Ян Мортенсон - Убийство в Венеции
Код я знал. 1772. 19 августа того года король ворвался в комендантский флигель и объявил свою революцию. Король сделал то, что не удалось его матери. Поклонник шведского Аполлона, Эрик Густафсон чтил этот день. Да вся густавианская эпоха, если говорить об искусстве и антиквариате, была специальностью Эрика.
Несмотря на открытые окна, под низкими потолками квартиры Эрика было накурено и душно. К тому очень тесно от множества гостей, типичных для приемов Эрика. Танцоры из Оперного театра, несколько музыкантов, несколько громкоголосых придворных репортеров из мира дамских журналов, здесь и там разбавленные коллегами-антикварами, музейными работниками и аукционными корифеями.
Эрик тотчас принес мне бокал белого вина, представил молоденькому танцору с пухлыми щечками и гладко зачесанными назад волосами и так же стремительно исчез. Я перебросился несколькими фразами с молодым человеком, которому мое общество доставило весьма умеренное удовольствие, пригубил вина и огляделся. И увидел знакомое лицо. За несколькими широкими спинами стоял Гуннар Нерман и весело и громко разговаривал с шефом одного из крупных аукционных залов.
— Привет, Гуннар, — окликнул я его, приближаясь. Он кивнул в ответ, продолжая разговор. Потом взял меня под руку и отвел в сторону.
— Юхан, дорогой, рад тебя видеть. Я и не знал, что ты знаком с Эриком.
— Его, кажется, знают все. К тому же мы коллеги и соседи. Моя лавка как раз напротив его магазина. Помнишь?
— Конечно, — конечно. Как идут дела? Ты продал своего Хиллестрема?
— Еще нет. В остальном же все по-старому. Иногда вверх, иногда вниз. Как сама жизнь, примерно. А как у тебя? Ты еще не стал директором музея?
— Нет еще, боюсь, что это потребует времени. Ты ведь знаешь, как принимаются бюрократические решения. Требуется множество бумаг для предварительного рассмотрения и не меньшее число заседаний для принятия решений.
Он стал вдруг серьезным.
— На днях я разговаривал со Свеном Лундманом. Об Андерсе, — сказал он.
— Вот как?
— Он считает, что Андерс не утонул, а покончил самоубийством.
— Он мне тоже сказал об этом. Но мне трудно поверить в это. У Андерса появился дом, у него была Элисабет. С чего бы ему накладывать на себя руки? — Я благоразумно промолчал о его шансах в связи с назначением на директорский пост.
— Ты уверен?
Он улыбнулся, но улыбка была недоброй. Слабое пламя стеариновых свечей, раскачиваемое потоками воздуха из раскрытых окон, отбрасывало пляшущие тени на стены, на его лицо, которое в таком освещении казалось почти демоническим, искривленным злобной улыбкой сатира. Впрочем, мне показалось это из-за этого освещения, из-за пляшущих теней.
— Нет, конечно. Ни в том, ни в другом нельзя быть уверенным. С карьерой у него было все очень неопределенно, как считает Свен. К тому же дом потребовал более значительных расходов, чем это представлялось вначале, а что касается Элисабет, то у неё вообще не было каких бы то ни было планов выходить за него замуж.
— Откуда ты можешь знать об этом?
— Я слышал, как она говорила об этом. — На лице его опять появилась улыбка сатира. — Можно сказать, что я услышал это из ее собственных уст.
— Она сказала это тебе?
— Не прямо, но я случайно услышал их разговор. После ужина я вышел в сад. Просто стоял за кустом и мочился, потому что туалет был занят. И уже хотел выйти из кустов, когда появились Элисабет и Андерс. Я не подслушивал, но просто не мог не слышать их разговора. Он был совершенно однозначным. Элисабет не хотела продолжать, а Андерс готов был расплакаться.
Я замолчал, наполняя свой бокал из бутылки, взятой из ведерка со льдом, стоявшего на столике рядом. Лед почти растаял, вода была теплой, но вино, тем не менее, отличное. Наверное, от какого-нибудь деревенского винодела.
— Вот видишь, — проговорил Гуннар. — Андерс ввязался во что-то, что могло стоить ему гораздо больше, чем он думал вначале, а его любимая женщина предает его. Добавь алкоголь, а может, и кое-что еще и посмотри, как он будет действовать, когда страх возьмет его за горло. Ему только и останется, что заплыть подальше и утопиться, уйти от всего. Но что это мы говорим только о печальном? Не лучше ли подумать о будущем? Видишь ту девицу в зеленом?
Гуннар Нерман улыбнулся мне и, подмигнув, направился к своей зеленой жертве.
Я остался раздумывать над сказанным. Гуннар говорил о том же, о чем и Свен. Что Андерс покончил с собой. Сомнительные дела, конец любви. Мотив преподнесен на блюдечке. Но почему они так стремились убедить меня в этом? Я не полицейский, и они едва знали меня. А Барбру, которая знала Андерса лучше, чем кто-либо из них, совершенно исключала самоубийство. Она считала, что Элисабет любила Андерса по-прежнему, а его назначение на пост директора музея столь же определенным, как «аминь» в церкви. Не говоря уже о намерениях Элисабет. В них не было никакого сомнения. Что-то здесь не сходилось.
Тут я услышал за спиной веселый и возбужденный голос Эрика.
— А теперь, Юхан, я, кажется, совершу нечто неблагоразумное. Я представлю тебя самой прекрасной из моих подруг. Маргарета Андерссон, — торжественно заключил он тоном, каким директор цирка провозглашает обычно главный номер премьеры.
Я обернулся. Он стоял, широко и весело улыбаясь, рядом с высокой, изящной дамой лет шестидесяти — семидесяти. У нее были светлые волосы и большие красивые глаза. Элегантно одета, а жемчужное ожерелье стоило, наверное, целое состояние. Улыбаясь, она протянула мне руку, украшенную бриллиантом величиной с орех.
Как настоящий кавалер, я склонился и поцеловал руку. Обычно я никогда не целую дамам руки, но на этот раз в осанке и личности ее было что-то такое, что делало мой поступок вполне естественным.
— Видишь, Маргарета, — восхищенно закудахтал Эрик. Что я тебе говорил? Глупо было представлять тебе моего молодого коллегу. Он наверняка отобьет тебя у меня. Ты изменишь мне и моим незатейливым вещицам и станешь покупать гауптовские бюро и картины Рослина не у меня, а у него.
— У меня нет ни того, ни другого, — заметил я. — Моя скромная лавка не удостоилась чести видеть ни сделанных Гауптом бюро, ни Рослина. Но я охотно буду к вашим услугам в чем-нибудь другом.
— Приятно слышать, — снова улыбнулась она. — Боюсь лишь, что у меня осталось не так уж много места для новых покупок. Но, тем не менее, я охотно загляну к господину Хуману.
— Маргарета живет в Швейцарии, в небольшом шато у Женевского озера. Весьма изысканно, весьма, — зацокал он языком, закатывая глаза, как трактирщик, расхваливающий свое невероятное лакомство из грудки куропатки с перепелиными яйцами.
И тут я вспомнил ее, узнал по публикациям в «Монадсшурнален» — ежемесячнике высшего света. Конечно, это Андерссон, Маргарета Андерссон, вдова знаменитого «Винт-Андерссона», столь же оригинального, сколь и гениального изобретателя. Его «винты» и другие детали стали неотъемлемыми компонентами американских космических программ. Другие «изыски» с его кульмана применяются как в автомобилях, так и в телевизорах. А теперь она сидит в своем замке в Швейцарии и управляет сказочными богатствами к восхищению, зависти или досаде многих — в зависимости от положения и отношения к жизни.
— Не только в Швейцарии, но и в Швеции, — заметила Маргарета. — Я обожаю Швецию и не представляю себе лета за пределами Слагсты.
— Это еще одно из небольших владений Маргареты, — вставил Эрик. — Ты бы видел его. Выглядит как нечто среднее между обстановкой в сериале «Даллас» и запасниками Северного музея.
— Злой, злой Эрик, — и Маргарета шутливо шлепнула его по пальцам. — Это, собственно, дом моего детства, в котором я выросла. Он принадлежал моей семье с XVII века как заповедное, не подлежащее продаже имение — фидеикомисс. А когда был принят этот глупый закон об отмене фидеикомиссов, я купила его целиком у вдовы моего старшего брата. Так что оно выглядит сегодня точно так же, как выглядело всегда.
— Не опасно ли иметь его? — поинтересовался я.
— Что значит «не опасно»?
— Я имею в виду, что если живешь всю зиму в Швейцарии и находишься дома только летом, то довольно рискованно, если имение стоит пустым. Особенно с учетом того, что дом, как я понял, заполнен антиквариатом.
— Он, конечно, не совсем пуст. В одном из флигелей живет пожилая пара и присматривает за домом. К счастью, до сих пор ничего не случалось, — и она постучала костяшками пальцев по голове Эрика, приговаривая: «тьфу, тьфу».
— Что ты делаешь? — удивленно спросил Эрик.
— Извини, дорогой, я слишком долго не была в Швеции и совсем потеряла голову. Я хотела просто «постучать по дереву», — и она заразительно и молодо засмеялась, став сразу похожей больше на семнадцатилетнюю, чем на семидесятилетнюю.
— И все же однажды был такой случай, помнишь, ты рассказала мне о нем прошлой весной? сказал Эрик.
