Мария Очаковская - Экспонат руками не трогать
Два года назад, благодаря усилиям деятельной матушки, Мельгунов обзавелся собственной крохотной квартиркой на «Соколе». Правда теперь ему приходилось жить на два дома – Ирина Николаевна тяжело переносила одиночество. Отселение же Кира в отдельную квартиру она предприняла в последней надежде на внуков, которых так и не дождался ее супруг, профессор востоковедения Мельгунов-старший. Кроме матери из родных у Кира были еще двоюродная сестра и племянник Валентин, серьезный молодой человек девяти лет. Кир занимался с Валентином английским, а для усиления результата посещал с ним кино, кафе, цирк и мышиную железную дорогу. Наблюдая за ними, Ирина Николаевна тяжело вздыхала… Призвание, продолжение семейной традиции, наука – все это, разумеется, хорошо, когда не идет в ущерб простому человеческому счастью. Впрочем, сам Кир, занимаясь любимым делом, отнюдь не чувствовал себя несчастным. Тем более что в последнее время оно, это дело, стало очень достойно оплачиваться. Основным источником дохода Кира помимо преподавания в институте являлось сотрудничество с западными журналами, а также работа в качестве переводчика. В своей области он добился многого, его знали, с ним считались, ценили, уважали не только как прекрасного профессионала, но как интеллигентного, скромного человека, никогда не спекулирующего славным именем Мельгуновых, неразрывно связанным с историей русской школы востоковедения, именем, которое само по себе, безо всяких усилий со стороны Кира, могло бы гарантировать ему зеленый свет в науке.
– Ты не обратил внимания, какой у нее голос? – неожиданный вопрос Мельгунова нарушил молчание в машине.
– Голос красивый, ничего не скажешь, – не переспрашивая у кого, догадался Донат.
– Красивый, – тихо произнес Кир и, помолчав, добавил: – Это, пожалуй, слишком просто… такой голос мне встретился впервые. В нем как будто заключена сама жизнь…
19. Медсестра Зоя Мальцева
Восточная Пруссия, 1944 г.
Ночную тишину разбудил далекий орудийный бой. Сначала гулко и басовито ударили тяжелые орудия, забухали гаубицы, полковые пушки, стрельба разрасталась. В черном беззвездном небе замелькали вспышки орудий. По растревоженной земле пошла дрожь. Потом все стихло. Артиллерия уступила место пехоте.
Зоя и Соколин сидели на ступеньках у входа в госпиталь, напряженно вслушиваясь в гул далекого боя. Пытаясь унять крепким табаком сон, Соколин свернул еще одну козью ножку.
– Идите, Зоя, спать, у нас с вами завтра много работы будет, – мрачно произнес Викентий Иванович и задумался.
– Что-то спать совсем не хочется, можно я еще посижу? – возразила Зоя.
– Отставить «не хочется». Вы мне завтра будете нужны в операционной в отличной форме. Слышали, что там делается? – голос врача прозвучал неожиданно резко. – И поблажек не ждите.
Зойка вспыхнула:
– Почему… что вы такое говорите, Викентий Иванович! Да я… никогда…
– Бросьте вы, Зоя. Я, конечно, все понимаю, вы переживаете, и капитан ваш серьезно болен. Но он у нас не единственный больной. В последнее время вы стали работать из рук вон плохо. Устаете, не спите. Вот сколько кубиков вы вечером майору из офицерской вкололи? А я сколько назначил…
Зойка молчала, шмыгала носом, но не уходила.
– Не обижайтесь, Зоя, на старика, – смягчился Соколин, – в нашем деле главное внимание, и потом, вы же прекрасная медсестра. Я всегда это говорил. Любовь – это замечательно, только надо научиться разделять чувства и работу. Как, кстати, сейчас ваш Ефимов?
– Спит.
– Вот и хорошо.
– Викентий Иванович, вы вот до этого говорили, что кризис у него прошел. Тогда почему температура держится?
– Слабая сопротивляемость у вашего кавалера, вот почему… – ответил со вздохом Соколин и замолчал, старательно сворачивая очередную самокрутку.
В темноте ярко вспыхнула спичка, осветив морщинистое лицо военврача.
– Боже мой, как же война эта надоела… – в раздумье негромко произнес он, – четвертый год пошел, а все конца не видно…
Зойка задумалась о своем.
Что тут добавишь? От войны она тоже устала. Среди медперсонала Зоя, как и Соколин, считалась старожилом – ее призвали еще в июле 41-го. Только месяц успела поработать в инфекционной больнице после медкурсов. Успела и на передовой побывать, и в окружении. Потом была эвакуатором в санитарном поезде. Ох, сколько же там было раненых! Ведь состав иной раз к самым позициям подходил. Только знай сортируй – у кого осколочные, у кого пулевые ранения, ожоговые, а обмороженных сколько, опухших от голода… Первое время Зойке всё мертвецы снились. Трупы, трупы, трупы… запорошенные снегом, забросанные комьями земли, некоторые уже раздеты, разуты, с вывернутыми карманами, лежат вповалку, и всюду дым, черный, густой, удушливый…
В марте 43-го года Зойкин сансостав расформировали, и она попала в передвижной госпиталь, начальником которого и был подполковник Соколин. Поначалу он Зойке не показался – строгий, крикливый, в работе въедливый. От него и сестрам, и раненым доставалось так, что душа в пятки уходила. Но время шло, и Зойка к нему привыкла и поняла, что не строгий он вовсе, а требовательный и ругается за дело. Любил Викентий Иванович, чтоб все в его госпитале было в идеальном порядке, все аккуратно, по полочкам стояло, блестело, инструментарий, биксы, шприцы… и ни с чем недостачи не было: ни с медикаментами, ни с перевязочным материалом, ни с шовным. А какую Соколин стерилизационную организовал, просто загляденье! Из других госпиталей приезжали опыт перенимать. Сколько лет потом Зоя его добрым словом поминала. Это ведь Викентий Иванович тогда настоял, чтоб она в операционной ему помогала:
– Вы, Зоя, смышленая – посмотрите, понаблюдаете, быстро научитесь, – он не только к ней, ко всем на «вы» обращался. – Руки у вас проворные, легкие. Они для тяжелого ранения самое важное лекарство.
Зойка смотрела, училась и выучилась-таки на операционную сестру. А это по всем нормам уже после войны другая квалификация выходила, а стало быть, и другая тарифная сетка…
Соколин к Зойке хорошо относился, говорил, что она на дочку его похожа. Но в работе никогда ни ей, ни другим поблажек не делал.
Вот и сейчас она сидела и думала, что Викентий Иванович прав, как всегда, прав, только поделать ничего с собой не могла. Мысли ее были далеки от войны, от операционной, от раненых. Думалось ей совсем про другое. Зойка Мальцева действительно влюбилась, влюбилась первый раз, ничего с ней такого раньше не было. А тут как будто новая жизнь перед Зойкой открылась, и долго таившаяся, копившаяся в душе нежность вдруг взяла и выплеснулась наружу.
Месяц назад советские войска перешли границу Восточной Пруссии, недели через две их госпиталь перевели на новое место в маленький городок Рабенштайн, поближе к передовой. Он почти не пострадал от бомбежек – бои обошли его стороной.
Чистый, аккуратный, дома красивые, каменные, палисадники, скамейки, площадь с фонтаном, парк – будто и войны нет никакой. Даже раненых стало меньше.
А какое здание им под госпиталь определили, настоящий дворец: башенки, балконы, витые лестницы… Видно, глядя на такую красоту, Зойка и дала слабину. А может, просто время ей пришло влюбиться.
Познакомились они в парке. Зойка отпросилась у Викентия Ивановича город посмотреть. Щеголевато одетый, чисто выбритый капитан с портупеей через оба плеча, в сверкающих ботфортах подошел к ней с вопросом, не из соколинского ли госпиталя она. Зоя кивнула, тогда он представился и показал порез на руке.
– Можно обработать?
Зойка подумала, что такую пустячную рану капитан мог бы сам йодом смазать, но офицер говорил вежливо, уважительно, ей понравился, и она предложила ему дойти до госпиталя. Там она быстро обработала и перевязала порез.
– Какая ты ловкая, – наблюдая за ней, произнес Дмитрий, улыбнувшись. – Ну, извини, красавица, что увольнительный тебе испортил.
Раненые часто называли Зойку «красавицей», но она знала, что это они не всерьез, а из благодарности, тем более что никакой красавицей она не была – маленькая, рыжая, лицо в веснушках. Однако капитан произнес это слово как-то особенно, со значением, да еще за руку ее взял. Зойка смутилась.
– С меня причитается… – сказал Дмитрий, и в этот момент в приемную ввалился фельдшер Остапчук с деревянным ящиком в руках.
– Старшую позови, машина пришла. – С шумом брякнув ящик на пол, Остапчук пошел за следующим.
А Зойка отправилась за старшей сестрой. Когда она вернулась, капитана уже не было.
– Барин фронтовой, – зло процедил сквозь зубы фельдшер, принесший следующий ящик, – петух красноперый.
– За что вы его так? – удивилась Зоя.
– За дело, – бросил на ходу Остапчук и с шумом хлопнул дверью.
На следующий день Дмитрий снова пришел в госпиталь. Зойка заметила его, спустилась. Он стоял у входа и курил душистые трофейные сигареты.
