Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
Не смотри туда, не верь этой женщине. Она не такая, какой кажется.
– Или я... но я на помойку не хочу. К тебе ведь приходил Гошка? Я знаю, что приходил... он умный тип, не пропустил бы намека.
– Я послал его подальше.
Не удивилась.
– Надюх, только честно, зачем ты его ко мне отправила? Неужели думала, что я вот так возьму и натравлю его на Влада?
Думала. Хотела. И ответа ждать не надо – взгляд откровенен.
– А сама почему тогда промолчала? Побоялась? Всего-то пара-тройка слов, фамилия – и проблема решена. А, Надь? Или пытаешься руки умыть? На чужой спине в рай въехать?
– Побереги нервы, Димочка. Никто на тебе ездить не собирается. И не воображай себя скакуном, ты – рабочая лошадка. Максимум. И то бесполезная, как выяснилось. А вот Гошка – сообразительный. Что, думаешь, не знает, что я с Владом жила? И замуж за него собиралась? И что мы расходимся? Да, я могу назвать имя. Но моим словам веры... – она щелкнула пальцами. – Для таких, как Гошка, мои слова – пустой звук. Стон обиженной бабы. А кому охота лезть в чужие разборки?
Хитра, змея. Противно.
– А вот ты, дорогой, мог бы дать информацию проверенную... почти точную. И должен был дать! Но нет! Ты решил, что гордый, что лучше назваться дохлым львом, чем живой собачкой.
– Ты хоть представляешь, что они с ним сделают?
Представляет и надеется. Даже нет, для таких надежда умирает, остается голый расчет. Так точнее.
– Тебе ведь плевать, сядет он или сдохнет? Так? Тебе и думать не хочется, что он ни при чем.
Надежда фыркнула и, дернув за руку – Димычу пришлось повернуться к ней лицом, – сказала:
– Какая разница, при чем он или нет? Что это меняет? Ничего! Он... он должен уйти, а я остаться. И только тогда ты, Димочка, получишь свой гонорар.
Ведьма. Настоящая. И договор составлен по правилам. Подмахни, это ведь пустяк, ничего не стоит, и цена за твою душонку приличная и даже очень. Честным будь – на квартиру свою ты в этой жизни не заработаешь, а до самой смерти в общаге торчать...
И ведь тебе не нравится Влад. Раздражает. Так, может, стоит избавиться от двух проблем одним махом?
– С кем встречалась твоя подруга? Был ли у нее любовник, кроме того, который за любовь свою платил? Может, в последнее время за ней что-то странное замечалось? Чего прежде не было...
Наденька высвободила руку и зонтик забрала:
– Дурак ты! Дураком и помрешь! А я без твоей помощи справлюсь... сама! Вот увидишь!
По ее лицу непролитыми слезами скользили капли дождя.
– Извини, – сказал Димыч. Он и сам не знал, за что именно извиняется.
А потом позвонил Влад.
Сидели в комнате. Две кровати, одна со скатанным матрасом и обнаженными пружинами. Вторая под грудой шмоток. Шкаф сосед вывез, выселяясь, а новый Димка так и не удосужился приобрести. Стол. Компьютер. Холодильник. Бедность, за которую вдруг стало стыдно, будто это он, Димка, сам себе такую судьбу выбрал.
А была бы своя квартира...
– Смотри, – Влад сдвинул стопку книг и тетрадей, которые Димка уже неделю собирался разобрать и большей частью отправить в мусор. Достал из кармана фотографии. Положил. Сел на стул и поморщился. – Чего ремонт не сделаешь?
– А на фига?
Какое ему дело до Димкиного жилища? Его, между прочим, не звали. Сам напросился. На нейтральной территории, по делу...
Хрен собачий ему, снобу, а не дело.
Слева из-за стены ударила музыка.
– Хотя ты прав. Не мое дело. Извини. Так вот, это Мишка. Михаил Курасев. Он появился в деревне вместе с Аленкой, но... короче, когда ты сказал про Серафиму, я вспомнил. Она учительницей была. Нет, не у меня, я-то только на лето там появлялся, а вот Мишка из местных.
В стену забарабанили, заорали матом.
– Уф, бестолково выходит. Короче, если сначала, то Мишкин отец бросил их мать и ушел к другой, про которую поговаривали, что она ведьма. А мать сошла с ума и подожгла дом. Погибли все, кроме Мишки. Ведьма же эта после повесилась. Или ее повесили. Вот такие пироги.
Он выдохнул и руку поднял, точно собираясь перекреститься. Но вместо этого взял фотографии и протянул Димычу.
– Моя служба и других проверила, из тех, которых ты в ресторане называл. Они все когда-то в Шильцах жили, понимаешь? А если не сами, то родители. У студентки твоей мамаша известной шалавой была, но умерла пару лет назад, хотя дочка, говорят, в нее уродилась. Думаю, он и заменил.
Музыка рокотала и трясла стены, смывая слова. И смысл сказанного доходил до Димыча медленно. Не верилось, что вот этот вот ненормальный тип взял и просто так выцепил связь, которую Димыч пытался нащупать.
– Я знал, где искать, – примиряюще сказал Влад. – Я подозревал, что дело не в ведьмах, а в том, кому ведьмы мерещатся. Тот, кто очень сильно пострадал от них.
Или еще пострадает, если согласится на заманчивое предложение обменять душу на квартиру. Черт!
– Да заткнешься ты или нет! – Дверь пинком распахнулась, пьяный взгляд зашарил по комнате. – А... это, извини, Димыч...
Через пару секунд заколотили в соседнюю дверь, началась ругань, грозящая перейти в драку. Да уж, дьявол точно знает, когда жертва пытается спрыгнуть с крючка.
– Ты думаешь, что это – он, – Димыч, отгоняя сомнения, взял снимок. Мальчишка. Лысый – а Палыч в детдоме брить головы не давал, хотя ему часто советовали – чтоб вшей избежать. Уши-блины приклеились к лобастой голове. Его небось дразнили. Точно дразнили, а дать сдачи силенок не хватило. Только у затравленных бывает такой ненавидящий взгляд.
– Ты мне не веришь, – констатировал Влад. – Право твое. Но ты хотя бы проверь. Потом сочтемся.
Прозвучало приказом. Конечно. Проверь, подведи гипотезу, сделай так, чтобы этот, незнакомый Димычу, человек оказался за решеткой. И взамен тебе что-нибудь предложат.
У дьявола много вариантов, найдется и для тебя, Димыч, подходящий.
Он молился, истово и страстно, избавляясь от сомнений. Он плакал, не видя, как слезы смывают с лица пыль и мел. Он дрожал всем телом и не чувствовал ни холода, ни жара.
И Господь, сошедши с распятия, преклонил колени рядом. Взял его руки в свои, деля раны на двоих, и кровь, полившаяся на пол, стала общей.
Терновый венец, возложенный на чело, был мягок. А рана в боку – когда взялась? – не мешала дышать.
...посмотри на себя! Ты ж ничтожество. Тесто перебродившее! Да меня засмеют, если...
Красные губы плюются ядом, глаза сверкают гневом. О, как прекрасна она, дева манящая, распутница-Лилит, черная кровь сердца пронзенного. Очаровала, околдовала, протянула надежду улыбкой, но лишь затем, чтобы ударить.
– Ты ж урод! И бестолочь! И... – она устала перечислять и приказала: – Дай сигарету.
Зловонный дым становится дыханием. А он смотрит на руки. Матово-прозрачная кожа, мрамор, разрезанный узором прожилок-вен. Тени под костяшками пальцев и сами пальцы. Хрупкая красота, которая не имеет права принадлежать другому.
– Слушай, ты псих, – говорит она, стряхивая пепел ему в ладонь. Дерзкая, но прекрасно знает безграничность власти своей. – Когда ты так смотришь, у меня мурашки по шкуре бегут. Мля.
Она добавляет последнее слово, желая показаться взрослой, и на мгновение такой становится. Не прожитые пока года изменяют лицо, являя истинное обличье демоницы.
– Слушай... – Она поворачивается, заглядывает в глаза и предлагает: – Если хочешь, можешь меня поцеловать...
Ее губы вкуса сигарет, но ему все равно. Он счастлив. А на следующий день она стоит, курит и смотрит, как его бьют. И хохочет... тварь.
Автобусная остановка синей бородавкой торчала на макушке холма, и ветер весело носился между четырьмя столбами. Сквозь дыры в крыше сыпало мелкой моросью, растрескавшийся фундамент прочно зарос грязью и пускал черные слюни-сели на дорогу, словно пытаясь доплюнуть до куцых елочек на другой ее стороне. Стряхивая ржавчину, звякал прикрученный к столбу железный лист. Судя по расписанию, до автобуса оставалось еще полчаса. Дорога была пуста. И Аленка подумала, что зря она затеяла этот побег.
Нужно было сидеть на месте.
Влада ждать.
Надеяться на лучшее.
Она фыркнула и сунула руки под мышки. Холодно. Даже не так – зябко. Предвесенняя сырость просачивалась сквозь толстую шкуру пуховика, липла к коже и пиявкой сосала тепло. Миру хотелось согреться.
Алена подпрыгнула и еще раз. Сапоги хлюпнули в грязи, но теплее не стало. Ветер же толкнул в плечо, точно уговаривая: возвращайся. Назад, в деревню. Прячься и жди!
Надоело! В конце концов, она, Алена, не овца, чтобы ждать, когда придут и убьют. Она устала играть пешкой на чужой доске, и... и она понятия не имеет, что нужно сделать, чтобы остановить игру, но обязательно сделает и остановит.
Для начала доберется до города и поговорит с Мишкой. И Таньку успокоить надо. Танька – она нежная, пусть и кажется сильной. А на самом деле... как оно на самом деле, Алена додумать не успела: на крыше загрохотало, посыпало мелкой трухой дряхлого кирпича, и в следующий миг под ноги Алены плюхнулся черный ком. Зафырчал, отряхивая все четыре лапы единовременно, и зашелся воем.