Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт
Эдик явно воспрял после вчерашнего шока: умыт, побрит, причёсан и благоухает лосьоном после бритья, а не перегаром. Мой друг с аппетитом уплетает яичницу с помидорами. Я не люблю помидоры с жареными яйцами, поэтому придвигаю к себе блюда, наполненные красиво нарезанной колбасой, сыром, зерновой хлеб и баварское крестьянское масло. Настоящий океан холестерина! Кельвин с ужасом таращится на моё безрассудство. Я подмигиваю консультанту. «Не боись, плешивый! Настоящим мужикам холестерин необходим».
Вокруг все свои. Эрих с большой головой, Лиля с горой посуды, Алинка на цыпочках, Урсула в фиолетовой майке, остроносая Селина, одинокий Кокос, вертлявый Никс, Почемутто, Круглый Ын. Завтрак проходит непривычно спокойно. Больше никаких трупов, плавающих в извёстке или висящих под потолком. Кому как, а мне это нравится.
– А где ваш Леонардо да Винчи с супругой? – спрашиваю Эдика.
Человек-справочник обязан знать всё. Он и знает.
– Доктора Бахмана и Понтип вызвал к себе Сквортцоф. Я видел, как их увозили четверть часа назад в полицейской машине.
– А о Баклажане новостей нет?
Эдик радостно улыбается.
– Есть! Она звонила Селине из клиники.
Селина, услыхав своё имя, тут же ввинчивается в разговор.
– Вы о Баклажане? Да, ей уже лучше.
– Она сказала, что с ней случилось?
– Внезапно открылась старая язва в двенадцатиперстной кишке. От этого резко упало давление, и Баклажан потеряла сознание. Вот был ужас! Слава богу, вчера вечером ей язву заклеили. Современная методика! Сейчас она чувствует себя хорошо. Передаёт всем привет.
– Ее можно навещать?
Селина оживляется.
– Даже нужно! Коллеги! Если кто-нибудь соберётся к Баклажану – я приготовлю вещи, которые она просила.
– Какие проблемы? Давай, я съезжу, – предлагает Эдик, – и всё ей отвезу.
– А меня возьмёшь с собой? – интересуюсь я. Глупо упускать такой случай.
– О чём речь? Конечно, поехали.
– Сначала нужно спросить разрешения у инспектора, – брюзгливо напоминает нам Кельвин.
– Сами знаем, не маленькие, – грубовато отвечает Эдик плешивому.
Я машинально постукиваю пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Что, скушал, извращенец?»
После завтрака стою у ворот Замка, наслаждаюсь унылым колокольным звоном. Пять минут назад, по моей просьбе полицай – облегчённая версия Сквортцофа – позвонил инспектору. Сквортцоф попросил передать трубку мне и, выслушав, отпустил к Баклажану.
– Но если узнаете что-нибудь интересное – сразу же сообщите! – пробурчал он на прощание.
А вот и Эдик. Оказывается, мой друг является обладателем смарта – крошечной двухместной машинки. За последнее время их стало много в Нашем Городке.
– Добро пожаловаться, Вадим! – приветствует меня Эдик, едва я просовываю голову в дверку. – Устраивайся в моём «сморчке» поудобнее, пристёгивайся и погнали!
– Надеюсь, ты знаешь дорогу к клинике? – задаю я вопрос, когда мы трогаемся.
– А что тут знать? Сначала граданём, потом курванём, а дальше всё прошильдовано.
– О’кей.
Эдик общается со мной на жаргоне, принятом среди германских русаков. Хотя и с задержкой, но я его понимаю. В переводе на нормальный русский язык, это означает: «Сначала едем прямо, потом свернём, а дальше везде есть указатели».
Клиника расположена далеко за городом, на вершине высокого холма. Далеко по германскому счёту – пять минут езды по автобану плюс десять минут по местным дорогам.
Яростные порывы поднявшегося ветра разгоняют хмурую пелену тумана, и Эдик едет быстро. Примерно сто сорок километров в час. Удивительно, что наша табуреточная поповозка вообще способна развивать такую скорость. Мы даже обгоняем стремительный красный ламборгини. Вообще-то, «итальянец» неторопливо двигается по правой полосе. Его водителя не раздражают огромные ленивые фуры с номерами евростран, ползущие перед самым носом.
– Теперь можешь хвастаться, что ездишь быстрее ламборгини. Я смогу подтвердить, – улыбаюсь я.
– Он просто ждёт, когда крайняя левая полоса станет свободной, – хихикает Эдик. – Вот тогда и «утопит» педаль в пол.
Я тут же убеждаюсь, что мой приятель опять прав. Не успевает он закончить фразу, как мимо нас с рёвом проносится ламборгини и пропадает впереди, в нашем будущем. По сравнению с «итальянцем» наш малыш стоит на одном месте. Эдик испуганно шарахается вправо и «сморчок» начинает пересчитывать белые полоски разметки. Полоски предупреждающе сигналят (есть у них такая функция – будить уснувших за рулём водителей), а я сконфуженно молчу.
– Вообще-то можно и не говорить никому, что потом уже он нас обогнал, – как бы, между прочим, замечает Эдик, возвращая «сморчок» на прежнее место.
Мы сворачиваем с автобана на узкую местную дорогу. Справа и слева за проволочной оградой расстилаются полосатые поля. Вот промелькнула знакомая будка с заметной издалека надписью «цветы». Прошлой осенью мы с Сашей здесь останавливались. В этом месте один предприимчивый фермер выращивает цветы на продажу: георгины, гладиолусы, какие-то ещё. Есть даже подсолнухи и тыквы. Впрочем, на тыквенных грядках тогда торчал колышек с запиской: «тыквы не рвать!». Будка – это касса. В двери, закрытой на замок, проделана щель для денег, над ней скотчем приклеена картонка с ценами, рядом висит банка, полная маленьких острых ножиков. Ножики – для того, чтобы было удобнее срезать цветы. На банке надпись: «Верните, пожалуйста, нож обратно». И на несколько километров вокруг никого.
Помню, как я сидел в машине, ожидая, пока Саша соберёт цветы для мамы. Сидел и размышлял о разнице менталитетов. Здесь фермер приезжает на своё поле лишь вечером, чтобы забрать накопившиеся за день деньги. Закономерно, что доверие к тебе вызывает ответное желание пойти навстречу, не брать лишнее, не уехать не заплатив. А в России рано или поздно, но обязательно вырвали бы все цветы, вытоптали грядки, сломали будку и нагадили в неё. Такое правило. Всё же мы очень разные – жители противоположных сторон Европы.
Эдик паркует подуставший «сморчок» на стоянке перед главным входом в клинику. Отсюда летом Марина забирала меня домой. Вывезла из широких стеклянных дверей в инвалидной коляске – нелепого, с дурацкой повязкой на просверленной голове, беспомощного как идиот. Это теперь я снова герой, а тогда – только, что слюни не пускал. Ладно, проехали.
В сторонке стоят рейсовые автобусы. Клиника Нашего Городка обслуживает весь округ, поэтому здесь, на вершине холма, заканчиваются несколько маршрутов. Возле автобусов кучка водителей, ёжась на ветру, болтает о чём-то своем, водительском. Водители автобусов в Нашем Городке – это солидные дядьки в возрасте, при галстуках, с подстриженными усами и аккуратными причёсками.
Заходим с Эдиком в просторный вестибюль. У самого входа торчит нагоняющий тоску автомат с дезинфицирующим составом. Каждый посетитель клиники может бесплатно уничтожить опасные бактерии на своих руках. Самые осторожные смазывают даже лицо. Эдик автомат игнорирует, я тоже. Зараза к заразе не пристанет! Что мы не русские, что ли?
В вестибюле бодро чирикает стайка неугомонных тинейджеров. Их кеды завязаны разноцветными шнурками. Один кед красным, другой черным. Такая сейчас странная мода у молодежи.
Подходим к регистратуре. «Халло! – Халло!» Эдик узнаёт, в какой палате лежит Баклажан. Наша женщина с экватора находится на минус первом этаже. «Чюсс! – Чюсс!» Шагаем по широкому светлому коридору мимо кафе и залов ожидания к лифту, уворачиваясь от больных в инвалидных колясках.
Сразу заметно, что клиника построена недавно. Всё вокруг новенькое, современное, модное. Значит, у города деньги есть. Бавария – это самая зажиточная земля Германии. Донор федерального бюджета. За счёт Баварии не плохо живут и восточные земли. Баварцы, конечно, ворчат, но терпят. А как же иначе? И ежу понятно, что германское единство стоит денег.
В прозрачном лифте вместе с нами едет настоящий старик Хоттабыч. Высокий арабский дед закутан в длинное белое одеяние, на голове красуется огромная тоже белая чалма. На чалме сверкает какой-то серебристый знак. Ну, очень представительный старикан! На минус первом этаже мы с Эдиком выходим, а Хоттабыч спускается дальше. Я знаю, что ниже располагается реанимация. Я сам гостил в ней прошлым летом. Настоящая юдоль скорби. Чистилище. Оттуда только два пути: наверх – к жизни или ещё ниже – в морг.
Широченные двери, даже не двери, а ворота, автоматически распахиваются перед нами. В них автокран может проехать. За воротами – ещё одна регистратура или как там это у них называется? Из-за стекла на нас смотрит медсестра-турок. Она выглядит так, словно на двенадцатом месяце беременности. «Халло! – Халло!» Не задерживаясь, проходим мимо безразмерной медсестры. Доступ к больным здесь свободный, поэтому не обязательно общаться с персоналом. Мы и так знаем, куда идём.
