Клара Санчес - Украденная дочь
Я уже собиралась выходить из дома, когда вдруг зазвонил телефон. Это звонил тот, на чей звонок я надеялась даже меньше, чем на звонок Матео.
Мне звонил учитель из школы, в которой когда-то училась Лаура.
Для начала он заявил, что и сам не знает, почему решил мне помочь. Школа обязана хранить в секрете сведения о своих учениках и их родителях, а потому он в случае чего будет отрицать, что информация, которую он сейчас мне сообщит, была передана им и его школой, и ему поверят больше, чем мне.
Затем он рассказал мне, что ту девочку звали Лаура Валеро Ривера. Семь лет назад она жила в доме № 24 по улице Калье-де-лос-Риос, находящейся в Эль-Оливаре, в пригороде Мадрида. Он также дал мне ее номер телефона. Эль-Оливар представлял собой довольно фешенебельный жилой район, расположенный километрах в пятнадцати к северу от нашего дома. Его застраивали вокруг городка с населением в пятьсот человек, и с течением времени находившиеся в нем загородные виллы с бассейнами перестали использовать только как место отдыха в выходные дни и превратили в обычное жилье.
Учитель попросил меня употребить данную информацию исключительно в благих целях.
— Я работаю в системе образования уже сорок лет и полагаю, что научился различать плохих и хороших людей. Мне кажется, ты достойна того, чтобы тебе доверяли.
Я принялась его успокаивать и благодарить. Мне, по правде говоря, отнюдь не казалось, что, предоставляя мне подобные сведения, он чем-то рискует.
Едва только наш телефонный разговор закончился, как я тут же позвонила по номеру, который он мне дал.
— Лаура Валеро?
— Что-что?.. А-а, она здесь уже не живет, — раздался в телефонной трубке голос женщины средних лет. — Такая фамилия была у прежних жильцов. Они уехали отсюда семь лет назад, и теперь этот дом снимаю я.
Эта женщина рассказала мне, что прежним жильцам после их отъезда еще долго приходила на этот адрес почта. Они время от времени приезжали и забирали ее, но в конце концов перестали это делать, и тогда она стала отдавать письма обратно почтальону. Больше она об этих людях ничего не знала — в том числе и того, где они живут теперь.
Этой женщине, видимо, хотелось поговорить, и она не преминула настороженным тоном поинтересоваться, что мне, собственно говоря, от этой семьи нужно. Я сказала, что была школьной подругой Лауры и что мне очень хотелось бы ее разыскать.
— Может, о них знает что-нибудь хозяйка дома.
Заставив меня довольно долго прождать с телефонной трубкой в руках, она в конце концов сообщила мне номер телефона и имя хозяйки дома.
Столько было увещеваний со стороны того учителя по поводу предоставляемых мне сведений — и так мало толку от них! Пока что мне не удалось добиться почти ничего. Впрочем, почти ничего — это все-таки лучше, чем вообще ничего. Было бы, наверное, намного легче спросить у мамы, что она знает о Лауре, и начать с того, на чем она остановилась…
Хозяйка дома, в котором когда-то жила Лаура, была глуховата, и втолковать ей что-то оказалось не так-то просто. Я спросила, могу ли я с ней встретиться, и она с восторгом согласилась. У меня складывалось впечатление, что обитатели Эль-Оливара предпочитают разговаривать с людьми не по телефону, а у себя дома. Эта женщина жила в доме, который сначала назвала по телефону «большим», а затем — «очень большим», чтобы я вдруг не перепутала его с каким-нибудь обычным домом.
Я не стала брать свои чемоданчики, а прихватила с собой только блокнот. Мне было очень жаль, что у меня нет фотографии Лауры и я не могу показать ее этой женщине. Свои планы на этот день мне пришлось кардинально изменить: сначала я навещу маму, после чего где-нибудь перекушу и затем отправлюсь в район Чамартин. В Эль-Оливар я приеду примерно в половине пятого, а это вполне подходящее время для того, чтобы прийти к кому-нибудь в гости.
Выйдя из пригородного поезда, я попала в полное безмолвие. Людей здесь, наверное, или не было вообще, или они все спали. Раздавались лишь крики и чириканье птиц да стрекотание разбрызгивателей. Дома прятались за каменными заборами и металлическими воротами, над которыми возвышались растущие во дворах сосны. Больше ничего примечательного здесь не было. Если что-то и обращало на себя внимание на узких улочках, так это соцветия вьющихся растений и запах сырой земли, свидетельствовавший о том, что некоторое время назад тут прошел дождь. Мне подумалось, что этот запах чем-то схож с запахом духов: ими попользовались уже давно, а запах все держится и держится.
Нужная мне женщина жила на улице Рододендро в доме № 3. Она, в общем-то, поскромничала, сказав, что у нее очень большой дом, потому что в действительности он был просто огромным: окружающая его стена из розоватого камня тянулась аж на половину всей длины улицы. Через ворота в этой стене вполне могло бы промаршировать целое войско с боевыми слонами. Едва я приблизилась к воротам, как находившаяся за ними собака подняла неистовый лай, тут же подхваченный всеми собаками по соседству. Лай был таким громогласным, что мне показалось, будто от него задрожала вся округа.
— Проходи, — сказала мне служанка в униформе из ткани в розовых квадратиках. — Они тебя не тронут.
Собак здесь, оказывается, было две — черные доберманы. Они с угрожающим видом оскалились, но я сразу же постаралась дать им понять, что ничуть их не боюсь, что они — собаки, а я — человек. Мама всегда говорила, что у нее и так хватает хлопот, чтобы еще тратить время на выгул собаки, а потому собаки у нас никогда не было. Я довольствовалась тем, что иногда играла с соседской собакой или с Гусом в парке.
— Давайте друг друга уважать, — сказала я доберманам.
Служанка покосилась на меня. Собаки пошли следом, тихонько рыча.
— Я же говорила, они тебя не тронут, — сказала служанка.
Мне почему-то подумалось, что этой тихой женщине пришлось, наверное, понервничать, прежде чем эти собаки привыкли к ней и стали считать ее своей, и что-то изнутри подбивало ее проверить, будет ли происходить то же самое и с остальными смертными.
— Если им и вздумается на кого-то напасть, то только не на меня. Они знают, что я не желаю им ничего плохого и что я их не боюсь.
— Ты что, умеешь разговаривать с животными?
В ее голосе чувствовались ирония и легкая горечь.
— В этом нет необходимости, — ответила я. — Они видят не просто глаза, рот и уши, а страх, трусость, храбрость, доброту, злость. Мозг у них устроен по-другому.
Она уже открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но тут навстречу нам вышла хозяйка дома. Она была укутана в вязаную шаль. Румяна на ее щеках были нанесены так густо и так небрежно, как будто она наносила их, не видя себя.
— Это ты…
— Да, — сказала я. — Мы разговаривали с вами по телефону.
— Ага. Ну проходи.
Взглянув на собак, она спросила:
— Они тебя не напугали?
— Не переживайте. Я их не боюсь.
— А должны были напугать. Для этого я их и держу.
Она разговаривала очень громко, и мне пришлось последовать ее примеру. Когда мы зашли в вестибюль, наши голоса начали отражаться эхом от сводчатого потолка. Я сказала, что у нее очень красивый дом.
— Но ты же его еще не видела, — пожала она плечами, и я поняла, что во время разговора с этой женщиной мне следует внимательнее относиться к деталям — так сказать, с педантичностью ученого.
Мы зашли в гостиную, окна которой выходили на сад с такими зелеными лужайками и такими зелеными листьями, что обои, вазы и мебель в гостиной тоже казались чуть зеленоватыми. Гостиная была очень уютной и красивой, но при этом какой-то пустынной. Мы сели на мягкий кожаный диван — такой мягкий, что, казалось, он меня вот-вот проглотит. Если бы рядом со мной не раздавался громогласный голос собеседницы и если бы среди этих стен не было так прохладно, я наверняка бы заснула.
Волосы у хозяйки дома были очень черными. На макушке они слегка поредели. Она смотрела на меня сонным взглядом. А вместе с ней точно таким же взглядом смотрели и оба ее добермана.
— Вон та девушка, — сказала она, показывая в сторону камина, — это я. В те времена, когда была молодой, красивой и сильной.
Над зеленоватой мраморной каминной полкой висела огромная фотография балерины в классическом костюме.
Я, взглянув на эту фотографию, сказала своей собеседнице, что она и в самом деле была молодой, красивой и сильной. Я точь-в-точь повторила ее слова, чтобы ни переусердствовать, ни недоусердствовать в своей лести. Она кивнула и повернула голову в сторону двери.
— Мари! — крикнула она так громко, что моментально прогнала сон и у меня, и у доберманов.
Мари появилась через несколько секунд. Она принесла серебряный поднос, на котором стоял серебряный чайный сервиз с фарфоровыми чашечками. Было заметно, что сервиз довольно тяжелый, и Мари, поставив его на стол, облегченно вздохнула.
