Надежда Зорина - Превращение в зверя
Лицо отца сморщилось в смехе, тонкие сухие губы коснулись моей щеки. Вот оно что! Я был к нему несправедлив, он любит меня и гордится. Он и следил за мной, потому что любил и верил: однажды я совершу настоящий мужской поступок.
Тонкие губы коснулись лба, повлажнели. Он любит меня — она любит. Ее губы находят мои.
— Леночка! Мое счастье.
Я впиваюсь в ее губы, я растворяюсь в блаженстве. Но становится трудно дышать…
— Митенька!
Я задыхаюсь.
— Митенька! — задыхается она, возвращая мне возможность дышать.
Я падаю, падаю, падаю. Ее сердце бьется в моих висках. Я дышу ее грудью. Мы падаем вместе — мы умираем и рождаемся вновь в единой утробе. Я… Мы…
Моя ночь кончается: первая ночь нового человека подходит к концу. Я с сожалением открываю глаза — сны, мучительные и прекрасные, остались там, в моей первой ночи. Что ж, меня ждет мой новый день. Нужно только окончательно проснуться, встать, принять душ — и к ней.
— Ну, здравствуй, Леночка! — так скажу я ей. — Я спас тебя, убил ту, другую, и теперь есть только ты. А у тебя только я. Мы вместе, и так будет всегда.
Да, так будет всегда. Мои сны навсегда перестанут быть только снами. Мои одинокие ночи кончились. Я больше не буду один. Я готов. Я иду. К ней, к моей Леночке.
Я больше не буду один, повторил я и засмеялся, громко, не боясь спугнуть счастье. И словно подал сигнал: в дверь тихонько постучали и также тихонько, почти неслышно, вошла женщина и вкатила столик-тележку, уставленную разнообразной едой.
— Доброе утро, Дмитрий Семенович, — поздоровалась она и засветилась улыбкой, не оставляя никаких сомнений, что это утро действительно доброе. — Как спали?
Я не знал, должен ли отвечать прислуге или это совсем не обязательно, или даже недопустимо мне разговаривать с самой низшей обслугой. И потому ничего не ответил, просто пожал плечами.
— Желаете завтракать в постели или подниметесь? — Женщина протянула мне шикарный шелковый халат. Я принял, с интересом и некоторым недоумением его рассматривая. — Вам помочь одеться? — Она улыбнулась и подошла ближе к кровати.
Нет, она не смеется! Стоит кивнуть, и всерьез начнет меня одевать. Позволить? Посмотреть, что чувствует взрослый человек, когда его вот так одевают? Хотя нет, во всяком случае, не сегодня. Сегодня я не хочу, чтобы ко мне кто-нибудь (особенно женщина) прикасался, кроме Леночки. И вообще, не хочу, не хочу, она мне мешает сосредоточиться на главном! Надо ее услать. Повелительно сказать: уходите? Или хватит кивка, взмаха рукой?
— Так помочь?
— Не надо, я сам! Ничего не надо!
— Что будете пить? Чай? Кофе? Сок? — Женщина начала перечислять все напитки, находящиеся в ассортименте ее тележки.
— Не надо, я же сказал! Я не завтракаю в одиночестве, — не соврал, а лишь чуть предвосхитил события я. — Уходите. Хватит. Надоели. — И махнул в сторону двери рукой.
Женщина, послушно пятясь, исчезла, забыв или намеренно оставив тележку. Я расхохотался: как просто! Взмах руки — и ты свободен от назойливой заботы. Они повинуются мне без слов, я, наверное, могу вообще с ними общаться одними жестами, не нисходя до разговора.
А завтракать один я действительно больше никогда не буду. Сейчас приму душ, оденусь и пойду к ней. Я хорошо запомнил ее дверь, вчера, когда меня водили на экскурсию по моим владениям. Эти две двери я и запомнил — все остальное меня мало заинтересовало. Интересно, надо мне объяснять, куда иду, если кого-нибудь встречу? Могут меня остановить? О моем вчерашнем поступке, конечно, уже все известно. Но это ничего: не станут же они вызывать милицию, и уж тем более не станут меня, того, от которого зависит вся их жизнь, сдавать властям. Им, наверное, не очень это понравилось, даже в определенном смысле расстроило планы, но придется смириться. И все же неприятно будет, если кто-нибудь встретится, не хочу сейчас объясняться, тратить силы, портить себе настроение, задерживаться… Да я и не стану ничего объяснять: куда желаю, туда и иду, что считаю нужным, то и делаю. Именно так.
В ванной я обнаружил, что у меня ужасные ногти на ногах: длинные и не очень чистые. Надо бы привести их в порядок: в своем теперешнем положении я должен полностью соответствовать. Но где взять ножницы?
В шкафчике над ванной обнаружился большой маникюрный набор. Неужели это отец наводил красоту на руках и ногах? Трудно представить его с пилочкой или вот с такими щипчиками неизвестного назначения, но очень изящными. Но может быть, в его отсутствие этой комнатой (и соответственно ванной) пользовалась какая-нибудь женщина? И даже, может быть, жила она здесь не без его согласия. Эта женщина была его любовницей. Он только притворялся, что по маме скучает, а сам… Вот ведь подлец! А впрочем, может, и не подлец — статус обязывал обзавестись любовницей. Я его прощаю.
Приведя в порядок ногти, я с особой тщательностью принял душ. Насухо вытерся прекрасным полотенцем, причесался и облачился в костюм. Пистолет я решил оставить в кармане. Человек моего положения должен всегда носить с собой оружие. Потом, после, надо будет завести себе другой, получше. Но от этого я не избавлюсь, сохраню его на память.
Ну вот, вроде готов. Я посмотрел на себя в зеркало в ванной, потом еще раз — в комнате, там оно было просто огромное, чуть не вполстены, остался доволен: солидный человек, в прекрасном костюме, с красивым значительным лицом. Улыбнулся своему отражению и вышел из комнаты.
Итак, по коридору налево, потом лестница, потом еще раз налево. Надо было достать цветы, огромный букет красных роз или, еще лучше, орхидеи. Не подумал, не позаботился вовремя, что ж, придется обходиться без цветов. Ну ничего. Жаль, но ничего, в следующий раз. И не розы, не орхидеи, как я мог забыть? Хризантемы, конечно же хризантемы, лохматые дворняги. Завтра. Обязательно завтра достану.
— Дмитрий Семенович!
Я вздрогнул, остановился, спина одеревенела, точно ожидая выстрела. Рука легла мне на плечо, по-свойски похлопала. Только тогда я смог обернуться и посмотреть — он, мой прошлый кошмар, шантажист, оказавшийся добрым вестником удачи. Я дернул плечом, возмутившись такому неподобающему панибратству.
— Доброе утро, Дмитрий Семенович! К ней?
— Да, к Елене Владимировне, — ответил я сухо.
— Спит, еще спит, — перешел он на почтительный тон. — Я отдал распоряжение, чтобы не будили, не… мешали. Может, чего-нибудь желаете? — интимным, многозначительным шепотом услужливого сообщника в подчинении спросил он. — Чего-нибудь особого?
Ну да, конечно! И об этом я не подумал! Нужно ведь шампанское. Хотя… не знаю, пьют ли на завтрак шампанское? Прилично ли пить на завтрак шампанское? Черт его знает! Спросить? Нет, не стоит. Пьют не пьют, какая мне разница, что делают остальные, мы будем пить. Мы с Леночкой обязательно выпьем шампанского.
— Да, желаю. Пусть принесут завтрак на двоих и шампанское. Просто поставят и уйдут.
— Хорошо. Распоряжусь.
Улыбнулся, повернулся и пошел, а я поспешил к ней. Странно, что он совсем ничего не сказал о той, вчерашней, убитой. Не знает еще? Или знает, но принимает как должное? И тут вдруг у меня ужасно забилось сердце. Не от испуга, от нетерпения: я иду к ней, к ней, наконец-то иду, в самом деле иду — мои страстные сны вот сейчас осуществятся. Я это вдруг осознал, и ужасно забилось сердце.
Сердце билось все время, пока я шел, подгоняя: скорей! Сердце забухало с ужасающей силой, когда я остановился у ее двери. Волнение сердца передалось всему телу, рука, сжавшая ручку, не выдержала, дрогнула — дверь с невероятным грохотом распахнулась. Разбудил, испугал — что я наделал! Ничего, сейчас успокою. Прошел в комнату, жутко топая (я слышал, что топаю, но ничего не мог поделать — тело мне не повиновалось). Какая небогатая у нее комната! Так нельзя, моя жена не должна жить в такой… А, вот и она. Спит, не проснулась. Слава богу!
Я подошел к кровати и вдруг понял: не спит — веки подрагивают, дыхание не такое, как бывает у спящей. Мне на секунду стало жутко: совсем как та, вчерашняя. Открой глаза, ну открой же!
Не открывает, подрагивает веками, словно дразнит, напоминает, притворяется той, другой. Невыносимо! Ужасно!
— Перестань! — не выдержал я. Сердце мое остановилось. — Я знаю, что ты не спишь!
Послушалась, открыла глаза — даже она теперь мне повинуется. Чего же я испугался? Заскользила по моему телу взглядом, снизу вверх, удивленно, не узнавая, дошла до лица… Узнала! Узнала меня моя дорогая! Ну, здравствуй, Леночка! Наконец-то! Вот он, мой самый пленительный сон! Леночка, Леночка… Я засмеялся, восторженно, гордо. И опустился к ней на кровать. Милая, долгожданная! Помнишь… «Елена и Дмитрий?» Конечно помнит, как может она не помнить! Счастье мое! Да нет, это в прошлом, теперь — Митя и Леночка.
Я опять рассмеялся. Я все смеялся, смеялся и никак не мог остановиться: Митя и Леночка, — сбылось, сбылось. Потянулся к ней, чтобы поцеловать, но тут произошло нечто такое… Вероятно, она еще до конца не проснулась, или, может, не осознала, что счастье пришло, или я подавил ее своим неудержимым смехом, только вдруг лицо ее исказилось ужасом, она вскрикнула и выставила вперед руку, словно защищаясь. Глупая, глупая! Дурочка моя любимая! Я перегнулся через ее выставленную вперед руку и потянулся губами к ее лицу. Она отшатнулась, зажмурилась и так замерла в испуге. Я тоже отпрянул, не стал настаивать. Не стоит торопиться, однажды сказала она. Не будем, не будем, родная, у нас впереди целая жизнь, минутку можем и подождать. Для нее слишком неожиданным было мое появление, я ее понимаю. Ведь тогда, в тот день, когда она внезапно пришла ко мне, я тоже в первый момент растерялся и… не знаю, как объяснить это состояние, но что-то сродни испугу почувствовал. Но как идет ей испуг! Боже мой, какая она красивая! Боже мой, как я ее люблю. Мы не станем торопиться — я не стану, я даже не буду торопиться тебя успокаивать, немного полюбуюсь на тебя, прекрасно-испуганную.
