Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями
– Вы знали, что на яхте, кроме гостей и экипажа, находился посторонний? – быстро спросила Амалия.
Шарль Морис изумился:
– В самом деле? Впервые слышу!
– И вы ничего не заметили… скажем так, подозрительного во время пути?
– Мне было не до того, по правде говоря, – усмехнулся актер. – Ева чувствовала, что я от нее ускользаю, и понимала, что ничего не может с этим поделать. На людях еще держала лицо, но наедине закатывала мне ужасные сцены, кричала, что как только она меня бросит, я пойду на дно и никому больше в театре не буду нужен. Ева почему-то вбила себе в голову, что я ничего без нее не значу. Когда она бесилась, у нее становились ужасные манеры, хуже, чем у рыночной торговки, но в конце концов я научился пропускать все ее слова мимо ушей. В те дни я страшно переживал за Луизу, из-за того, что не мог находиться рядом с ней. На каждой стоянке я первым делом бежал на телеграф и слал по десять телеграмм вместо письма, которое шло бы слишком долго. Потом оказалось, что она мои телеграммы сохранила. Все до единой! Знаете, вот по таким мелочам как раз и узнаешь человека…
– Скажите, Шарль, почему Ева Ларжильер поссорилась с хозяйкой яхты? – спросила Амалия.
– Боюсь, что из-за меня, – вздохнул актер. – Я же сказал, с Жинеттой было легко дружить, но Ева никогда не верила в дружбу между мужчиной и женщиной. Ей казалось, будто между нами что-то есть, а Жинетта всегда так общалась с мужчинами – словно кокетничала, но чуть-чуть, знаете ли, как бы не всерьез. Даже ее муж наблюдал за ее манерой со снисходительной улыбкой, но не Ева. В конце концов она не выдержала и сказала Жинетте, чтобы та оставила меня в покое. Жинетта ответила, что ей никто не нужен, кроме одного человека, и вообще пусть Ева хоть выйдет за меня замуж, ей это совершенно безразлично. Боюсь, Лантельм так нарочно сказала, потому что знала, что я бы не женился на Еве ни при каких обстоятельствах. Ларжильер вышла из себя и наговорила ей гадостей, после чего вышла, хлопнув дверью. Потом к Еве пришел Рейнольдс, и я слышал их разговор из-за стенки. Передать дословно, что он ей сказал?
– Разумеется, – спокойно кивнула Амалия.
– Рейнольдс заявил, что если еще раз увидит свою жену в слезах из-за нее, то пусть Ева пеняет на себя. Тут, в общем-то, не слова были важны, а тон. Ева пыталась с ним говорить, как со мной, но Рейнольдс взял ее за шарфик, который был у нее намотан на шее, и, знаете ли, перекрутил его так, что сдавил ей дыхание. Она мне потом рассказывала, что посмотрела в глаза Рейнольдсу и поняла, что тот ее удавит и даже не поморщится. Не думаю, что Ева преувеличивала.
– А потом?
– Потом хозяин яхты мило улыбнулся, отпустил ее и сказал, что, конечно, пошутил, она его дорогая гостья, но пусть не забывается. И ушел.
– Любопытно… – протянула Амалия. – Сама Ева ни словом об этом не упоминала.
– Вы ее видели?
– Да. Кстати, мадемуазель Ларжильер… сестра Мария просила передать, что молится за вас.
Шарль Морис смущенно повел плечом:
– Что ж, если так… Знаете, она мне сильно отравила жизнь в свое время. И я не буду притворяться, что давно ей все простил и забыл.
– Давайте вернемся к тем последним дням на яхте, – попросила Амалия. – Ева и Жинетта поссорились. Что было дальше?
– Ева не вышла к завтраку. Но в каюте было душно, и в конце концов она сдалась и присоединилась ко всем. Жинетта и Рейнольдс встретили ее так, словно ничего и не было. Потом явились немцы для таможенного досмотра, которые всем порядочно надоели. Они вели себя так, словно мы везли оружие или еще что-то в этаком роде. После их ухода мы разыграли целое представление, пародируя их манеры, но тут я сам все испортил. Я играл немца-тугодума и объявил, что обязан по долгу службы обыскать Жинетту – вдруг она везет на себе контрабанду? Ева, услышав это, просто позеленела. И когда мы вечером вернулись в свою каюту, она закатила чудовищный скандал. Кричала, что я себя не уважаю, оскорбляла Жинетту, оскорбляла меня, а потом упомянула Луизу, и тут я чуть ее не прибил, честное слово. Потом она стала рыдать и ломать руки. Все это мне надоело, я ушел в свою комнату, запер дверь, разделся и лег.
– Скажите, – спросила Амалия, – а что, все каюты на яхте «Любимая» запирались на ключ?
– Да. И каюты, и комнаты, если каюта делилась на несколько помещений. Помню, как шумел дождь в ту ночь. Потом следователь спрашивал меня, услышал ли я женский крик, но я ничего не слышал. Кажется, я задремал, и тут в наружную дверь постучали. Ева крикнула, чтобы я открыл… Нет, она сначала стукнула кулаком в стенку, которая нас разделяла, а потом уже сказала, чтобы открыл. Без особой охоты я поднялся и увидел на пороге совершенно растерянного Ролана Буайе. Его щегольская бородка стояла дыбом от ужаса. Заикаясь, он сообщил мне, что Жинетта, кажется, выпала в окно.
– Что вы подумали, когда услышали это?
– От него не пахло вином, Буайе не был пьян. Что я должен был подумать? Я вошел к Еве. Она лежала одетая на незастеленной кровати, лицом к стене, чертя пальцем круги по покрывалу, и неприязненно спросила меня, в чем дело. Я сказал, что с Жинеттой произошло несчастье. Ева повернулась, посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Я ее в тот миг очень хорошо понимал – ведь мы расстались с Жинеттой самое большее час тому назад. Что с ней могло случиться?
– Вы знали о письме, которое Эттингер нашел на столе?
– Ролан мне потом сказал о нем, да.
– Кому оно было адресовано?
– Он не упоминал, а я не спрашивал. Я хотел поскорее выбраться к Луизе, больше меня ничто не волновало. Нехорошо так говорить, но, когда я понял, что из-за гибели бедной Жинетты наше путешествие можно считать завершившимся, я… каюсь, я даже обрадовался.
– Поставим вопрос иначе. Как я понимаю, вы хорошо знали Женевьеву Лантельм в последний год ее жизни. Кому, по-вашему, она могла писать?
– Во всяком случае, не мне, – усмехнулся актер. – Я знаю, что у нее был постоянный любовник. Но кто именно, Жинетта не говорила. Единственное, я уверен, что к театру он не имел никакого отношения.
– Лантельм хоть что-нибудь рассказывала о нем? Где работает, где живет… Может быть, как-то косвенно намекала?
Актер молчал. Хотя было видно, что он колеблется.
– Послушайте, нам очень надо найти этого человека. Мы думаем, что именно он был тем посторонним, который проник на яхту. Но если я не права, значит, мотивы появления постороннего совсем иные, и тогда не исключено, что он мог убить Жинетту.
Шарль Морис вздохнул.
– Однажды я ехал на ее машине, и наш путь лежал через улицу Кардине, – сказал он. – Шофер тогда сказал среди прочего, что часто ездит сюда за хозяйкой. А когда я поинтересовался, кто тут живет, сразу же прикусил язык. Думаю, именно там и жил тот человек, который вам нужен.
– Кардине – огромная улица недалеко от улицы Фортюни, где жила сама Лантельм… – пробормотала Амалия. – Больше вы ничего не помните?
– Нет. Выходит, этот посторонний действительно существует? Я было подумал, что вы… ну… пытаетесь меня заморочить.
– Его видели двое матросов, Жерфо и Шавийар, – серьезно сказала Амалия. – Шарль, а почему вы все-таки решили, что никто не мог убить Жинетту, кроме ее мужа?
– Ролан Буайе сказал мне, что это наверняка дело рук его кузена и что она не могла просто так погибнуть. Но Ролан после ее смерти стал выпивать, и я подумал, что, может быть, он просто сгущает краски. Я бывал в каюте Жинетты, но не обращал внимания на окно, из которого она выпала. А потом, через какое-то время, туда зашел и вдруг увидел на окне Еву. Я подумал, что она хочет покончить с собой, втащил ее обратно и выволок за дверь, после чего не удержался и влепил ей пару пощечин. Ларжильер дрожала всем телом, а потом вцепилась в меня и стала шептать, что все поняла. Мол, из того окна выпасть нельзя, Жинетту вытолкнули в него или убили в каюте и выбросили за борт уже труп. Я привел Еву в нашу каюту, и она стала рыдать, закрыв лицо руками и раскачиваясь всем телом. Она была совершенно искренна, но… Поймите, Ларжильер так меня измучила, что я уже ничего не воспринимал. И был просто счастлив, когда следователь наконец отпустил нас. С первым же поездом я уехал в Париж и все-таки успел к родам жены.
– Скажите, – спросила Амалия, – а вам не приходило в голову, что не только у Рейнольдса имелись причины убить Жинетту?
– Но ведь больше ни у кого причин не было, – удивленно ответил Шарль. – Разве нет?
– А Ева с ее ревностью? Что, если она всерьез восприняла флирт Жинетты с вами? Кроме того, один человек сказал нам, что Еве уже приходилось в своей жизни убивать.
– Никогда не слышал ни о чем этаком, – покачал головой актер. – Думаю, это все обыкновенные сплетни, порожденные завистью. Лично я уверен, что Ева пальцем не тронула Жинетту. Поссориться, сказать что-нибудь колкое – она могла. Сколько угодно! Но убить – ни за что.
– Хорошо, – легко согласилась Амалия. – Последний вопрос. Как по-вашему, почему мадемуазель Ларжильер ушла в монастырь?
