Саманта Хайес - Пока ты моя
— Он был ее преподавателем в колледже, — поведала Аманда. — Их связывал по-настоящему страстный роман. Ну, эти тайные свидания ночью в парке, отъезды на выходные, когда Лиам врал жене, что отправляется на научные конференции, сделанные по секрету подарки… все в таком духе. Салли-Энн как-то звонила мне из почасового отеля, где они остановились. Она говорила, они только и делали, что поедали рыбу с жареной картошкой и трахались. Неудивительно, что она залетела.
Аманда сказала это так, словно «залететь» было чем-то, что вполне можно приобрести в приморском магазинчике. Лоррейн пришло в голову, что это «залететь» мало вязалось с серьезным делом зарождения новой жизни.
— Короче, Расс, по всей видимости, с ума сходил от ревности. Но потом он узнал какую-то серьезную тайну о Лиаме, и разразился большой скандал.
— Тайну? — переспросила Лоррейн, чувствуя себя так, словно вдруг попала в «мыльную оперу».
— Похоже, — сказала Аманда, растягивая слова, — параллельно отношениям с Салли-Энн у Лиама был роман с кем-то еще. Расс все выложил Салли-Энн, и она сильно расстроилась. Даже угрожала, что все расскажет жене Лиама.
— А вы знаете, кем была эта другая? — недоверчиво поинтересовалась Лоррейн.
— Мне известно, что она вела занятия в колледже один вечер в неделю. Курс какого-то дизайна украшений или что-то в этом роде.
— Аманда снова высморкалась. — Салли-Энн была благодарна Рассу за то, что он открыл ей глаза и объяснил, что на самом деле представляет собой Лиам. Хотя можно подумать, она это поняла!
Лоррейн сделала себе кое-какие пометки.
— Ну прямо «воистину королевский провал», — сказала она со вздохом, смысл которого знал только Адам.
Аманда вдруг сгорбилась, съежилась в комочек с трясущимися плечами и сопливым носом. Она схватилась за голову, и слезы потоком хлынули из глаз, капая на колени. Весь ужас известия о смерти подруги еще явно не дошел до сознания бедняжки.
— Есть ли кто-то, кого мы можем попросить приехать сюда и побыть с вами некоторое время? — спросила Лоррейн. — Может быть, какая-нибудь подруга?
Аманда резко вскинула голову, и оказалось, что на лице несчастной застыло скорее презрение, чем печаль. Брови сдвинулись, образовав хмурую морщинку углом, а красный рот поджался так, что вокруг залегли глубокие морщины. Но больше всего взволновали Лоррейн ее глаза — такого злобного взгляда инспектор еще не встречала. И Аманда угрюмо изрекла:
— Моя единственная подруга мертва.
20
Здесь все по-старому — куча работы, накопившаяся за мое отсутствие и только и ждущая, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей о Джеймсе, уносящемся все дальше и дальше. Когда я наконец-то вхожу в офис, намного позже, чем собиралась, чувствую себя так, словно кто-то вычерпал все содержимое моего огромного нутра, оставив лишь бесцельное чрево, полное печали. Измученная и опустошенная, я вешаю пальто и направляюсь прямиком в туалет.
— Привет, — бросает Тина, когда я возвращаюсь, не отрывая взгляда от компьютера. Она стучит по клавишам как безумная, наверняка занимаясь обновлением какого-то личного дела. — А я уж думала, ты сегодня не придешь. Все в порядке?
Я знаю, Тина хочет спросить сочувственно, но она так погружена в электронное письмо, которое печатает, что вопрос звучит довольно холодно.
— Ну да… — отвечает поглощенный своими мыслями Марк, даже не замечая моего прихода. — Ты что, слышишь, как урчит у меня в животе? Кажется, ланч был час назад…
Он произносит это медленно, сосредоточенный на документе, который сейчас листает. И признается:
— Я снова умираю с голоду.
— Клаудия здесь, придурок, — объясняет ему Тина. — Я говорила с ней, не с тобой.
Марк поднимает голову от бумаг.
— О, привет, — говорит он, осознавая, что вклинился в нашу беседу. — Все хорошо?
Я киваю:
— Простите, что опоздала. Не самый лучший день. — Я вымучиваю из себя улыбку.
Они уже много раз проходили через это со мной. Позже, если выдастся свободная минутка, мы будем поглощать пончики от «Криспи крим» и отпускать глупые шуточки о русалках, тайном отпуске на пляже и том, как весело Джеймс проводит время без меня. Они спросят, почему я просто не уволюсь и не стану женой военного моряка, в которую могла бы превратиться с некоторой долей шика. Это позволит мне несколько раз в неделю обедать в компании новых друзей из теннисного клуба, к которому я, несомненно, присоединюсь, или потягивать свежевыжатый сок в спортивном зале после занятий с личным тренером. Я ходила бы на занятия по обучению икебане и акварельной живописи, устраивала бы званые обеды, о которых потом говорили бы еще долгие месяцы. Вдобавок к этому стены в моем доме стали бы святая святых для самых современных и перспективных художников, потому что меня приглашали бы на все лучшие лондонские вернисажи.
— Джеймс уехал утром, — потерянно пожимаю плечами я, и коллеги предлагают мне написанное на лицах участие и чашку чаю.
Усаживаюсь за рабочий стол, но вместо того, чтобы сосредоточиться на своих обязанностях, размышляю, о чем же мы с Зои будем говорить, когда я вернусь домой. Не сомневаюсь, сегодня я ее расстроила, да так, что она выскочила из дома, хлопнув дверью. Понятия не имею, куда она убежала. Может быть, мы будем молча сидеть перед телевизором, робко спрашивая одна у другой, что хочется посмотреть, не холодно ли, будет ли завтра снег и не принести ли что-нибудь выпить? Или мы станем без умолку болтать о мужчинах, ее пока еще таинственном прошлом и недавно рухнувших отношениях, наших любимых фильмах и книгах, всех наших надеждах и мечтах? Сегодня вечером мне как воздух нужны компания, человеческое тепло, участие. Размышляя об этом, невольно задаюсь вопросом, для чего я нанимала Зои, — чтобы она заботилась о мальчиках или обо мне?
Мой компьютер загружается, возрождаясь к жизни, и с моих губ срывается стон. Стоило провести какое-то время вне рабочего места, как папка с входящими письмами переполнилась. Последнее электронное письмо с пометкой «срочно» сообщает о том, что через десять дней я должна участвовать в судебном заседании в качестве свидетеля. Я бегло просматриваю подробности. К горлу подкатывает тошнота. В этот день у меня занятия в дородовой группе — если, конечно, я еще буду беременна. Мне совершенно не хочется пропускать свою йогу.
Щелкаю по следующему сообщению.
— О боже! — вырывается у меня. — Марк, ты видел ссылку на новость о деле Флетчер?
Я вижу, что эту ссылку скопировали и ему тоже.
— Я не проверял почту минут десять.
Марк щелкает мышкой, читает и бледнеет. Мы знаем, что это — часть работы, но когда происходит нечто подобное, принимаем все близко к сердцу. Это удар по нашему отделу и по нам, сводящийся к следующему: кто бы ни нес ответственность за то, что обездоленный ребенок проскользнул сквозь защитную сеть, широко и точно раскинутую нами под обществом, виноваты всегда будем мы.
— Ну вот, новая солидная порция ужасов, — констатирую я. Стоит газетам взяться за дело, и одна неудача сводит на нет тысячи благополучных, успешных историй.
— Это не наша вина, — уверяет Марк. — Не было ни малейших оснований отбирать его в то время.
А потом он признается мне, что уже знал об этом ужасающем случае, но не хотел обременять меня неприятностями. Неужели он считает, что я отреагирую на это проще, когда у меня наконец-то родится ребенок?
— Значит, они считают, что мы позволили ему умереть с голоду, — твердо произношу я, давая понять, что давно приобрела закалку к подобного рода вещам.
Одно дело — газетные статьи, и совсем другое — суровая действительность. Я пытаюсь припомнить. Ну да, этим случаем занимались другие сотрудники отдела. Тот ребенок не был моим подопечным, хотя я действительно видела его один раз, когда у меня спрашивали мнение как у независимого специалиста. Я представила заключение, согласно которому никаких причин для беспокойства не было. Прекрасно помню запачканную едой одежду ребенка, его румяные щеки, которые вот-вот треснут, — он был пухлым и регулярно прибавлял в весе, черт побери! Мать подросткового возраста, казалось, контролировала ситуацию, у нее было достаточно поддержки: ее собственная мать, тетя, парень — все хотели участвовать в воспитании ребенка.
— Мы бросили его в беде, — шепчу я.
Нет, такое никогда не научишься воспринимать спокойно.
Все возвращаются к работе, и повисает тишина, пока мы отправляем переживания по поводу гибели ребенка в особую коробочку в нашем сознании, предназначенную для таких трагедий. «Что же произойдет, когда эта коробочка забьется под завязку?» — думаю я. Что, если там больше не останется места для голодающих детей, занимающихся членовредительством тинейджеров и родителей-алкоголиков? В голове стремительно проносятся изображения выложенной белой плиткой психиатрической больницы, мысли о бесконечной терапии и коктейле из лекарств, с помощью которого мир должен заиграть новыми красками. Я рассуждаю эгоистично — просто смешно, — а моя работа ничего подобного не подразумевает. Прищуриваюсь и вижу перед мысленным взором запертую в палате женщину, которая колотит ладонями по ударопрочному оконному стеклу, вырываясь из смирительной рубашки и умоляя ее выпустить. И эта женщина — я.
