Яна Розова - Темная полоса
Тем временем Дмитриев раздобыл сведения о Сонином сыне и нанес нам второй удар, гораздо более сильный. Когда Дмитриев взялся шантажировать нашу Соню во второй раз, у нас был шанс спасти ее жизнь, дав следователю то, что он хочет, а именно деньги. Но Соня вздумала хитрить, заманив Василия Ивановича в постель и записав на диктофон их разговор, в котором Василий снова повторил свои условия шантажа. Увы, но то ли Соня была неосторожна, то ли следователь и вправду был профи, замысел моей подруги он раскусил. Результат был мне известен.
И Дмитриев действительно возвращался в квартиру Сони, потому что в ее телефоне не было записи их разговора. Он обнаружил диктофон, который Соня припрятала в банке из-под кофе на кухне.
Но после убийства Сони, которое изначально в планы следователя не входило, Дмитриеву пришлось взять тайм-аут в благородном деле травли зайцев. Однако, не желая тратить время зря, он организовал подставу, посадив в приемную следователя Стаценко двоих «взяткодателей» и анонимно сообщив в вышестоящие структуры о предполагаемом факте вымогательства со стороны прокурора Стаценко.
Все удалось, но радости в душе Василия Ивановича не было. Инна, беспокойная и непонятная, что-то ждущая, куда-то спешащая, занимала все его мысли. Она снова замышляла что-то, пытаясь манипулировать моей дочерью и разрабатывая один за другим все новые и новые планы мести. Мстить она собиралась, понятное дело, лично мне. Дмитриев просил ее не предпринимать без него никаких действий. Он даже следил за сестрой, но вчера вечером случилось непоправимое – Инна покончила с собой.
Василий Иванович позвонил сестре около половины двенадцатого вечера. Он был занят целый день, попутно отгоняя мрачные мысли. А они ежеминутно всплывали в его сознании, сбивали с толку, путали мысли. Он опасался за Инку. Правда, даже в самых страшных снах он не мог себе представить, что она намечает нечто настолько ужасное.
И только когда Инна сказала ему по телефону, что она нашла выход, очень хороший выход, просто даже совершенный, Василий Иванович начал подозревать худшее. Инна призналась, что мужа она никогда не любила, она любила в нем только ту частичку, которую он унаследовал от своего отца. Но и Женя никогда не любил ее. Если бы он только дал ей шанс проявить свои чувства, возможно, они оба были бы счастливы. И его равнодушия Инна простить ему не может. Она не позволит бывшему мужу быть счастливым за ее счет.
Она подготовила последний сюрприз для Жени. Памятный подарок. И если Вася не хочет, чтобы Инна являлась к нему с того света, он должен ей помочь.
– Вася, на ноже – отпечатки пальцев Натальи, – сказала она, перед тем как навсегда повесить трубку. – Ты понимаешь?
Он понимал. Выскочив из дому в спортивных штанах и домашних шлепках, Василий Иванович прыгнул за руль своей машины и бросился к сестре. Он летел как сумасшедший, он нарушил все правила движения, он испугал охранника в вестибюле, послав его подальше в ответ на просьбу зарегистрироваться в книге посещений. Он чуть не выбил двери еле ползущего лифта. Но он опоздал.
Тело Инны лежало на полу кухни рядом с колонной. Все, что мог сделать ее брат, – это сохранить на ноже мои отпечатки пальцев.
Потом, уже после приезда опергруппы и милиции, Дмитриев заплатил охраннику на первом этаже за неожиданную поломку видеокамеры, которая привела к потере информации о входящих и выходящих из дома людях. Запись в журнале тоже переправилась на счет три.
– Завтра я вернусь, дорогая моя Наталья Вячеславовна, – устало объявил мне Дмитриев, завершив исповедоваться. – Я получу либо деньги, либо тебя. Если честно, я даже с большим удовольствием произведу арест. Инка бы хотела именно этого.
Глава 20
Не могу сказать, сколько времени я просидела одна в своем кабинете, не меняя позы, не думая ни о чем. Что я чувствовала – не знаю. Пожалуй, ничего. Я вяло решила, что надо позвонить Саше. Оставить, так сказать, прощальные пожелания по поводу Варьки. Теперь Варвара будет на его попечении. А нам надо в институт поступать, меньше года осталось. Потом я поеду домой, чтобы поговорить с дочерью. Мне надо рассказать ей все, объяснить каждый свой поступок, каждый поступок Инны. Она не должна испытывать чувство вины за то, что ее мать сидит в тюрьме. Она вообще должна уехать отсюда как можно скорее. Надо и это сказать Сашке. Позвонить маме…
На Женю мне не остается времени. Никакой последней ночи, никаких прощальных объятий. От этого придется отказаться. Но мы что-нибудь придумаем, пусть сейчас все так больно, зато потом…
В кабинет заглянула Оленька.
– Наташа, что случилось?
– Оля, большие неприятности. Не могу говорить. А то начну рыдать.
Ясные глаза Оленьки уже наполнились слезами. Я испугалась, что она заплачет, а уж тогда и я… Эта женская эмпатия – поддержка и наказание одновременно.
– Наташа, я хотела сказать, что тебе звонят, а я переключать не умею. Подойдешь к моему столу?
Я встала, но от неподвижного сидения затекли ноги, и я не смогла сделать ни шагу.
– Оленька, нажми «слэш» и 101, хорошо?
– Наталья, извините, не знаю вашего отчества, – сказал мне мужчина на том конце провода. – Я звоню по поручению Геннадия Егоровича. Вы в курсе, что с ним произошло?
– Да.
– Его подставили, и мы знаем кто.
– Дмитриев, – сказала я.
– Так вот. – Адвокат не удивился, услышав эту фамилию. – Запишите, пожалуйста, номер телефона. Вы должны рассказать этому человеку все, что знаете о Дмитриеве. Звоните скорее.
– Вы не могли бы передать Стаценко кое-что…
…И у меня было еще одно неоконченное дело.
Дольче.
В надежде, что появились от него новости, я позвонила Якову. Яков сочувственно ответил, что нет, ничего! В его голосе звучало искреннее волнение, ведь он скоро должен был возвращаться в Германию, а его друг оставил его одного. Еще Яков сказал, что очень скучает по Дольче, что перестирал все его вещи, убрал в квартире и купил для друга креветки и сыр «дор-блю». То, что он любит.
Все это было очень трогательно.
После разговора с Яковом я стала собираться домой, но он снова позвонил, и на этот раз с хорошими новостями.
– Наташа, Дольче связался со мной с городского телефона. Очень ругал себя за то, что забыл мобильный и не помнит твой номер наизусть, но я ему продиктовал его и он тебе перезвонит.
– Но где он?
– Дольче очень удивился, узнав, что ты не знаешь о его планах. Он говорил тебе, что собирается на выставку во Францию. Там фестиваль вечерних причесок, а он, ты же знаешь, специализируется на них. И он просил тебе обязательно передать, что его окна выходят на Париж. Огромное облегчение узнать, что с ним все в порядке, правда?
– Правда! – радостно, даже преувеличенно радостно сказала я.
…В тот момент, как показали последовавшие события, я допустила только одну глупость. Я никому не сказала, куда еду и зачем. Забыть об элементарной страховке меня заставила только паника.
«Его окна выходят на Париж, его окна выходят на Париж…» – повторяла я про себя. То, что ожидало меня завтра, показалось далеким будущим, о котором мне рано сейчас думать. Дольче попал в беду – вот это серьезно.
Мне было даже не страшно – только надо было успеть. Он еще жив. Может, он избит и умирает…
Такси я поймала прямо посередине улицы, чуть не попав под грузовик. Таксистом оказался пожилой кавказец, седой и неторопливый. Джигит, но вот неторопливый.
– Осторожнее вам надо на дорогу выходить, – воспитывал он меня, не подозревая, что сегодня он прав, как никогда. Если со мной что-нибудь случится, то погибнет и Дольче.
Я не могла сидеть спокойно. Озиралась, словно кто-то мог за мной следить, кусала ногти, хоть это был и не мой способ нервничать, торопила обладающего финским темпераментом джигита. И повторяла про себя: «Его окна выходят на Париж…»
У дома нашего детства на художественном бульваре, где и сейчас сидели на табуретках художники и халтурщики со своими шедеврами, я почувствовала себя гораздо увереннее. Это мой район, это мой бульвар и мой дом. Тут я справлюсь с чем угодно.
– Осторожнее, девушка, – сказал мне на прощание джигит. К его словам я отнеслась очень серьезно.
Возможно, из-за того, что мне рассказал о смерти Инны Дмитриев, а может, просто потому, что это было логично, я вспомнила, что в моей сумке всегда лежит нож. Он небольшой, складной, аккуратненький. Длина лезвия – меньше десяти сантиметров. Мой ножик изготовлен из титана, поэтому никогда не ржавеет. Правда, он не слишком острый.
Привычку носить с собой маленький нож я приобрела много лет назад. И к самообороне эта привычка не имеет никакого отношения. Если бы на меня кто-то напал, я бы все равно не успела достать и раскрыть нож. И мне никогда бы в голову не пришло, что моим маленьким титановым ножиком можно тыкать в человека.
Но сейчас я достала увесистое, ладное, прохладное тельце ножа и переложила его в карман жакета. Карман немного оттопырился, но вряд ли меня ждет агент ЦРУ. Яков и не заметит этого.
![Аллэин Флаер - Веревки и цепи. Часть вторая - Цепи.[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
