Питер Мэй - Человек с острова Льюис
Вы думаете, что времени на учебу у нас не оставалось? И все же нас с Питером и других детей каждое утро сажали на лодку, потом — на автобус и везли в среднюю школу. Она занимала здание из рифленого железа на перекрестке Далибурга. В четверти мили по той же дороге располагался техникум. Но я ездил в школу только до того случая на Новый Год. После него Шеймус отказался пускать меня, и Питеру пришлось ездить одному. Дональд Шеймус и Мэри-Энн были неплохими людьми, но любви в них не было. Я знаю, что других «сироток» обижали и били. Нам в этом плане повезло. Мэри-Энн почти не говорила и вообще никак с нами не взаимодействовала. Она кормила нас, стирала нашу немногочисленную одежду и все. В основном она сучила, красила и пряла шерсть. Потом она вместе с другими женщинами валяла ее. Они садились за длинный стол на улице, крутили и били ткань, пока та не становилась толстой и водонепроницаемой. Женщины валяли шерсть и пели бесконечные ритмичные песни, чтобы облегчить себе бездумное повторение одних и тех же действий. Я нигде не слышал, чтобы женщины столько пели, как на острове.
Дональд Шеймус был суров, но справедлив. Если он задавал мне ремня, так только потому, что я этого заслужил. Но я не давал ему и пальцем тронуть Питера. Что бы он ни натворил, это была не его вина. Чтобы Дональд Шеймус принял такой порядок вещей, мне пришлось с ним поссориться. Не помню, чем тогда провинился Питер. Возможно, уронил яйца по пути из курятника и разбил их все. Он несколько раз так делал, пока его не перестали посылать за яйцами. В общем, что бы он ни сделал, Дональд Шеймус всегда был в ярости. Он схватил Питера за воротник и отволок в сарай, где мы держали животных. Там было тепло и воняло пометом. Когда я прибежал, штаны брата уже были спущены до щиколоток. Дональд Шеймус заставил его наклониться, опираясь на козлы. Сам он доставал ремень из петель, готовясь задать Питеру трепку. Когда я вошел, Дональд обернулся и приказал мне убираться к черту. Я никуда не пошел, а вместо этого огляделся. В углу сарая стояли, прислоненные к стене, два совершенно новых топорища. Я взял одно в руку, ощутил прохладное, гладкое дерево. Крепче сжал пальцы и поднял топорище.
Дональд Шеймус остановился. Я смотрел ему в глаза, не мигая, продолжая сжимать свое оружие. Наш хозяин был высоким и сильным; в драке он мог бы хорошо меня отделать. Но и я тогда уже был крепким мальчиком, почти юношей. Мы оба понимали, что, имея в руках топорище, я мог много чего натворить.
Никто из нас не произнес ни слова, но все всё поняли. Если Дональд Шеймус тронет моего брата, то будет иметь дело со мной. Он застегнул пояс и велел Питеру убираться, а я поставил топорище обратно в угол. Я не сопротивлялся, когда приходила моя очередь подставлять задницу под ремень. Мне кажется, с тех пор наш хозяин порол меня раза в два больше. Как будто наказывал за провинности сразу и меня, и брата. Но я был к этому готов. Следы от порки заживут, а я смогу сдержать данное матери обещание.
Во время второго окота я спас одного ягненка от верной смерти. Это была слабенькая девочка, она едва могла стоять. Мать почему-то невзлюбила ее и не стала кормить. Дональд Шеймус дал мне бутылку с резиновой соской и велел поить ягненка молоком. Я делал это почти две недели. В итоге овечка решила, что я — ее мать. Я назвал ее Мораг; она ходила за мной повсюду, как собака. Шла даже на берег, когда я отправлялся собирать водоросли. Днем я сидел в скалах и ел грубо сделанные сэндвичи, которые Мэри-Энн заворачивала в промасленную бумагу. Мораг ложилась, свернувшись, возле меня, и мы грелись друг о друга. Я гладил ее по голове, а она смотрела на меня большими, полными восхищения глазами. Я любил эту овечку. Впервые с тех пор, как умерла мать, я любил кого-то, и мне отвечали взаимностью. Впрочем, был еще Питер; но это немного другое. Удивительно, но именно Мораг помогла мне получить первый сексуальный опыт с Кейт. События подтолкнула ее ревность к овечке. По-вашему, глупо даже говорить о ревности к животному? Но степень моей привязанности к Мораг трудно переоценить. У меня никогда еще не было секса, и я начинал думать, что все это — для других людей. Мне же придется дрочить под одеялом до конца своих дней. Но Кейт решила взять дело в свои руки… Если можно так выразиться.
Несколько раз она жаловалась, что я слишком много времени провожу с овечкой. Я всегда приходил на пирс, чтобы встретить их с Питером после школы. Потом мы шли пускать «блинчики» в бухте или отправлялись на западную часть острова, за холм. Кейт называла это место «Пляж Чарли». Там никогда никого не было, и мы здорово веселились, играя в прятки в высокой траве и среди развалин. Еще там можно было бегать наперегонки на плотном песке в период отлива. Но с тех пор, как появилась Мораг, я был немного занят.
— Ох уж эта твоя овечка! — сказала Кейт однажды. — Она мне надоела! Домашних овец не бывает. Собака — я еще понимаю, но овца?!
Мораг уже не надо было кормить из бутылочки, но я не хотел ее прогонять. Мы с Кейт шли по дороге, которая вела мимо магазина Николсона. Был погожий весенний день, дул юго-западный ветер. На небе виднелись высокие белые облака, похожие на клочки шерсти. Солнце начинало пригревать. Зима наконец отступила — до осеннего равноденствия. Тогда она выйдет из темного угла, где прячется сейчас, и объявит о себе приходом осенних бурь. Но в яркие солнечные дни конца весны и начала лета кажется, что это будет еще не скоро.
Почти все женщины сидели на улице, сучили и пряли шерсть. Мужчины были в море. Ветер разносил звуки песен над холмами. Всегда, когда я их слышал, у меня мурашки бежали по коже.
Кейт понизила голос:
— Давай встретимся сегодня вечером. Хочу кое-что тебе показать.
— Вечером? — я удивился. — А когда? После ужина?
— Нет. Когда стемнеет и все заснут. Ты же можешь выбраться через окно?
Я был в недоумении.
— Наверное, могу. А зачем? Почему ты не можешь показать мне это сейчас?
— Потому что не могу, дурачок!
Мы остановились на вершине холма, глядя на маленькую бухту. За заливом виднелся Лудаг.
— Встретимся в одиннадцать у причала. Джиллисы будут уже спать, да?
— Конечно.
— Отлично. Значит, без проблем.
— Только Питер может не захотеть пойти, — сказал я.
— Бога ради, Джонни! Ты можешь хоть раз что-то сделать без Питера?
Кейт раскраснелась и смотрела на меня очень странно. Ее реакция меня здорово удивила. Мы всегда все делали вместе — она, я и Питер.
— Могу, конечно, — недовольно сказал я.
— Хорошо. Значит, встретимся у пирса в одиннадцать. Только ты и я! — и Кейт направилась за холм, на ферму О’Хенли.
Я не мог понять, почему, но идея встретиться с Кейт один на один ночью волновала меня. К вечеру, когда ветер начал стихать, я едва мог сдержать нетерпение. Мы с Питером закончили работу по хозяйству, потом поужинали вместе с Дональдом Шеймусом и Мэри-Энн. Как всегда, после молитвы за столом воцарилось молчание. Не то чтобы они не хотели с нами говорить; они и между собой-то редко когда общались. Если честно, нам нечего было сказать друг другу. Да и о чем говорить? Жизнь изо дня в день текла одинаково. Была, конечно, смена времен года, но они следовали друг за другом естественно и привычно и обсуждения не требовали. Ни Дональд Шеймус Джиллис, ни его сестра не помогали нам учить гэльский. Питер начал говорить на нем, потому что другие дети общались на нем в школе. Конечно, на площадке, а не в классе — преподавание шло только на английском. Я узнал гэльский от других фермеров, большинство из которых вообще не знали английского. А если и знали, то говорить со мной на нем не собирались.
Дональд Шеймус покурил трубку, сидя у огня. Он читал газету, Мэри-Энн мыла посуду, а я помогал Питеру делать домашнюю работу. Ровно в десять мы все шли спать. Торф в очаге утрамбовали на ночь, лампы затушили. Мы разошлись по комнатам в облаке запахов торфяного дыма, табака и дымящего фитиля.
Мы с Питером спали на большой кровати в задней комнате. Там стоял комод и платяной шкаф, и едва хватало места, чтобы открыть дверь. Питер, как всегда, заснул за несколько минут. Я не боялся разбудить его, когда буду одеваться и вылезать в окно. Но я не знал, насколько крепко спят Мэри-Энн и Дональд Шеймус. Перед выходом, до того, как часы должны были пробить одиннадцать, я приоткрыл дверь и прислушался к тому, что происходит в доме. Кто-то храпел так, что это было похоже на маленькое землетрясение. Не знаю, брат это был или сестра. Скоро я расслышал другой храп — высокий, прерывистый, скорее горловой, чем носовой. Значит, оба крепко спят.
Я закрыл дверь, подошел к окну, отодвинул занавеску. Открыл задвижку и поднял раму, стараясь не шуметь. Питер закряхтел и повернулся на другой бок, но не проснулся. Губы его шевелились, как будто он говорил сам с собой — произносил все те слова, которые не смог сказать во время ужинов с Джиллисами. Я сел на подоконник, свесил ноги наружу и соскользнул в траву.
