Анна и Сергей Литвиновы - Та самая Татьяна
Зарецкий выпрыгнул из коляски. Мы обнялись. «Как ты здесь?» – воскликнул я.
– Я прослышал, что ты прибыл, вот и поспешил.
– Почему ж ты поспешил сюда, а не в дом ко мне?
– Да вот почувствовал, что ты здесь будешь.
– Удивительное совпадение.
– А с чем ты пожаловал в наши края?
– Ты не поверишь: хочу доискаться, кто же на самом деле убил бедного Ленского.
Я сам поразился себе, сколь быстро я, с первого слова, вдруг поведал Зарецкому о своих намерениях.
– Вот как? – Он вздрогнул.
– Да, есть у меня подозрение, что его убийцей был не я.
– Не ты? Кто ж тогда его, по-твоему, убил?
Однако моя необыкновенная открытость, слава Создателю, тут вдруг закончилась – столь же быстро, как и началась, и я уклончиво молвил:
– После поговорим.
Меж тем мой визави с живостью воскликнул:
– Если ты сомневаешься в причинах смерти Владимира, есть способ установить, что на самом деле случилось.
– Какой же?
– А ты не читал? В «Вестнике Европы» писали. Занимательная история. Один французский лавочник тяжко заболел, промучился два дня и скончался. Врач установил, что смерть проистекла от желудочной болезни. Лавочника отпели и похоронили. Однако в том местечке стали шириться слухи, что смерти мужа поспособствовала его жена. Слухи дошли до ушей комиссара. Тот распорядился выкопать труп несчастного и произвести исследование. Гроб вырыли, а тело передали врачам. Те произвели вскрытие и обнаружили в желудке убитого следы крысиного яда. Арестовали жену – она во всем созналась: да, отравила муженька мышьяком… Но, представь, каковы французы! Видишь ли, в данном случае раскапывание могилы не является ее осквернением, а, напротив, требуется по закону! Даже новое слово в лексиконе появилось для подобной операции: «эксгумация». Происходит от латинской приставки «экс» – то есть «из», и «гумус» – «земля». Эксгумация, «экс-гумус», «из земли».
Я слушал, как разглагольствует Зарецкий, и странное равнодушие овладевало мной. Я не удивлялся его появлению, мне не казалось странным его неожиданное участие в моем деле, не поражал разговор о раскапывании могилы.
Он вдруг остановил свои речи и молвил:
– Начнем, пожалуй!
Повинуясь его небрежному приказному жесту, с козел соскочил кучер, а также второй его человек. Они бодро вытащили из-под облучка две лопаты и заступ.
Тут же они молодцевато набросились на могильный камень с именем Владимира и отодвинули его в сторону. Затем отмерили площадку шириной в три шага, а длиной в четыре, пометили ее острием лопаты, а затем стали бодро вгрызаться в землю.
– Что они делают? – пораженный, прошептал я.
– Эксгумус! – воздел перст к небу Зарецкий. – Эксгумация!
Почва в наших краях податливая, песчаная, поэтому работа землекопов продвигалась споро. Зарецкий возвышался над ними, время от времени подавая советы или покрикивая, когда люди вдруг разгибали свои спины. Кучи дерна и песка росли вокруг могилы, которая с каждой минутой раскапывалась все глубже. Вечерело. Солнце клонилось все ниже к горизонту, и заметно похолодало.
Отринув, наконец, свое странное оцепенение, я воскликнул:
– Что ты хочешь здесь, в могиле несчастного поэта, найти?
– Ответы на твои вопросы, – холодно молвил мой спутник. – Ты утверждаешь, что не ты убил Володеньку. Сейчас мы это проверим.
Вскоре заступ одного из копателей ударил обо что-то твердое.
– Копаем, не отвлекаемся! – прикрикнул на своих людей Зарецкий. Они задвигали лопатами еще быстрее, и вскоре на дне ямы обнажился гроб. Дерево, из которого был он изготовлен, все оказалось в песке. Дрожь ужаса прошла по всему моему телу. Когда домовина обнажилась вся, мой бывший сосед прикрикнул:
– Достаем!
Тут же кучер выскочил из ямы, метнулся к экипажу и принес две веревки. Вместе со вторым человеком они завели канаты под днище гроба. Затем вылезли из заглубления. Один встал в ногах могилы, другой в голове. Каждый держал в руках оба конца своей веревки. «Раз, два!» – скомандовал возчик. Гроб оторвался от земли, но не поднялся высоко. Дальнейшие усилия людей успехом не увенчались, и тогда кучер с оттенком фамильярности воскликнул:
– Помогите, баре!
Делать нечего! Я взялся за один конец вервия, извозчик – за другой. Зарецкий стал пособлять второму человеку. Канат врезался мне в руки, протирая грубой своею поверхностью мою перчатку. Наконец, после многих усилий, мы вытащили последнее прибежище бедного Ленского из могилы и опустили на землю. Наступал самый ужасный момент.
– Что мешкаете? – прикрикнул на своих слуг мой сосед. Из сундука под облучком явился топор. Кучер вонзил его в деревянную поверхность, пытаясь снять крышку. Я отвернулся, не желая этого видеть. Последовало еще несколько ударов, затем раздался душераздирающий скрип дерева, а потом – торжествующее восклицание возницы:
– Вот он, лежит, голубчик!
Казалось, никакая сила в мире не заставит меня повернуться – однако Зарецкий тронул меня за руку. Голос его выражал высшую степень удивления:
– Смотри же, смотри!
Я невольно обернулся. И увидел, как оба человека благоговейно опускаются перед гробом на колена, а их барин глядит на тело в нем с выражением глубочайшего изумления. Внутренне содрогаясь, я невольно перевел глаза на последнюю обитель Ленского – и тоже застыл, пораженный. Потому что тело во гробе, которое я ожидал увидеть ужасным, обезображенным временем и пребыванием под землей, предстало передо мной не только не испорченным ни единой своей чертой, ни одной складкой – лицо было свежим, даже румяным, – словно юноша не пролежал под землей более четырех лет! Будто бы он лишь пару минут назад прилег вздремнуть, и теперь, только тронь его, немедленно распахнет свои вежды! И в то же время нельзя было сомневаться, что бедный Ленский мертв – потому что на груди его, на белой сорочке, расплывалось огромное красное пятно!
Оба человека стояли на коленях и истово крестились. Зарецкий замер с выкаченными из орбит глазами и трясущейся нижней челюстью. И тут вдруг мертвый во гробе – пошевелился! Я вздрогнул всем телом. Люди повалились ниц. Мой сосед вскрикнул и закрыл лицо руками. Я же, словно месмеризированный, продолжал смотреть на бедного Ленского.
Движение его во гробе становилось заметнее. И вдруг он, по-прежнему с закрытыми глазами, приподнялся. Сел. Минула ужасная минута – и тут он отчетливо, очень явственно произнес:
– Это сделала она.
Ужас обуял меня. Я дернулся всем телом и… проснулся.
6-е письмо Онегина Татьяне. 4 июня 1825 года
Я, в отличие от барышень российских, Мартына Задеку не читаю, но видение Зарецкого на краю разрытой могилы заставило меня задуматься. Я и без того собирался, как уже сообщал вам, сделать ему визит и навести разговор на поединок. Однако теперь стал размышлять: а не замешан ли мой старый друг в том убийстве? В убийстве, в котором я так долго обвинял себя самого и которого, как мне теперь кажется, не совершал?
Я не потрудился следовать приличиям и не стал упреждать о своем визите. Напротив, решил, что застать Зарецкого врасплох будет полезно для успеха моего предприятия.
Я немедленно велел закладывать. В отличие от моего сна наяву нашлись и слуги, и кучер. Спустя полчаса мы уже катили по пыльной дороге к имению старого сплетника.
Зарецкого я застал одного в гостиной – в халате, с трубкой. У его ног на персидских коврах ползали дети и лежали две борзые. При виде меня вся группа пришла в радостное движение.
– Онегин, ты ли это! – воскликнул хозяин, с кряхтением поднимаясь со своего места. Он заметно обрюзг и постарел. – Что ж ты не дал знать заранее, что прибудешь? Закатили бы обед на славу!
Он обнял меня. Собаки обнюхали мои ноги. Мальчик лет трех повис на мне с криками: «Скажите папе, чтобы сделал мне коляску».
– Какими ветрами, Онегин, занесло тебя снова в наши пенаты?
Не дослушав ответа, Зарецкий крикнул супругу. Явилась его Катерина, простоволосая, босая и беременная. В самых строгих выражениях хозяин, подбоченившись, отдал ей с десяток распоряжений – касательно детей, собак, блюд, напитков, слуг, нарядов, а также трубки для меня и овса для моих лошадей. Если бы Катерина и впрямь была его рабой, как ему хотелось то показать, тогда (замечу в скобках) вряд ли ему следовало отдавать столь много указаний.
Катерина с поклоном удалилась, сам же хозяин повел меня демонстрировать свое имение – еще более обветшавшее и запущенное, чем в прошлые мои, четырехлетней давности, визиты к нему. После демонстрации собак, новой поилки для них (конструкции самого Зарецкого), а также солнечных часов, им собственноручно построенных, мы прошли в столовую.
В течение обеда я был принужден отвечать на тысячи вопросов о самочувствии и состоянии тысячи петербургских знакомых хозяина – притом я сомневаюсь, что хотя бы половина из этих генералов или статских советников ведала о его существовании. Наконец, наступил момент, когда я улучил возможность поговорить о своем деле. Мне показалось, что моего визави следует спрашивать о былых происшествиях напрямик, без обиняков.
