Фридрих Незнанский - Ошибка президента
Турецкий хотел спросить, чем кончилось столкновение, но губы не слушались его, и он смог только прошептать:
— Ну что?
Отбили, — серьезно сказал Слава, — он уехал в Кремль. А дядя... — он замолчал.
— Что с ним?
— Пропал, — ответил Грязнов и отвернулся.
— Я ему крикнул, чтобы он в лес бежал, — прохрипел Турецкий.
— В лесу искали. Нет его. Там ребята остались, может, найдут его. Живого или мертвого, но надо найти.
— А Руденко? — снова спросил Турецкий.
— Уехали. У них там же машины стояли чуть подальше. Перетрусили, видать. Я даже подумал на миг, что они одолевают, а они по машинам — и нет их. Но теперь-то им не уйти. Президент первым делом доложит обо всем Шилову, чтобы тот почистил свои ряды.
Пока они ехали, Саша еще несколько раз ненадолго впадал в забытье.
Наконец машина остановилась, и голос Грязнова сказал:
— Ранен он, доктор. Много крови потерял.
— Сейчас мы им займемся.
Теряя сознание, Турецкий чувствовал, что чьи-то сильные руки вытаскивают его из автомобиля. Он понял, что его привезли в больницу.
Следующее, что он помнил, — прикосновение жестких рук медсестры, делавшей ему укол, и ее полусовет-полуприказ:
— А теперь спать!
2
— Вишь, покричал — так его сразу в медсанчасть переводят. Демократия! — шутливо сказал Кудряшов открывшему дверь Кериму. — Во как нынче.
Тот без всяких особых сантиментов втолкнул Саруханова в камеру, гремя ключами, запер дверь и удалился, насвистывая.
Сергей лег на койку. Он ощущал какое-то странное головокружение, как будто катится вниз по скользкой ледяной горке и не может остановиться или как будто падает в пропасть. Все это время в Бутырках он держался и вот сегодня не выдержал.
Однако у него теплилась надежда, что этот новый следователь сдержит слово и его переведут в лазарет. Как его звали? Меркулов? О таком Саруханов не слышал. Слышал о каком-то Турецком, который ведет дела об убийствах банкиров, но Гамик Карапетян банкиром, увы, не был. Поэтому его и передали этому дубу Шведову.
И опять потянулось время — длинное и скучное, как бесконечный серый лист, как магнитофонная лента, выброшенная из окна каким-то идиотом и второй год болтающаяся на тополе под окнами его дома. «Вот так и сходят с ума в одиночках», — подумал Саруханов. Однако попасть в общую камеру с уголовниками ему хотелось еще меньше.
Сколько прошло времени, он не знал — может, час, а может, и день.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Они приблизились к камере Саруханова и остановились. «Неужели?» Сердце забилось. Саруханов, выпрямившись, сел на койке.
Загрохотали ключи, и дверь со скрипом открылась. На пороге стоял молодой здоровый тюремщик, которого Саруханов видел в первый раз. За ним маячили еще двое.
— Саруханов, с вещами! — приказал здоровяк.
Вещей у него было совсем немного, и через пару секунд он уже стоял в дверях.
Здоровый тюремщик повел его по коридору, в конце которого опять дежурил Керим. Увидев Саруханова с вещами в руках, он сказал:
— Лазарет ведут, да? Повезло тебе, парень.
— Какой лазарет! — воскликнул мордатый. — Придумаешь тоже!
Сердце Сергея упало. «Начинается», — подумал он.
Вместе с конвоирами он прошел дальше по коридору. Затем главный открыл дверь камеры и без лишних слов впихнул Саруханова внутрь. Тот обо что-то споткнулся и кубарем влетел в камеру. Дверь сзади с шумом захлопнулась. Вокруг раздался гогот.
Первое, что почувствовал Саруханов, — удушающий запах немытых тел. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. На него глядели четверо и хохотали.
— Эй ты, косоногий, чего зенки пялишь! — сказал один с жутким лицом садиста-маньяка. — Чего вылупился?
Саруханов ничего не ответил.
— Басмач, барахло проверить? — услужливо спросил еще один.
— Валяй, — разрешил главный.
От группы отделился неприятный тип — низкорослый и щуплый, сопровождавший каждое свое движение противными ужимками и гримасами.
— Ну-ка, миляга, покажи шмоточки, — обратился он к Саруханову и, протянув руку, схватил его сумку.
— Не трогай, не твое, — ответил Саруханов.
— Хавальник закрой, язык выпадет! — рявкнул тип и вдруг противно завизжал: — Басма-ач, он не дае-ет! Он Косого обидеть хочет!
— А мы сейчас с ним по-другому поговорим. — Басмач поднялся с нар, на которых сидел, и оказался человеком очень большого роста и физической силы. Исподлобья глядя на Саруханова, он подошел к нему и что было сил ткнул ладонью в подбородок. Сергей упал, продолжая держать сумку в руках.
— Ах ты жмот! — Косой ткнул Саруханова носком ботинка в ребра. Было безумно больно. Косой нагнулся и теперь уже без всякого сопротивления со стороны Сергея взял у него из рук сумку с вещами.
— Ну что, Басмач, это в общак? — спросил он, вытряхнув содержимое на нары. Шотландский свитер, две пары носков, зубная щетка, паста, другие мелочи.
— Угу, — проворчал Басмач, уже успевший сесть на место. Ясно было, что вещи Саруханова ему безнадежно малы. — Такой дохляк, мне с него навару нет.
— Может, на целкость армяшку проверим? — сказал один.
— Не-е... Ты, Чума, как хочешь, а я черных не люблю, у них верзуха больно мохнатая,
— Ну что, фраер, очко-то играет? — поднялся Чума со своего места.
Саруханова бросило в дрожь. Он почти не сомневался, что эти люди убьют его, должны убить, получили разрешение или даже указание убить. Но если они его сначала опустят... Случилось то самое, о чем он только час назад говорил в кабинете следователя. Вот вам и лазарет.
И Сергей, не размышляя, принял решение. Пусть убивают, сделать из него петуха он не даст. Сначала пусть убьют.
Он, не замечая боли, поднялся на ноги и отошел к двёри. Это была единственная позиция, откуда он мог видеть все, что происходит в камере.
— Не подходи, — прохрипел он.
— Ишь ты недотрога — «не подходи»! — нараспев прогнусавил Косой.— Наша дама из Амстердама! Придется вмазать.
Саруханов молча сверлил его ставшими совершенно черными глазами. Он сжался в комок, готовый броситься на любого, кто подойдет к нему первым. Он знал, что сейчас будет готов на все — будет бить, впиваться в глаза, рвать волосы, бить в пах. Пусть сначала забьют насмерть.
— Ну, фраерок наглеет, будет ему глухой форшмак, — прокомментировал прежде молчавший рыжий парень лет двадцати пяти.
На лицах всех четырех появилось выражение азарта. Глаза, ранее казавшиеся подернутыми пеленой, теперь горели. Стало интересно. Басмач снова поднялся с нар и пошел на Саруханова. Тот не стал дожидаться удара и внезапным выпадом ударил противника в глаз. Басмач только охнул, на скуле показалась кровь.
— Ах так! — заревел он, и его голос был больше похож на рев раненого животного, чем на человеческий. Он навалился на Саруханова и подмял его под себя, так что, казалось, разом хрустнули все кости.
«Конец!» — успел подумать Сергей.
3
Турецкому редко снились сны, а возможно, он их просто не помнил, когда утром вскакивал от резкого звонка будильника, поспешно умывался и бежал туда, куда в этот день было необходимо бежать.
И вот сегодня, когда будильника не было и, значит, можно было спать сколько угодно, ему снились тревожные, беспорядочные сны. Мелькали Президент, Слава Грязнов, Меркулов. Потом почему-то появилась уборщица из Мосгорпрокуратуры. Моисеев наставительно говорил: «Это, Саша, настоящий валютный заговор. Тс-с-с! Слышишь?» Скрипнула дверь, послышалось какое-то шуршание. Турецкий еле втиснулся в какую-то узкую щель и, пригибаясь, стал петлять между деревьями; сзади слышались тяжелые шаги, размеренные, но становившиеся все громче, торжествующий голос хохотал и кричал: «Ага! Попался!» Его догоняли, он убегал, хотя сам не понимал от кого. Этот кто-то становился все ближе... Саша оступился, покатился по косогору, потом земля исчезла, была только черная пустота, в которую он стремительно падал... И вдруг все кончилось. Он был жив, шаги пропали, он лежал на спине где-то на зеленом лугу, и над ним склонилось прекрасное женское лицо. Татьяна. Таня.
— Татьяна. Таня, — прошептал Турецкий.
— Как ты? — послышался знакомый голос.
Турецкий открыл глаза. Он лежал на больничной кровати. Тело ломило, особенно пекло плечо. И над ним действительно склонилось лицо — лицо Татьяны Бурмеевой.
— Это сон? — спросил Турецкий.
— Вряд ли, — ответила Таня. — Мне лично никогда еще не снилась больница.
