никита откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с любопытством, чуть склонив голову набок.
Мне показалось, что время пошло вспять, и я снова – влюбленная девятиклассница. Снова сердце забилось неровно, захотелось опустить глаза в пол и дурацки захихикать.
Однако с девятого класса я все‑таки немножко поумнела и не стала с ходу выкладывать Никите лишнее. Я рассказала ему, что занимаюсь по поручению газеты расследованием махинаций с недвижимостью и что по ходу дела узнала про интерес, который проявляют по отношению к Новоапраксинскому химкомбинату, и решила приехать сюда и поглядеть собственными глазами, какой интерес может представлять это предприятие для богатых и влиятельных людей?
Этим осторожным вопросом закончила я свою тираду, невольно оглядевшись по сторонам и вспомнив раздолбанную дорогу, полупустые коридоры и Сидорова с его кувалдой.
Видимо, у Никиты накипело, я задела его за живое, и он заговорил горячо и взволнованно:
– Наш директор… не тем будь помянут, уже два года назад должен был выйти на пенсию, и там ему самое место, но у него с прежних времен везде, где только можно, остались связи и большая мохнатая лапа в Москве, в министерстве. Поэтому он сидит в своем кресле насмерть, как двадцать восемь панфиловцев под Москвой, и никому свои позиции сдавать не собирается. А комбинат он губит! Он упорно и целенаправленно ведет его к банкротству!
Никита вскочил с места и забегал по кабинету. Я с трудом скрыла улыбку – такой он был забавный.
– Два года назад уехал встречать Новый год на Канарские острова, не оставив распоряжений по уплате налогов. Я сунулся в бухгалтерию, срочно нужно проплатить большую сумму, а главбух без санкции и без подписи директора отказывается. Она тоже в пенсионном возрасте и только на дружбе с Марленом Касьяновичем и держится, поэтому без его приказа и пальцем не шевельнет. Это директора нашего так зовут – Марлен Касьянович, – пояснил Никита и продолжил: – В результате у нас появилась недоимка по налогам, на нее набежали пени и штрафы, и все это растет как снежный ком!
Никита оглянулся на меня, требуя сочувствия, но его речи не произвели на меня сильного впечатления. Потому что я не очень‑то понимала, что такое недоимки, пени и штрафы. То есть слова‑то известные, но вот как их применить конкретно…
– Наш комбинат, – продолжал Никита, – закрытое акционерное общество, и этому обществу принадлежат несколько зданий в Петербурге. Можно было вовремя продать какое‑нибудь из этих зданий, расплатиться с бюджетом и сохранить все остальное. Вместо этого Марлен помаленьку распродал все имущество за гроши, все вырученные деньги распределил между главными акционерами, а налоговые долги продолжают расти, и все идет к тому, что комбинат объявят банкротом и выставят на продажу.
– Но если ваш комбинат – акционерное общество, то вы можете переизбрать директора? – вклинилась я в горячий Никитин монолог, потому что мне надоело слушать про бюджет, налоги и акционеров.
– Как бы не так! – заорал Никита. – Марлен со своими приближенными набирает пятьдесят один процент акций, контрольный пакет, а это значит, что он может провести на собрании такое решение, какое хочет. А хочет он одного: чтобы его оставили в покое, чтобы он понемногу распродавал имущество комбината. Причем продает все за гроши, лишь бы что‑то каждый раз оседало в его личном кармане.
Внезапно я тоже ощутила, что хочу одного: посидеть с Никитой где‑нибудь в уютном живописном месте и поболтать о прошлом. А слушать про директора Марлена Касьяновича мне уже порядком надоело. Я вытащила сигареты и огляделась в поисках пепельницы. Ее не было. Никита, поймав мой взгляд, высыпал карандаши и скрепки и придвинул мне пустой пластмассовый стаканчик. Несмотря на то, что я призывно помахала перед ним зажигалкой, прикурить мне рыцарь с химкомбината не дал, пришлось обслужить себя самой.
– Если бы ты видела, какую он себе отгрохал дачу! – продолжал Никита развивать наболевшую тему про директора.
Я оживилась: про дачу стало гораздо интереснее.
– Это не коттедж, это дворец! Честное слово, Петр Первый жил в гораздо худших условиях!
– Ну уж, – усмехнулась я, – а как насчет Екатерины Второй?
– Ты думаешь, я преувеличиваю? – Никита так разгорячился, что даже не заметил моего сарказма. – Во всяком случае, летний дворец Петра Первого, тот, который в Летнем саду, – меньше, чем марленовский особняк!
Взъерошенный, он совсем не похож был на комиссара Каттани. Насколько я помнила Никиту, завидовать чужим особнякам было не его амплуа. Я поняла, что тут все гораздо серьезнее.
– Постой, дорогой мой, – мягко прервала я Никиту, – а какой интерес может представлять ваш комбинат для больших людей? Для очень больших людей? Я, конечно, понимаю, что тебя и тех, кто работает на комбинате, все это очень волнует и расстраивает, ты болеешь душой за рабочих и за общее дело, но ведь в масштабах города этот объект не представляет большого интереса? Старое, запущенное здание, далеко от города, оборудование явно устарело…
– Ты не совсем права. – Никита внезапно успокоился и поглядел очень серьезно. – Нищета, запустение, безлюдье, Сидоров с кувалдой – все это производит отталкивающее впечатление, но нельзя на этом основании делать выводы о никчемности комбината. У нас есть цеха с хорошим современным оборудованием, но оборудование это простаивает, потому что поставщики приостановили отгрузку сырья. Сырье не отгружают, потому что у нас нет денег, чтобы за него расплатиться. Нет сырья – нет продукции, нет продукции – опять‑таки нет денег… Получается порочный круг! – Никита подошел к окну и отвернулся. – А если даже удается выбить откуда‑то деньги, их снимают с нашего счета в качестве штрафных санкций за налоговые недоимки! Из‑за отсутствия денег мы потеряли всех специалистов: людям же нужно семьи кормить, они не могут сидеть здесь, в Новоапраксино, и ждать, пока улучшится экономическая ситуация… Остались только Сидоровы…
Я прикинула, что можно выжать из всего горячего монолога Никиты на предмет написания статьи. Получалось, что ничего. Статья получится самая обычная и дико скучная. В самом деле, о таком уже писали, и не раз, и читают такие статьи только бабушки‑пенсионерки и отставники‑ветераны. Я представила себе лицо Гюрзы, когда я принесу ей такую статью. Лучше и не пробовать. Но отчего‑то несчастный комбинат привлек внимание Петра Ильича? Что он нашел в комбинате такого привлекательного для себя? Хоть я и плохо его знаю, но успела убедиться, что Петр Ильич – это такой человек, который зря ничего не делает…
– Из этого порочного круга нет выхода? – задала я вопрос чисто из вежливости.
Я вижу только один выход, – печально произнес Никита, – нужно получить заем в банке, достаточно долгосрочный, чтобы успеть поднять производство и выйти из финансового пике… И мне удалось даже найти влиятельного человека, который проявил интерес к нашим проблемам и начал подготовку кредитования… Но его убили, убили в собственном подъезде…
– Кто же это? – спросила я с интересом.
– Трубин, Николай Васильевич Трубин.
– Я вспоминаю, это было заказное убийство, Наша газета об этом писала. Это было ведь летом?
– Ну да… а после его смерти никто не хочет со мной даже разговаривать… Стоит мне только заикнуться о кредитах, у всех банкиров просто отказывает слух! У меня создалось впечатление, что кто‑то за кулисами умело направляет наш комбинат к банкротству, кому‑то это очень выгодно!
– Но все‑таки, Никита, – вернулась я к интересующему вопросу, – почему ваш комбинат может интересовать финансовых воротил? Мало ли дышащих на ладан умирающих предприятий? Никита, открой мне секрет, по старой дружбе, а?
