Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба
— Я попросил накрыть стол в лоджии. Ты не замерзнешь? Я могу дать тебе такую же теплую куртку. Хельга вяжет их мне одну за другой.
Мы постояли немного, любуясь окрестностями.
— Это твоя церковь вон там внизу?
— Ты имеешь в виду церковь Святого Иоанна? Нет, мы относимся к Фриденскирхе[116] в Хандшусхайме. Я теперь там пресвитер.[117] Прекрасная миссия.
Пришла Хельга с кофейником, и я наконец избавился от своего букета. С Инге я был лишь бегло знаком и даже не знал, умерла она, развелась с ним или просто ушла. Хельга, новая жена или любовница, была похожа на нее — та же веселость, та же фальшивая скромность, та же радость по поводу моего букета. Съев кусок яблочного пирога, она сказала:
— Ну, вам, мужчинам, наверное, хочется поговорить о своих делах.
Мы, как полагается, принялись уговаривать ее остаться, а она, как полагается, все же ушла.
— Я, пожалуй, съем еще кусочек пирога. Очень вкусный пирог!
Кортен откинулся на спинку кресла.
— Я не сомневаюсь, что у тебя были веские причины переполошить в четверг вечером нашу охрану. Если тебе не трудно, ты не мог бы назвать мне их? Я тебя недавно, так сказать, ввел в коллектив и теперь читаю в глазах своих сотрудников недоумение, после того как стало известно о твоих приключениях.
— Ты хорошо знал старика Шмальца, на чьих похоронах зачитывались твое личное обращение к усопшему и твои соболезнования родственникам?
— Значит, ты искал в ангаре ответ на этот вопрос? Ну хорошо, я отвечу: я знал его лучше и любил больше, чем кого бы то ни было из всей заводской охраны. Тогда, в те темные годы, мы были довольно близки кое с кем из простых сотрудников. Сегодня такое уже трудно себе и представить.
— Он отправил на тот свет Мишке. И в ангаре я нашел доказательство — орудие убийства.
— Старик Шмальц? Да он и мухи обидеть не мог! Что за фантазии, дорогой мой Зельб?
Я рассказал ему без особых подробностей, не упоминая Юдит, обо всем, что узнал.
— И если ты спросишь меня, какое мне до всего этого дело, я напомню тебе наш последний разговор. Я попросил тебя обойтись с Мишке помягче, а он через пару недель погиб.
— И в чем же, по-твоему, заключался мотив, которым мог руководствоваться Шмальц, совершая такое преступление?
— Об этом мы еще поговорим. Сначала я хотел бы знать, нет ли у тебя вопросов по тому, что я успел рассказать.
Кортен встал и принялся ходить взад-вперед грузными шагами.
— Почему ты сразу не позвонил мне вчера утром? Может, мы бы нашли в этом ангаре еще больше доказательств. А теперь уже поздно: вчера комплекс старых зданий вместе с этим ангаром был снесен — решение было принято уже давно. Поэтому я месяц назад и беседовал со стариком Шмальцем лично. Я пытался за рюмкой водки объяснить ему, что мы, к сожалению, просто вынуждены попросить его и из ангара, и из служебной квартиры.
— Ты был у Шмальца?..
— Я вызывал его к себе. Обычно такими делами занимаются мои подчиненные. Но старик напоминал мне о старых временах. Ты же знаешь, как я сентиментален в душе.
— А что стало с грузовиками?
— Представления не имею. Наверное, его сын куда-нибудь их определил. Так все-таки: что ты скажешь по поводу мотива?
— Мне казалось, ты лучше меня должен знать мотив убийства.
— С чего ты это взял? — Кортен замедлил шаги, остановился, повернулся ко мне и пристально посмотрел на меня.
— Разумеется, у старика не было личного мотива убивать Мишке. Но у завода были проблемы с Мишке, его пытались прижать; вы даже поручили кое-кому избить его. И он в свою очередь попытался прижать вас. Кроме того, он мог сорвать вашу сделку с Гремлихом. Ты же не станешь уверять меня, что ничего этого не знал?
Нет, он не стал меня в этом уверять. Конечно, ему было известно о проблемах с Мишке и о сделке с Гремлихом. Но все это не повод для убийства.
— Разве что… — Он снял очки. — Разве что… Да, старик Шмальц, похоже, неверно истолковал ситуацию. Понимаешь, этот чудак даже на пенсии считал, что он все еще на службе, и если ему сын или еще кто-нибудь из заводской охраны рассказал о неприятностях с Мишке, он, вполне возможно, возомнил себя спасителем родного завода.
— Что же он мог так неверно истолковать, что пошел и убил человека?
— Я не знаю, что ему там могли наговорить его сын или кто-нибудь другой. А может, его кто-нибудь сознательно натравил на Мишке? Я вплотную займусь этим делом. Даже больно думать, что моего старика Шмальца в конце жизни кто-то мог так подло использовать. И сколько трагизма в этой смерти! Его беззаветная любовь к своему заводу и какое-то маленькое недоразумение толкнули его на то, чтобы без всякого смысла и без всякой необходимости отнять чужую жизнь и отдать свою собственную…
— Что это вдруг на тебя нашло? «Отнять жизнь», «отдать жизнь», «трагизм», «использовали»!.. По-моему, использовать других людей незазорно, главное — не дать им это почувствовать: это было бы бестактно. Или я ошибаюсь?
— Да, конечно, ты прав. Однако вернемся к делу. Может, все-таки подключить полицию?
И это все? Некий чересчур преданный своему делу ветеран заводской охраны отправляет на тот свет Мишке, а Кортена это даже на минуту не отвлекло от заботы о собственном пищеварении! Интересно, испугает ли его мысль о реальной перспективе прихода полиции на завод? Я решил попробовать.
Кортен принялся взвешивать все за и против.
— Тут речь не только о том, что полиция на заводе — это всегда лишняя головная боль. Мне жаль семью Шмальца. Они потеряли мужа и отца, а теперь еще узнают, что он запятнал себя кровью, — можем ли мы взять на себя такую ответственность? Тем более что Шмальц уже заплатил за свой грех собственной жизнью. Еще меня волнует вопрос о компенсации для близких погибшего. Ты не знаешь, может, у него остались родители, которым он помогал материально, или были какие-нибудь другие обязательства? Хватило ли денег на приличный памятник? Остался ли у него кто-нибудь, кого можно было бы чем-нибудь порадовать? Ты бы не согласился заняться этим?
Я подумал, что Юдит он вряд ли мог бы порадовать такой заботой.
— Нет, с меня хватит расследований по делу Мишке. Всю информацию, которая тебе понадобится, — если это для тебя действительно имеет какое-то значение, — тебе предоставит фрау Шлемиль, сделав несколько телефонных звонков.
— До чего же ты обидчив! Ты в деле Мишке проделал огромную работу и добился потрясающих результатов. Я, кстати, очень благодарен тебе и за дополнительное расследование, которое ты провел по собственной инициативе. Я должен знать, что происходит у меня на заводе. Ты позволишь мне задним числом расширить рамки твоего задания и попросить тебя прислать еще один счет?
Счет я ему, конечно, пришлю, пусть платит на здоровье.
— Ах да, вот еще что, — сказал Кортен, — раз уж мы заговорили о практических вопросах. Ты в прошлый раз забыл вложить в конверт с отчетом свой специальный пропуск. Пришли его, пожалуйста, вместе с новым счетом.
Я достал пропуск из бумажника.
— Я могу отдать его тебе прямо сейчас. Кстати, мне уже пора идти.
В лоджию вошла Хельга, как будто она слушала наш разговор, стоя где-то рядом, и приняла сигнал прощаться.
— Цветы превосходные, господин Зельб! Хотите взглянуть, куда я их поставила?
— Ребята, хватит вам «выкать»! Зельб — мой самый старый друг. — Кортен обнял нас обоих за плечи.
Мне хотелось только одного — поскорее уйти из этого дома. Вместо этого я потащился за ними в салон, выразил восхищение своим букетом, стоящим на рояле, потом хлопнула пробка шампанского, и я чокнулся с Хельгой по случаю нашего перехода на «ты».
— Почему вы так редко бываете у нас? — невинно спросила она.
— Действительно. Надо положить этому конец, — сказал Кортен. — Какие у тебя планы на Новый год?
Я вспомнил о Бригите.
— Пока не знаю..
— Ну вот и замечательно, дорогой мой Зельб! Созвонимся в ближайшее время.
23
У тебя есть носовой платок?
Бригита приготовила бефстроганов со свежими шампиньонами и рисом. Было необыкновенно вкусно, вино было правильной температуры, стол с любовью сервирован. Бригита много говорила. Я принес ей «Избранные хиты» Элтона Джона, и он пел о любви, о страданиях, о надежде и разлуке.
Она разглагольствовала о рефлексотерапии, акупрессуре и рольфинге, рассказывала о пациентах, страховых кассах и коллегах, не заботясь о том, интересовало ли это меня и что у меня вообще на душе.
— Не понимаю, что сегодня происходит: сначала я просто не узнаю Кортена, а теперь я сижу у какой-то Бригиты, похожей на женщину, которая мне нравится, только шрамом на мочке уха.
Она положила вилку, поставила локти на стол и, закрыв лицо руками, заплакала. Я, обойдя вокруг стола, подошел к ней, она уткнулась лицом мне в живот и заплакала еще сильнее.
