Дарья Истомина - Леди-босс
Стадион в Лужниках был для меня уже не местом, где гоняют мяч или соревнуются спортсмены, а вселенским торжищем. Сюда стекаются челноки чуть ли не со всех концов света — турки, вьетнамцы, китайцы, поляки, превратившиеся в иностранцев суверенные таджики, узбеки, азербайджанцы, грузины и армяне и конечно же наши Иваны да Марьи, для которых нынче не проблема добраться до Антарктиды, наварить прибыток на пингвинах, если их удастся кому-нибудь толкнуть. Там, внизу, в недрах нового Вавилона, хлопотали, суетились, крутились, не зная покоя, любезные моему сердцу соотечественники, обзаведшиеся в компании с друзьями или единолично ресторанчиками или скоростными харчевнями, ларечками и павильончиками, мастерскими по ремонту и автомойками, охранными агентствами и репетиторскими фирмами, саунами и массажными кабинетами, мобильными группами для оказания секс-услуг, в общем, всем тем, что трудно учесть, а иногда и трудно понять.
Несмотря на вопли о разоре и обнищании, карусель крутится неостановимо, некое благополучие, первые признаки просперити уже явственно просматриваются во всем, и даже бабка-пенсионерка уже без опаски и недоверия рассматривает хрустящий зелененький бакс, и ее уже хрен заставишь отдать его в лапы какому-нибудь Мавроди или «Властелине». Ученая…
Я, конечно, еще и понятия не имела, какая каша варится за остекленными стенами новых офисов, коммерческих и банковских модерновых высоток, но уже даже прикосновение к делам Туманских лишило меня прежней восторженности.
Нет, я не потеряла способности удивляться, любоваться красотой. Но прежняя Лизавета Басаргина, разглядывая подсвеченный, словно плывущий в весеннем небе купол «Спасителя», вряд ли стала бы задумываться над тем, сколько в него вбухано миллиардов, чьи они и кому это выгодно. Перед глазами вставали цены на стальной прокат, на швеллеры и балки, цемент и кирпич, стекло оконное и стеклоблоки, на сусальное золото… Память у меня была, как кладовка в дедовом доме, куда Гаша сваливала все нужное и ненужное. Так, на всякий случай. Я тоже в последние месяцы загружалась всем на свете, не задумываясь над тем, когда и зачем мне все это понадобится.
И понадобится ли вообще. Но на мою дискету под черепушкой все записывалось. И хранилось до поры до времени.
Я напрочь забыла о том, что никуда он не делся, запредельный Главный Кукольник. Впрочем, не только я. Думаю, что великое множество народу и не подозревает, что за их муравьиной хлопотней постоянно следит незримое Нечто. И пройдет всего несколько месяцев, и вершитель судеб всех и каждого не просто дернет за свои судьбоносные веревочки, на которых подвешен, как куколка, каждый из нас, а примется все напрочь сметать со сцены, чтобы поставить новые декорации в своем вселенском вертепе и переписать вечную комедию для новых марионеток.
И вряд ли вопли, сопли и визги уже неинтересных ему деревянных человечков тронут его. Все начнет крушиться, трещать и распадаться, охваченное негасимым, хотя и незримым пожаром; и в этом пламени сгорят до золы и пепла дела новоявленных бизнес-Буратино и бизнес-Мальвин и сами куколки, напрочь забывшие о том, что каждая из них болтается на своих веревочках.
А уцелевшие будут бродить по пепелищу, вытаскивать из-под развалин остатки скарба, брать друг дружку за глотку и выяснять, кто, кому и сколько должен, кто чего лишился (будут и такие, кто умудрился приобрести), драться за остатки чудом уцелевшего барахлишка. И все это будет называться неизвестными ранее в Московии словами «кризис» и «дефолт». Во всяком случае, даже моя Гаша, отринутая от торгов на валютной и фондовой биржах, от всех этих кредитов, траншей, ГКО, придет в августе к совершенно точному выводу: «Бухнулись перед всей вселенной в говно по самую маковку. Переворовали, видать. Теперь кремлевским уркам только суму на плечо и побираться, кто что подаст! Доигралися…»
И хотя смрад и дым от всеобщего пожарища накроет и деревню Плетениху и выяснится, что грузовичок «газель», на который копил дядя Ефим, собиравшийся заняться вольным извозом, отодвигается в мутное грядущее, Гаша произведет опытную копку молодой еще картошки, прикинет, сколько снимет по осени капусты и огурцов, прибыль от кур, гусей, двух подсвинок и бычка (корову она определит в резервный фонд), раскинет картишки и объявит: «Голодухи не будет. Выживем!..»
Но до черного августа мне еще предстояло дошлепать. Той весной ни о чем подобном я даже не думала.
Завершила я свой личный день Женщины по-плебейски. Зарулила в какой-то проулок, откуда тянуло дымком от мангалов, взяла в шашлычной пару шампурчиков слегка обгорелого, но сочного и безумно вкусного шашлычка, тяпнула стакан красного вина. Это было как вызов пирушке, которая наверняка еще гремела в офисе. Мол, а не пошли бы вы все… Я-то без вас прекрасно обхожусь, а вот вы как без меня обойдетесь?
Десятого марта на объявленное мной собрание директоров-распорядителей и учредителей корпорации Кен не явился. Вместо себя он прислал доверенное лицо — адвоката, который вместе с помощниками представлял его интересы. Всего собралось одиннадцать человек. Многих из них я видела впервые. Я понимала, что большинство из них мало что решало, всем управляли Туманские. Белла торжественно восседала рядом со мной. Формально она считалась коммерческим директором. Она пощелкивала кнутиком, как пастух в стаде, и последнее слово оставляла за собой, правда прислушиваясь к моему мнению. Я больше помалкивала.
Из директоров-распорядителей Тимура Хакимовича Кенжетаева вывели без проблем, тем более что четких функций он никогда не исполнял, а был чем-то вроде министра без портфеля, которого Нина Викентьевна использовала в отдельных и не очень существенных проектах. Но когда я как основная владелица почти всего имущества Туманских предложила откупить у Кена его доли акций по рыночной цене на март, дело тормознулось. Кен прекрасно понимал, что я сделаю все, чтобы и духу его не осталось в наших делишках. По сравнению с основной собственностью он, конечно, владел ерундой — ничего не решающими акциями и ценными бумагами, многие из которых не стоили и той гербовой бумаги, на которой были напечатаны. И Кен мог очень прилично заработать. Но он приказал этому юристу на все отвечать отказом. Белла Львовна с ужасом следила за тем, как я поднимаю планку цены его акций, предлагая суммы запредельные, и едва успевала переводить дух после его очередного «нет». Короче, мой план не удался. Более того, юрист объявил, что Кен намерен вчинить иск за недоплаченные, по его убеждению, дивиденды за прошлый год. Это касалось прибылей с портового терминала в Туапсе — Кен к ним когда-то прицепился со своими полутора процентами.
Когда мы остались в узком офисном кругу, Зоркие укорила меня:
— Деточка, что же вы в лобешник-то поперли? В открытую? С Кеном такое не проходит. Его втихую обстругивать надо, через подставы и посредников. А надежнее всего петельку на шейку накинуть да затянуть потуже. В плане финансово-кредитном. До посинения. Чтобы он у нас стал цвета спелого баклажанчика с одесского Привоза. Иначе его не возьмешь.
— А это возможно?
— В этой жизни все возможно, деточка. Только на кой ляд это нам? С вами, конечно… Пусть подбирает крошки с нашего стола. От нас не убудет.
Мнение Чичерюкина было иное.
— Нужно было дожимать его, Лизавета! — сказал он. — Кен все мосточки сохранил и всегда будет информирован, куда мы рулим! Ты на его мизерный процент не смотри, для него это только зацепка.
Дружков у него здесь осталось немало. Наш внутренний враг, пятая колонна. И моргнуть не успеешь, как они тебя голозадой оставят.
— Вы считаете, я из полных лохов? Что у меня совсем мозгов нету? — завелась я.
— Если он столько лет обоим Туманским башку дурил, так тобой только хрустнет, закусит и пасть салфеточкой вытрет! Если, конечно, лопухнешься.
Кузьма Михайлыч был очень мной недоволен. Озверел просто. Это из-за «Дон Лимона». Оказывается, я не имела права покупать именно такую машину, слишком заметную, нестандартную, которую засечь очень легко. Запоминающуюся, в общем. Но главное, «фиатик» был фактически двухместным, слишком тесным, чтобы поместить в нем телохрана, тем более если я буду ехать не одна, а, допустим, с Элгой или Гришуней. Это значило, что охранная машина из гаража Туманских должна будет постоянно сопровождать меня, с парнишками Чича, конечно.
Но больше всего он завелся оттого, что восьмого марта я легкомысленно шаталась по столице одна.
Я считала, что это у него такой бзик после Сим-Сима, обожгли его на молоке, теперь на воду дует. Но слишком скоро я поняла, что ошибалась.
Часть третья
В ОГНЕДЫШАЩЕМ ЛОНЕ ЛЮБВИ…
Для известного дамского двухнедельника снимали меня еще перед женским праздником. В квартиру нагрянула целая команда с мощной фотоаппаратурой, во главе с редакторшей журнала, некоей Викторией Рындой. Элга предупредила меня, чтобы я с ней не очень откровенничала, журнал славился скандальными публикациями на тему интимной жизни персон, хотя никого и никогда не именовал впрямую, сообщая, что «госпожа Т.» замечена на приеме в тмутараканском посольстве с «господином Б.». Кому надо, знали, о ком идет речь. Но вообще-то мадам Рында сплетнями лишь приперчивала довольно толковые публикации о женской доле, семье и доме, моде и детях, и к совершенно беспардонным изданиям двухнедельник все-таки не относился.
