Татьяна Ефремова - Вся собачья жизнь
– Он ненавидел Кузнецова?
– Или Рыбкина. Такое тоже возможно. Если убийство было задумано не ради убийства, а для того, чтобы посадить Рыбкина. Причем, посадить наверняка, по тяжелой статье.
– А за что ему Колю ненавидеть? Ведь они десять лет не виделись.
– А Кузнецова за что? Они вообще не знакомы. По крайней мере, Кузнецов его не знал. Глупость получается. Возможно, мы просто зациклились на Кузнецове. В том смысле, что думали, что убить хотели именно его. А если Кузнецову просто не повезло? Если Сиротину было все равно, кого убивать, главное потом свалить все на Рыбкина?
– Тогда надо искать причину такой неприязни.
– Вот именно! Об этом надо с Рыбкиным разговаривать, а он пропал. Мы и так кучу времени потеряли, отрабатывая связи Кузнецова. А его не за что было убивать.
Я сидела, совершенно сбитая с толку. Так привычно было думать, что убили Юру из-за каких-то старых обид, из-за денег. Даже вариант с местью кого-то, пострадавшего от неуправляемых собак, не казался совсем уж фантастическим. Но осознать, что убили его просто потому, что один человек хотел свести счеты с другим, было трудно. Практически невозможно. Ведь в этом случае терялась ценность человеческой жизни как таковой. Был ли Юрий Кузнецов плохим человеком или хорошим, не имело никакого значения. Он был просто пешкой в чьей-то страшной игре. И им, как пешкой, просто пожертвовали ради своих планов. И никому его не жалко, кроме родителей и Тани Ковалевой, которая даже говорить о нем плохо не хочет, чтобы не сливаться с общим хором.
Таня Ковалева, девушка с внешностью подростка, одна-единственная решила противостоять общему мнению. Она единственная была Юре Кузнецову другом. И осталась им после его смерти. Пусть даже своими представлениями о дружбе, она немного искажала общую правдивую картину, ее нельзя за это осуждать.
К тому же, в конце концов она все рассказала.
Вот только никакой ценности эта информация не представляет. Просто еще одно напоминание о Юриной детской психотравме и ее последствиях. Даже и рассказывать сейчас об этом Димычу не стоит.
* * *В тот самый день…
Погода стояла – как по заказу. В прозрачном воздухе листья на березах казались не просто желтыми, а золотыми. И тишина до звона в ушах, и скупое осеннее солнце теплой ладошкой по щеке. Все это успокаивало и даже как-то умиротворяло. Как будто не убивать шел, а хорошее дело делать.
А может, так оно и есть? Это ведь, как посмотреть. Для кого-то это убийство, а для кого-то – единственный выход.
Он потолкался немного среди зрителей, обошел вокруг площадки, еще раз примериваясь, и убедился, что место, выбранное накануне, самое удачное.
Потом пошел прогуляться в лес, чтобы успокоиться окончательно и глаза возможным свидетелям лишний раз не мозолить.
Щит рекламный поставили на то же место, что и на тренировках. Видно, чтобы собак с толку не сбивать. Вот спасибо вам, братья-дрессировщики за такую заботу! Он ведь тоже место заранее выбрал. И все утро боялся, что если щит переставят, придется быстро искать новую позицию, выбирать, оценивать, корректировать. А тут можно сказать, на все готовое пришел.
Осталось только второго этапа дождаться.
Объект вышел на площадку не с самого начала. Опять повезло – было время приноровиться к интервалам между выстрелами. Он даже шептал потихоньку, стоя за спинами возбужденных борьбой на площадке зрителей. «Раз-два-три-четыре-пошел-пять-шесть-бабах!». И снова: «Раз-два-три-четыре…».
Скоро поймал себя на мысли, что все это ему уже надоело до чертиков. Хочется, чтобы поскорее вышел объект. Сделать свое дело, скинуть ствол, благо кустов вокруг полно, и уходить на остановку. Главное, дыхание выровнять и подумать о чем-то постороннем. А если он до остановки дойдет без проблем, тогда вообще можно расслабиться. Там народу полно, и одет он как все. Джинсы да куртка старая кожаная.
Объект появился – и снова радость неожиданная. Шлем надевать не стал, пижон. Он-то уже примеривался, чтобы в шею стрелять, между шлемом и воротником, а тут такая удача.
Совсем легко на душе стало. И всякие там мысли про то, что убийство грех, и тому подобное, как-то сразу ушли. Спокойно стало. Даже радостно, будто звенит все внутри. И солнышко светит, надежду дарит. Может, все еще изменится, по-другому повернется? Бывают же в жизни чудеса.
Вот так, размечтавшись, он пристроился за спиной толстухи в ярко-красной куртке, ствол вытащил без лишней суеты. Тот в руку лег привычно, словно и не было многолетнего перерыва. И ощущения те же, что раньше на соревнованиях – внешне спокоен, а внутри потихоньку так екает: «Смогу – не смогу?».
Смог.
Прицельную планку с мушкой совместил, цель нашел, выдохнул, задержал дыхание…
А вдруг все изменится?
И только когда объект дернулся еле заметно и обмяк в этом своем панцирном костюме, он понял вдруг, что ничего теперь не изменится.
Вот теперь точно, никакой надежды. Потому что надежду свою он сам только что с линией прицела совместил и плавно на спусковой крючок нажал.
И даже будто солнце погасло. Не стало ничего: ни радости звенящей, ни золота листьев под ногами, ни теплых ладошек на щеке.
И впереди только слякоть, тоска и безнадега. Все как всегда.
Как до остановки добрел, он совсем не помнил. Спохватился уже почти у самой дороги, что пистолет так и не выбросил. Хорошо хоть ума хватило сразу под куртку его сунуть.
Идиот! Какой же он идиот, что согласился.
Со стороны площадки вдруг донесся протяжный собачий вой.
Сначала подумал, что показалось. А потом вой повторился, но уже громче и страшнее. Тоскливый, многоголосный.
И солнце потухло для него окончательно.
Только слякоть и безнадега.
* * *– Ну что тебе, трудно? – канючил Димыч в трубку. – Сама же обещала помогать, а теперь отказываешься.
– Я не отказываюсь помогать. Но только если серьезно, а не такую ерунду.
– Это не ерунда. В нашем деле ерунды не бывает.
– А по-моему, ты просто хочешь меня услать куда подальше, чтобы я не болталась под ногами.
Димыч замолчал, и это еще больше убедило меня в собственной правоте.
Обидно, между прочим. Я к нему со всей душой, а он меня воспринимает как досадную помеху. И даже не особенно это скрывает.
Он может сколько угодно меня убеждать в том, что мелочей в их деле не бывает. Но как, скажите пожалуйста, расценивать вот эту его просьбу? Съезди, Наташенька, еще разок к Лиде Новиковой. Поболтай о том, о сем. Может Славная болтушка Лидочка вспомнит что-то важное.
Ведь сам вчера вечером объявил, что разработка связей Кузнецова ничего не дала, и, похоже, убили его просто так, чтобы подвести под монастырь Колю Рыбкина. Зачем же снова ворошить прошлое Юры, если это все равно делу не поможет? Да еще таким жестоким способом – беседуя с гражданкой Новиковой. Сам-то, небось, к ней не едет, отговаривается кучей дел.
– Ну и что такого интересного может вспомнить Лида? О чем мне с ней беседовать? На какую хоть приблизительно тему?
– Расспроси ее еще разок про новое замужество Ольги Кузнецовой. Поподробнее. Нет, не про сегодняшнее, с американцем. Тут как раз все понятно. Про тот раз, когда она собиралась замуж за этого хлюпика. Как его там? Вот за Лелика, правильно. Почему та свадьба расстроилась? Только объяснения в стиле «сначала хотела, а потом передумала» меня не устраивают. Даже у вас, баб, ничего не бывает просто так, это вы притворяетесь. Должна быть какая-то причина.
– При чем здесь Ольгино замужество?
– Мало ли. Может, ту свадьбу бывший муженек расстроил на самом деле. А когда попытался и в этот раз такое провернуть, его и застрелили.
– Каким образом он мог расстроить свадьбу, скажи пожалуйста? Они разведены официально. Как ты вообще себе такую ситуацию представляешь? И кто в таком случае убил Кузнецова? Сама Ольга? Или заморский жених приехал на денек?
– Я понимаю, что все это выглядит притянутым за уши. Но это единственный не до конца выясненный момент. И он мне покоя не дает. Съезди, что тебе, трудно? Ты ее быстрее разговоришь. У вас же всякие женские секреты вечно, мне эта Лида может и не рассказать чего-то.
Очень я сомневалась, что для Лиды Новиковой существуют какие-то запретные темы. Но спорить дальше не стала, пообещала напроситься в гости к ценной свидетельнице.
Встретиться с Лидой получилось только вечером, после девяти. До этого она работала и пообщаться всласть не могла – обстановка на работе не та, покупатели все время отвлекают.
В воспоминания про чужую личную жизнь Лидочка ударилась с удовольствием. Даже и просить сильно не пришлось. Рассказывала подробно, не упуская даже самых мелких деталей. Интересно, как она держит все это в голове? Тут про себя ничего толком вспомнить не можешь, не то что про школьных подруг.
Лелик появился у них в четвертом классе. Обычный такой, ничем не примечательный. Пришел первого сентября на линейку, ни с кем особо не разговаривал, сел, куда показали, и промолчал весь день.
