Филип Керр - Друг от друга
— Поднимите его, — приказал генерал, — и приведите сюда.
Отпуская шуточки, ругаясь, какой же я тяжеленный, они подтащили меня к генералу, стоявшему рядом с пивным бочонком. На крышке бочонка лежали молоток и стамеска. Ни молоток, ни стамеска мне совсем не понравились. И уж совсем не пришлось мне по душе, когда громила взялся за них с видом человека, который сейчас примется ваять скульптуру. Во мне поднялось тошнотворное жуткое предчувствие, что я и есть та самая необработанная мраморная глыба, которую предстоит обтесать, как говорил Микеланджело. Привалив меня спиной к одному бочонку, они уложили мои скованные руки на деревянную крышку другого. Я принялся выдираться, пустив в ход остатки сил, но они только хохотали.
— Храбрец-то, а? — заходился громила.
— Боец, ничего не скажешь, — согласился котелок.
— Заткнитесь, вы, оба! — прикрикнул генерал. И, захватив мое ухо, больно выкрутил. — Слушай меня, Гюнтер, внимательно слушай, — сказал он тоном чуть ли не ласковым. — Ты совал свои толстые пальцы в дела, которые тебя совсем не должны касаться. В точности как тот дурной голландский мальчишка, заткнувший пальцем дырку в дамбе. И знаешь что? Историю про него нам до конца так и недорассказали. И что самое главное — умолчали, а что же случилось с его пальцем? А вы, герр Гюнтер, догадываетесь, что случилось с его пальцем?
Я громко завопил, когда кто-то из них плотно прижал мою левую руку к крышке. Когда острый край стамески вонзился в сустав мизинца, я на секунду забыл про боль, терзавшую остальные части моего тела. Огромные сальные лапы, удерживавшие меня, напружинились от возбуждения. Сплюнув кровь, я ответил генералу:
— Намек до меня дошел. Я предупрежден, генерал. Навечно.
— Совсем не уверен, — буркнул тот. — Видишь ли, предостережение действует эффективно, только когда подкреплено видимыми последствиями.
Когда оставлено некое наглядное напоминание, что может случиться с человеком, если он опять примется совать пальцы в наши дела. Покажите ему, господа, о чем я толкую.
В воздухе сверкнуло что-то блестящее — молоток вроде бы — и опустилось на рукоятку стамески. На мгновение меня пронзила неописуемая боль, и тут же я нырнул в накативший с Альп густой туман. У меня вырвался стон, и глаза закрылись.
17
От меня не могло так мерзостно вонять. Да, я обмочился. Но все равно так разить не должно. Пахло от меня хуже, чем от запаршивевшего бродяги. Таким тошнотворным, отвратительно-сладковатым запахом аммиака воняет от людей, которые не мылись и не меняли одежду несколько месяцев. Я попытался отвернуться, но зловоние не исчезло. Я валялся на полу. Кто-то схватил меня за волосы. С трудом я открыл глаза и увидел: под носом у меня небольшой коричневый флакон с нюхательной солью. Генерал встал, завинтил пробку и сунул его в карман куртки.
— Дайте ему глотнуть коньяку, — распорядился он.
Сальные пальцы уцепили меня за подбородок и ткнули мне стакан между губ. Вкуснее я ничего в жизни не пил. Жидкость заполнила рот, я попытался сглотнуть, но без особого успеха. Попытался снова, и на этот раз несколько капель просочилось в горло, и сразу по телу будто теплая волна прошла. Наручники с меня уже сняли, а левая рука была обмотана окровавленным носовым платком. Моим собственным.
— Поставьте его на ноги, — приказал генерал.
И меня рывком подняли на ноги. От боли стоять я не мог: куда-то уплывало сознание, и мне захотелось снова лечь. Кто-то всунул мне в правую руку стакан с коньяком. Я поднес его к губам — стекло застучало о зубы. Рука у меня тряслась, как у старика. Ничего удивительного. Я и чувствовал себя столетним стариком. Допив остатки — порция оказалась изрядной, — я уронил стакан на пол. Меня качало, словно я стоял на палубе корабля.
Передо мной маячил генерал. Так близко, что я видел, какие у него голубые — арийские — глаза. Равнодушные, жестокие, ледяные, как сапфиры. В уголках его губ гуляла легкая улыбка, точно он намеревался поведать мне нечто очень забавное. Оказалось, действительно намеревался. Однако соль шутки я сразу не уловил. Он ткнул мне под нос что-то маленькое, розовое. Сначала мне показалось, что это недоваренная креветка — с кровью на одном конце, грязная на другом. Совсем неаппетитная. Но потом я понял: это был мой собственный мизинец. Генерал затолкал мне его в ноздрю. Улыбка стала заметнее.
— Вот что случается, когда суешь свои грязные пальцы в дела, которые тебя не касаются, — тихим, интеллигентным голосом человека, любящего Моцарта, наставительно произнес он. Нацист-джентльмен. — И считай, тебе повезло. Если бы мы решили, что ты сунул в наши дела нос, то и нос отхватили бы, не только палец. Я доступно излагаю, герр Гюнтер?
Я что-то невнятно пробурчал, подтверждая. Все нахальство из меня выбили. Палец, почувствовал я, стал выскальзывать из ноздри. Но генерал, успев поймать, засунул мне его в нагрудный карман, словно ручку, которую одалживал на минутку.
— Сувенир! — сказал он мне, продолжая радостно улыбаться, и, отвернувшись, бросил типу в котелке: — Отвезите герра Гюнтера, куда попросит.
Меня снова отволокли к машине и втолкнули на заднее сиденье. Я прикрыл глаза. Мне хотелось одного — заснуть и не просыпаться. Как Гитлер.
Дверцы машины захлопнулись, заурчал мотор. Один из моих «товарищей» двинул меня локтем, чтоб я очнулся:
— Куда желаешь, Гюнтер?
— В полицию, — предложил кто-то. К моему удивлению, оказалось, что это я и говорю. — Я желаю заявить о нападении.
— Но мы и есть полиция! — захохотали на переднем сиденье.
Может, правда, а может, и нет. Мне в общем-то было все равно. Теперь уже все равно. Машина тронулась и быстро набрала скорость.
— Ну, так куда его отвезем? — поинтересовался кто-то через минуту-другую. Чуть приоткрыв глаза, я посмотрел в окно. Похоже, двигались мы в северном направлении. Река была слева.
— Может, в магазин, где продают пианино? — прошептал я.
Им это показалось крайне забавным, я и сам чуть было не расхохотался, но, когда попытался, стало так больно — не до смеха.
— Ишь какой крутой! — заметил громила. — Он мне нравится. — Раскурив сигарету, он, нагнувшись, сунул ее мне в губы.
— Потому ты и отрубил мне палец? — еле слышно спросил я.
— Ну да! Тебе еще повезло, что ты мне нравишься, понял?
— Когда есть такие друзья, голем, то и враги не нужны.
— Как он тебя обозвал?
— Голем какой-то.
— Словечко слюнтяев, — заметил котелок. — Только не спрашивай меня, что оно значит.
— Слюнтяев? — переспросил я по-прежнему шепотом, но они прекрасно меня расслышали. — Кто такие слюнтяи?
— Евреи, — пояснил громила и больно ткнул меня в бок. — Так что, слюнтяйское это словцо? Как он и сказал?
— Да. — Мне не хотелось дразнить его. Не теперь, когда на моих руках осталось всего девять пальцев. Мне нравились мои пальцы, и, что важнее, нравились они и моим подружкам в те прежние дни, когда у меня еще водились подружки. Так что я воздержался объяснять ему, что голем — это такой огромный тупой монстр, лишь отдаленно напоминающий человека. Безобразный, как само зло. К такому уровню откровенности громила еще не готов. И я тоже. И потому я ответил:
— Означает здоровенного такого парня. Крутого, как вареное яйцо.
— Тогда это точно он, — согласился водитель. — Здоровеннее не бывает. И круче тоже.
— По-моему, меня сейчас вырвет, — сообщил я.
Громила тотчас выдрал у меня изо рта сигарету и, опустив окно, выбросил, потом подтолкнул меня к струе прохладного ночного воздуха, ворвавшейся в салон.
— Тебе свежий воздух нужен, и все, — сказал он. — Через минуту все будет в норме.
— Как он там? — нервно оглянулся водитель. — Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.
— Порядок. — Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. — Верно? А, крутой парень?
— Ладно, уже неважно, — вмешался котелок. — Мы на месте.
Машина остановилась.
— На месте — это где? — выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
— Тут государственный госпиталь, — сообщил громила. — Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
— Какая забота! — Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
— Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
— Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга.[13]
